Глава 11
Енисейский острог, июль 7137 года, (1629)
Громко трещали ночные сверчки, глухо брехали псы, да казаки, изредка перекликиваясь, подкладывали хворост в весело трещавшие деревом костры. Острог, не считая дозорных, уже спал. Однако окошко воеводы светилось с этот ночной час.
Пламя свечи отбрасывало причудливо пляшущие тени на стены, по светёлке гулял тёплый ночной ветерок. Воеводе не спалось, сегодня, помимо собранного за зиму на Тунгуске енисейскими казаками ясака, да нескольких привезённых бурятских аманатов, было доставлено промеж всего письмецо из Удинского зимовья. Воевода прочёл это письмо лишь к ночи, уже собираясь ложиться спать. Однако теперь ему было не до сна, ещё бы, такие вести с самой украйны владений Енисейского воеводства!
Боярин Шаховский, присланный на енисейского воеводство заместо отправленного в качинскую землицу Аргамакова, сидел за грубо сработанным столом, на котором ворохом были накиданы бумаги, письмо же из зимовья было придавлено по краям, дабы оно не свернулось. Писал то письмо казацкий десятник Афанасий Хмелёв, воспитывавшийся при монастыре, от того и грамотой владевший. Написанное десятником воскресило в памяти Шаховского случайно услышанные разговоры казаков о неких людишках на Ангаре, уже бывших там до Бекетова, с коими он вёл разговоры. Не придав тогда этому значения, сегодня он схватился за голову. А десятник писал зело странные и тревожные вести.
«…а что до того, как они появились, то мне не ведомо. Однакож ясно, как Божий день, что допрежь нас. Нынче же они поставили супротив нашего острожка свою крепостишку, зело крепкую, хотя и малую в размерах. На плотах да стругах возят они белый камень для стен, да и башенки обкладывают оным. Такоже и посередь Ангары на острове длинном ставят они острожек малый. Не желают они, чтобы на Ангару-реку ходил кто, хотя к нам у них сердечность и расположение. Нам, холопам царским, бывает, вспоможение дают, ежели у нас трудность какая учинится. А украйну свою те люди крепят, думается мне, токмо из-за нашего явленья на реке ихней. Нет у них алчных желаний на ясачные землицы наши, как они говорят…»
Крепко задумался Шаховский, было от чего задуматься. Это же надо — на самой украйне его воеводства зело непонятные людишки явились. И что прикажете с этим делать? А почему прежний воевода — Аргамаков Василий не сказал ему об этом? Почему Бекетов, воевода мой, не говорил мне об этом? И тут его осенило. Измена!
Не зря слышал он о подарке царском Бекетову, о коем гутарили казачки. Поэтому и молчит атаман, всё сходится — в сговоре они с людишками ангарскими. Опальный боярин сам чувствовал измену, не хуже ищейки, чувствующей лисицу. Вот отпишет он сибирскому воеводе о найденной измене в недавно принятом воеводстве — и будет ему прощенье. Выйдя из светёлки, он чуть не споткнулся о ноги спящего на лавке десятника, Шаховский разбудил его, пихнув сонного казака красным сапожком.
— Проснись Матвейка, подлец, всё бы дрыхнуть тебе, да от службы увиливать! Иди до Петра Ивановича да скажи, что воевода велел идти к нему сей же час!
Провожая его тяжёлым взглядом, Степан Иванович думал о том, как вести с атаманом разговор и не стоит ли кликнуть пару казаков в помощь. А то удумает атаман противится, да учнёт руками махать, а тучному воеводе с ним не совладать.
Шаховский вошёл в горницу, где на лавках храпели служилые стрельцы, пришедшие вместе с ним из Тобольского городка. Тихонько разбудив двоих дюжих стрельцов, он, посулив им по денежке, поднялся с ними в свою светёлку.
— Хлопцы, токмо всё, что вы здесь услыхаете, то тут и оставите. Не вздумайте болтать средь людишек — а то пожалеете!
— Что ты, воевода, окстись! Нешто совсем к нам доверия нету?
— Ну и ладно, хлопцы, добро.
Шаховский сев за стол, кивнул стрельцам на лавку у двери. Те молча сели, оглядывая светлицу воеводы. Скоро вошёл и Бекетов, а сунувшемуся было следом за атаманом казаку, воевода крикнул.
— А ты куды, пёс! Не звал я тебя.
Бекетов хмуро посмотрел на Шаховского и спросил.
— Пошто звал посредь ночи, Степан Иванович? Али случилось чего?
Стрельцы, меж тем заметно подобрались.
— Может и случилось, Пётр Иванович, да токмо вот опричь Бога то никто не знает.
— Не понимаю речи твои, воевода. Прямо говори что надо.
— Почему не сказывал мне о людишках ангарских? Ведаешь ли то, о чём покаяться должон, али утаивать будешь?
— Да что ты несёшь…
— В сговоре ли с ними и какую крамолу в сердце своём носишь?
— Да ты сдурел вконец чтоль, воевода? Столь окаянные речи вести? Об людишках ангарских отписали мы с прежним воеводой, Василем Аргамаковым, на Москву, царю нашему, самодержцу! Ты же сидел в Тобольске, в приказной избе, ведать о том должон!
— В прошлом годе я в Тобольске обретался, то верно. Но средь писем из Енисейского острожка, опричь ясачных да приказных вашего не было!
— Думаешь, я лжу тебе сказываю?!
— И не думаю, а знаю то крепко, оттого и говорю тебе оное.
Бекетов недобро сверкнул глазами из-под густых бровей. Ничего не ответил, лишь сжал кулаки до побелевших костяшек, да зубами скрипнул, от злости нахлынувшей за слова злые да наговорные. Стрельцы, почуяв момент, вскочили с лавки, ожидая приказа. Пётр Иванович, резко обернувшись, гневно выпалил им.
— Что, сукины дети, вскочили, аки гадом ужаленные? Небось заплатил вам воевода за дело собачье? Ишь, резвые какие!
— Ты, атаман, не ярись. А лучше сказывай, куда подарок от ангарских людишек запрятал? Пошто не кажешь его нам? — глаза воеводы блеснули алчным огоньком.
— Не твоё то дело, воевода! — тихо, еле сдерживая готовую вырваться наружу диким зверем злобу, ответил Бекетов.
— Нонче же моё дело уже. Измена! Вяжи его, хлопцы!
Стрельцы разом накинулись на атамана.
Матвей, увидев Шаховского, который с напряжённым лицом ожидал Бекетова в компании двух дюжих стрельцов, тут же смекнул, что привёл атамана в заранее продуманную воеводой ловушку. А, услыхав сквозь дверь разговор на повышенных тонах атамана с воеводой, он уверился в своём предположении. Он метнулся во двор, чуть не налетев на мирно дремлющего пса, а затем побежал в полуземлянку, где храпел его десяток.
— Братцы! Воевода нашего атамана хочет под крамолу подвести, ужо и стрельцов своих привёл, дабы Петра Ивановича, атамана нашего, повязать, да в поруб кинуть! Да просыпайтесь же, атамана выручать надо!
Казаки сонно потягивались, не сразу поняв, о чём крик.
— Матвей, ты погоди. То дела воеводские, не нашего ума это.
— Верно, а то и нас подпишет под крамолу…
Своего десятника поддержало лишь четыре казака, что, обувшись, сразу пошли на двор.
— Пошли ужо, Матвей, о чём мочно с ентими пентюхами гутарить, квашня!
Десятник, схватив свой шестопёр, выскочил из полуземлянки, оставив казаков в полном недоумении переговариваться меж собой.
Первого стрельца Бекетов, пригнувшись, встретил плечом, тут же ударив опешившего противника кулачищем в нос, добавив с другой руки в челюсть. Тот, промычав нечто, завалился на лавку. Второй, однако, даром времени не терял, обрушившись на Бекетова с другой стороны, нанося мощные удары своими кулаками. Вылез из-за стола и Шаховский, тут же бросился на атамана и массой своего тела завалил того на дощатый пол. Падая, оглушённый Пётр Иванович с размаху приложился затылком о сундук, стоявший у окошка и теперь лишь вяло выставлял руки, чтобы уберечь голову от наносимых ударов.
— Вот я тебе, погодь токмо, — прорычал первый стрелец, вытерев рукавом кровавую юшку из разбитого носа. Он вытащил из груды тряпья, лежащей в углу светлицы, шёлковый шнурок, намереваясь связать Бекетову руки и, повернувшись спиной к двери, направился к продолжающейся свалке. В это время сзади неслышно отворилась дверь и, Матвей, заглянув в комнату воеводы, мгновенно оценил ситуацию. Решительно войдя в светлицу и перекинув шестопёр в другую руку, он с ходу залепил оглянувшемуся на звук открываемой двери стрельцу по носу, от чего тот, взвыв и отшатнувшись, бросился было на казака, но, увидев шестопёр на замахе, тут же отскочил к окошку. Указав казаку из своего десятка шестопёром на стрельца, обливающегося кровью из разбитого напрочь носа, Матвей со вторым казаком направился к закончившейся уже драке. Он с испугом увидел лежащего навзничь атамана с разбитой головой и лужей тёмной крови, натёкшей из нескольких ран.
Шаховский, тяжело дыша, подымался с колен, оставляя стрельцу вязать бесчувственное тело атамана. Возникший перед ним казацкий десятник с широко раскрытыми от изумления глазами, разъярил его вконец! Как посмел этот мужик войти сюда!
— А ну пшёл отседа, пёс, убью! На заступничество изменника государева идёшь, да ты сам с ним, поди, в сговоре?
Схватив со стола медную чернильницу с фигуркой прыгающего льва, он, яростно рыча, попытался ударить его по вихрастой голове, но казак уклонился, воевода лишь только обдал ему лицо и ворот чернилами.
Лицо казака стало каменным, воевода же повторил замах и снова неудача, замахнулся в третий раз — и тут же в его глазах вспыхнул и мгновенно померк ослепительный свет. Моментально настала гробовая тишина, перестал всхлипывать разбитым носом стрелец у окна, замер, судорожно дёрнув головой, второй. Немигающим взглядом он уставился на Матвея и стал отчаянно пытаться вытащить причудливо изогнутый засапожный нож.
— Путы сними с атамана, — хрипло произнёс Матвей, тот бросил затею с ножом и быстро освободил руки Бекетову и отошёл в сторону.
— Бежать надо, Матвей, подалече, нам это так не оставят, — пробасил стоящий в дверях казак.
Десятник молча кивнул и жестом позвал казаков.
— Братцы, возьмите Петра Ивановича на руки. А вы, Бог вам судия, не хочу вашей крови за кровь нашего атамана, живите уж, сукины дети.
Енисей, берег за острожной пристанью
Никита и Сахно, тихонько переговариваясь, сидели у костра, на самом берегу Енисея. Лодку они решили бросить тут же, прятать не было смысла — в обратный путь будет нужен струг или лодия, а не малая лодчонка. Назавтра следовало договориться насчёт телеги до Томского городка, а там уже до Тары и по Иртышу до Тобольска. Никите не спалось, в отличие от храпящих устюжан, да и Сахно не прочь был почесать языком, благо ночь стояла тёплая и располагающая к неспешному разговору.
— Говорю тебе, то наша родная вера, отчая, самой земли нашей вера. А енто — греческое ученье, силою установленное, да отцов наших позабыть указующее, — в который раз наставлял Никиту Сахно.
— Погодь, Сахно, не наводи напраслину — нет такого указанья ни в житиях святых, не в Библии. Сколь много средь людей отчую веру исповедующих и нет у христиан к ним вражды, яко есть средь латынян поганых. Каждому — своё и… — Никита уставился на замершего Сахно, который прислушивался к чему-то.
— Идёт кто-то к берегу, несколько человек идёт, тяжело идут, — негромко сказал Сахно, пихнул устюжан и, прихватив саблю, отошёл в сторону от освещаемого костром пространства. Никита, почувствовав холодок в душе, направился за ним.
Тем временем с пологого берега, показались несколько человек, идущие за фигурой с факелом в руках. Идущие следом были тяжело нагружены, они, несомненно, несли чего-то тяжёлое, носилки?
Шедший первым человек, увидев костёр на берегу, решительно направился к нему. Оценил взглядом хмурых дружинников и прошёл дальше, к самому берегу, осветив, насколько это было возможно, лодку.
— Ваша лодка? Кто сами будете?
Устюжане молчали, поглядывая на прибрежные кусты, где скрылись их спутники. Наконец, Сахно вышел, а за ним и Никита.
— Наша ента лодка, а сами мы ночь пережидаем, чтобы поутру на Томский городок путь вести. Ежели вам наша лодка люба — забирайте, нам она без проку ужо будет, — заявил Сахно.
— Вот как…
— Куды вы, на ночь глядя-то?
— Не твоего ума дело, не лезь!
Сахно, поглядывая на пищали и сабли, предпочёл замолчать, однако не смог сдержаться, с трудом узнав в лежащем в носилках человеке Бекетова.
— Атаман енисейский, Пётр Иванович? Что же стряслось-то?
— Воевода лютует, — брякнул кто-то из казаков, — да отлютовал своё, паскуда.
— Дурень, чего несёшь, Бажен! — в сердцах крикнул Матвей, — яко баба треплешь языком, счас как вырву тебе его!
Никита был наслышан о Бекетове, воевода ангарский, Вячеслав, говорил о нём с уважением немалым. Оценив ситуацию, он бросился к привязанной лодке, подтянул её и заговорил с Матвеем.
— Уходите по Тунгуске на Ангару! Опосля порогов дальних подымайтесь вверх, до пределов Ангарского воеводства! Там воеводе Вячеславу поклонитесь, он поратует!
— Не ведаю о сём воеводстве, — с опаской ответил Матвей.
— Так то людишки ангарские, Пётр Иванович ужо в знакомстве с ними! — воскликнул Бажен, — мне дядько Богдан сказывал, он бывал там.
Бекетов, тем временем, пришёл в сознание и застонал, — напиться дайте, братцы, сухо мне.
Сахно, покопавшись у себя в мешке, протянул Матвею мешочек, — в воду бурлящую кинешь, потом пить давай атаману — боль да немочь уводит.
— Снедные припасы есть?
Матвей кивнул.
— Там в лодке есть, а мы на злато ещё возьмём. Залазьте, да уходите вскорости!
Казаки спешно загрузились в лодку, первым бережно уложили под крытой кормой Бекетова. Через минуту лодка скрылась в ночной мгле. Сахно стоял на берегу и шептал оберег на сохранение жизни воина.
Некоторое время спустя со стороны острога послышались крики и громкая ругань. Из ворот стали выходить группы стрельцов и казаков с факелами и при оружии. Сахно, вместе с помогавшими ему устюжанами залил костёр водою из котелка, да стал собирать вещи.
— Уходить надо, до Красного Яра. Видал я струг чутка выше, охраны считай нету.
Байкал, посёлок Новоземельский, август 7137 года, (1629)
Родившегося в мае у Мышкиной сына назвали Ростиславом, Петренко настоял — дал имя в честь своего отца. За два с половиной месяца пищащий комочек округлился в розовощёкого карапуза с непомерным аппетитом. На подходе было ещё три женщины — медик из Мурманска и две из учёной партии. В самом центре посёлка заранее поставили просторную и светлую избу — прежняя изба, устроенная как медпункт уже не годилась — небольшая да неудобно расположенная на отшибе, у первых ворот, теперь она стала караульным помещением. А теперь для рожениц и маленьких детей будет свой, отдельный дом. Вот только проблема — полиэтилена на окна ещё хватало, да со ставнями проблем не было, но разве это серьёзно?
— Да, надо решать проблему со стеклом. Что там нужно — кварц? Песок есть, отличный песочек. Уголь для высоких температур — имеется. Хоть какое бы стекло сделать, чтобы свет пропускал — большего нам и не требуется, — осматривая со Смирновым новый дом, заявил Петренко.
— Надо с Вячеславом поговорить, — согласился полковник.
Радек, случайно услышавший о стекле, сразу заявил, что идея не осуществима, а если и выйдет что-то, то это стекло будет тяжёлым, мутным и с неровными краями.
— У нас нет необходимого оборудования для производства стекла, забудьте об этом!
— А ты можешь, что-нибудь предложить? — спросил профессора Ярослав.
— Я? Нет, я не могу. Что там было в Московии? Бычий пузырь или промасленная ткань. Но полиэтилен гораздо лучше, тем более быков у нас нет.
— Ясно… Ладно, но всё равно, с нашим инженером надо пообщаться. Ярослав, пошли тунгусов в Белореченский, им на лодках привычнее. Сейчас я Вячеславу письмо напишу.
Посёлок Белореченский, август
Казаки заложили по чертежу одного из мастеров Вячеслава две крупные лодки. Поменьше и поуже струга, они должны были быть более быстрыми на воде, а на их борта крепились сбитые щитами доски, для защиты от стрел, при возможном нападении туземцев. На бумаге лодка чем-то напоминала ботик Петра Первого, только на строящихся планировалась крытая корма, да мачта была в центре. Прибывший из Удинского форта, Кабаржицкий, при обсуждении проекта, настоял на том, чтобы на носу сделать орудийные лафеты. Сартинов же конролировал постройку бота, по ходу дела предлагая свои решения того или иного вопроса.
— А ну если сподобимся пушчонки сделать, то в самый раз будет, — говорил Фёдор Андреевич. — Ещё бы мотор ему и винт!
— Ну, пока у Репы только получается металл от земляных веществ отделять, белый чугун у него выходит. Эту крицу потом ещё очищать будут. А вообще, надо бы на том ручье, за северной стеной, запруду соорудить — меха качать водой гораздо лучше, — сообщил Вячеслав.
— Технологичней, — добавил Кабаржицкий.
— Согласен, Владимир. Ручей тот нужно использовать.
— До мотора видимо, ещё далеко, — констатировал Сартинов.
Евгений Лопахин, сидел на левом берегу устья реки Белой, смотрел на реку, на лес, да пожёвывал травинки — короче, находился в дозоре. На левом берегу редут, как назвали это сооружение из небольших блоков отёсанного известняка и наваленной земли, был уже закончен, на правом оставались ещё небольшие участки строительства. Укрепления представляли собой участки круговой обороны, нечто вроде некрытого дота. Подобное укрепление сейчас сооружалось на мысе острова посредь Ангары, только оно должно было быть несколько крупнее и по двум сторонам укрепления возводили деревянные башенки.
Тунгусов он заметил издалека, шло две лодки, причём шли они целеустремлённо в устье Белой. Кликнув Саляева, он посмотрел в бинокль. Тунгусы, как тунгусы, пусть поближе подойдут. Подошедший Ринат, посмотрев в бинокль, определил в первой лодке сына Алгурчи.
— Куросава плывёт, — ухмыльнулся он.
Проплывая мимо солдат, Огирэ приветливо помахал им бумажным конвертом, зажатым в руке.
— Здравствуйте! Я с вестями от полковника!
«…вот и Радек заверил, что стекла не получится. Вячеслав, ты подумай, что можно сделать. Возможно ли стекло сделать или точно нельзя? Андреевич, да и вообще, с тобой пообщаться надо, захвати Володю Кабаржицкого, когда поплывёте к нам».
— Стекло? Радек прав, думаю. Никакого стекла не выйдет. У Репы в кузнице уже получилось стекло пару раз — спёкшийся тёмный кусок. В принципе, реально сделать, но конечно этому стеклу будет далеко до того, к которому мы с вами все привыкли.
— А зачем стекло, Вячеслав Андреевич? На Байкале городок был, то есть он есть. Короче, — запутался в словах Кабаржицкий.
— Ты о чём, Володя?
— О Слюдянке, слюде, то есть!
— А ведь верно, слюда — отличный вариант для наших окон, они у нас небольшие. Заодно и осмотр местности сделаем, а то Ангару мы оседлали, а что у нас творится рядом — не знаем.
— Это крайний юго-запад Байкала. Можно отправить туда один струг, на разведку. Если местных жителей встретим — то они должны будут знать о блестящем материале, — сказал Владимир. — Ну что же, решили! Но людей придётся задействовать смирновских, я уже не могу выделять своих на такое путешествие. Как два наших ботика построим, так и отправимся.
Москва, ноябрь 7137 года, (1629)
Снег белым покрывалом покрыл Москву и окрестности, злым холодом сковал леса и поля, лишь кажущиеся редкими людские жилища оставались тёплыми островками жизни в этой суровой снежной стране. Савелий Кузьмин, бывало, общался и с европейскими и с азиатскими купцами, но они, будучи зимой на Руси, отмечали, что о подобном холоде они нигде более и слыхом не слыхивали. И лишь один раз голландский купец рассказал о холодах Студёного моря, что на пути в Архангельск, но там и люди-то не живут! Так уж и не живут, подумал тогда Савелий.
Это ваши не живут, а наши — и живут, и промыслы учиняют разные, на Грумант ходят, да зверя морского бьют бессчётно. Поморы, одним словом, как сказал он тогда голландцу.
Прошедшая ярмарка не порадовала Савелия своими итогами, в прошлых годах барыши были больше, сейчас же в последние лет пять прибыль падает год от года, меха становятся всё дороже, чувствуется небольшое обмеление того пушистого потока, что был ранее. Оскудевает помаленьку ближняя землица уральская, выбивают зверя лесного, выбивают. Надо за зверем дальше идти, на новые землицы — на сибирские, благо, конца да краю их пока не видится. Придёться отправлять людишек своих торговых в Тобольск.
Вечерело. Кузьмин, засидевшись у муравленой, покрытой зелёной поливой, изразцовой печи, да напившись вместо ужина горячего сбитня, решил было уже отправляться в спальню. Туда только недавно, по его приказу, натащили горшков с угольём, ибо сегодня Савелий мотался в возке по Москве, улаживая торговые дела, да продрог до костей. Накинув шубу, купец хотел позвать Николашку, дабы в спальню девка принесла ему ещё горячего питья, как тот заявился сам и сообщил о прибытии некоего Никиты Микулича, человека Петра Авинова, новгородского боярина.
— Сказал он, что ведаешь ты о нём! Просит о беседе.
— Да, знаю я его отца, Иванко Микулича. Зови его, да скажи, чтобы несли сюда сбитня побольше, да снедного, горячего.
Разговор с нежданным гостем продолжался до самого утра, Кузьмин был поражён до глубины души информацией, услышанной от Никиты. Он-то думал, что парень приехал просить денег или вспоможения в получении хлебного местечка — а тут на тебе, такие перспективы вырисовываются. Тут непременно следует обдумать всё крепко, ведь прямая торговля с Китаем — куш немалый, без сомненья. Однако ему предлагают стать тем, кто первым заведёт эту торговлю, откроет дверь в Китайское царство для русских людей. Купец знал, что прежние походы в Китай, а их было уже два, успехом не увенчались. Но надобность в мехах для Китая была велика, это бывший в Пекине Иван Петлин уяснил, поэтому дело это выгодное, сомненья тут нет. Но срываться из обжитой Москвы, бросая дело? Нет, это не дело, да и нельзя оставлять торговлю. Кузьмин в итоге Никите не сказал ни да, ни нет. Тут спешка не нужна, однако и отклонять предложение ангарского воеводы не стоит. Риск велик, но и барыши сулят быть велики.
— А ещё надобно выправить проездную грамотку мимо Мангазеи, — Микулич помнил, что пройти нескольким судам по волоку мимо острога будет невозможно, отец ему это доходчиво объяснил.
— Государь наш запрет свой наложил на сей ход, — удивился Кузьмин.
— Так то оттого, что иноземцы зверя ясачного там истребляют нещадно, — пожал плечами Никита, — особливо англицкие немцы. А нам зверя и не надо, токмо проходу.
И Микулич поведал купцу о караване, что отправится за Енисей ради сыскания серебрянных руд. так нужных Отечеству и его прибыли, да для купеческого достатка. Кузьмин сразу оживился, но посетовал, что по такому делу царь обязательно приставит к походу и своих людишек.
— Для погляду, нешто серебро без оного оставят? — объяснил он.
Микулич, подумав, решил, что раз этого не избежать, то придётся с соглядатаями смириться.
Савелий глянул на спящего в низком кресле Никиту, сколько ему годов? Под двадцать, поди будет, как и моему первенцу — Тимофею. Да и схожи они. Только Тимоша волосом темней, да в плечах шире. Крепко задумался купец. Лицо его внезапно осенило, он встал, с удовольствием потянулся, размял затёкшие от долгого сиденья члены, да за стол уселся. Подвинув бумаги, он стал рассчитывать примерную долю состоянию, кою он может отрядить на путешествия Тимофея — своего наследника, продолжателя отчего дела. Выходило, что потратить на эту безумную затею он может третью часть своего состояния — целых две тысячи рублей. Савелий потёр уставшие глаза, спрятал бумаги да вышел из своего кабинета, застав в горнице дремлющего служку.
— Гостя спать уложить в опочивальне, как проснётся, мне сообщить. До того меня не тревожить. Отдыхать буду.
Ангара, октябрь 7137 года, (1629)
Максим Рязанцев, столяр-краснодеревщик из Архангельска вёл по реке связку из трёх плотов с известняковым камнем и цементом к Ключ-острову, где сооружалось небольшое укрепление напротив Удинского форта. Эта крепостица на островке должна была запирать Ангару от попыток чужаков пройти выше по реке. В ней сейчас находилось два полтора десятка человек, большинство — из Новоземельского посёлка и оба ботика, недавно введённых в строй и ставшими первыми, не считая трофейных стругов, ласточками речного флота Ангарского края. По этому поводу бывший капитан БДК-91, уже потирал руки, надеясь на нечто большее. Удинский форт, как базовый элемент обороны границы, был, выражаясь современным языком, сдан в эксплуатацию, да всячески облагорожен. На его башне был установлен на длинном флагштоке одно из четырёх имеющихся полотнищ бело-сине-красной расцветки.
Взгляд Максима рассеяно скользил по тянущимся ангарским берегам. Потерявшие листву кустарники и деревья, оттого кажущиеся редкорастущими, сменялись стоящими стеной хвойными великанами, проплывали луга и перелески. Рязанцев оглядывал берега, мысленно приглядывая место, где бы можно было поставить домик, распахать землицу и осесть себе тихонько, растя детей. Эх, но подобные мечтания сразу вызывали у Максима горький комок в горле и подступали, готовые вырваться наружу горькие слёзы. На той стороне в Архангельске у Рязанцева осталась беременная жена, родители, брат, куча друзей. А красивых мест, словно в насмешку, тут было во множестве. Да ещё хорошо, что угроза голода постепенно отступала. А ведь поначалу это сильно давило на нервы, люди вспоминали, как можно прокормиться в тайге. Уж дело доходило до корневищ камыша!
«Опа! Что такое?» — внезапно Максим почувствовал, что его взгляд зацепился за нечто, выдающееся из картины речного берега и леса. Нечто чужеродное. Да, точно! Красное пятно — человеческая фигурка на берегу отчаянно махала людям на плотах. Тунгусы на плоту, правившие длинными шестами, тоже заметили человека. Шумно обсуждая увиденное, они повторяли.
— Казак. Роса казак!
Меж тем, Максим заметил, что человек, махавший им, увидев, что его усилия увенчались успехом — его заметили, обессилено завалился на спину. До острова оставалось минут пятнадцать хода по реке, с левого берега поднимался всё выше отвесный холм, который тот человек обходил через лес, поэтому и пропустивший крепость, где бы его сразу заметили.
— Но ничего, сейчас, уже недолго, — бормотал Рязанцев, поглядывая на часы, — чёрт возьми, скоро уже начнёт темнеть.
— Казак? — спросил Рязанцева стоящий рядом с ним тунгус.
— Да, наверное, — рассеяно ответил Максим, который видел уже эти красные казацкие кафтаны.
Наконец, плоты уткнулись в песчаную отмель островка, подошедшие люди начали перекладывать стройматериалы, а Рязанцев, найдя глазами Сазонова, побежал к нему, докладывать об увиденном на берегу человеке. Сазонов с полуслова понял сбивчивый доклад вчерашнего столяра и тут же приказал Максиму и ещё пятерым людям прыгать в ботик и везти сюда подававшего сигналы человека, но морпехам отдельно указал на возможность засады, а поэтому напомнил о страховке и бдительности. Рязанцев запомнил то место по крупным валунам, выдающимся из воды, у самого начала поднимающегося холма. Фигура человека в красном кафтане оставалась там же, только за это время он очнулся и привалился к стволу высоченной лиственницы.
Морпехи, оценив обстановку, дали команду рабочим и те, бросились к казаку. Он был молод и безбород, лишь только редкие усы пробивались над верхней губой. Казак был очень слаб, видимо, долго плутал по лесу, пока набрёл на людей. Лицо его было осунувшимся, время от времени по нему пробегала гримаса боли.
— Откуда ты, парень? Ранен? Как зовут? — склонились над ним люди.
— Бажен… Бекетов там… — пробормотал казак.
— Бажен Бекетов, давай-ко мы тебя подымем. Да в лодку… Осторожно! Подняли!
— У него кровь с кафтана капает!
— Отворилась рана… Стрела там, вытащил… — еле ворочал языком Бажен.
По прибытию в Удинский форт, парню оказали медицинскую помощь, да и рана оказалась не опасной, стрела лишь порвала кожу, повезло, что обошлось без нагноения. Сейчас Бажена отпаивали горячим куриным бульоном — прихваченные в нескольких кочевьях тунгусские курицы сейчас оказались очень кстати. Единственный их недостаток — очень уж быстро они уменьшались в количестве.
— Это не Бекетов! — воскликнул прибывший с острова Сазонов.
— Я ужо сказывал о том. Бекетов, Пётр Иванович, атаман наш, болезный лежит, в трёх днях пехом отседа. Сховались они в чаще, а меня послали по реке иттить до Ангарского воеводства. К воеводе Вячеславу.
— Вячеславу? — спросил Сазонов.
Бажен кивнул, — А Игната и Михайлу стрелами побили, худо им, а снедные припасы вышли все.
— А ну как брацкие людишки найдут их. Надо вертаться мне, поспешать зело нужно! — почти кричал казак.
Бажен, укутанный в одеяло, был уложен на лавку в крытой корме бота, где он немедленно уснул. Там же, между лавками, были сложены тюки с одеждой, предназначенные для Бекетова и его людей. Казак что-то бормотал во сне, вскрикивал, бывало. Командующим спасательным отрядом был назначен, в отсутствие Новикова, мичман Карпинский. Сазонов отметил, что Петр, несомненно, стал гораздо серьёзнее за время, проведённое в новом мире и он заслуживает повышения. И вот, первая самостоятельная операция, от которой зависело не так уж и мало. Надо было привезти в форт самого Бекетова, который сделал так много для освоения восточной Сибири, человека, который… Стоп!
— А кто же теперь Якутск основывать будет?
— Ты чего, Пётр, какой Якутск? — спросил, не поворачивая головы, сидящий на борту Ким, то и дело осматривающий берега в прицел своей СВД.
Оказалось, Карпинский высказал свою мысль вслух. Теперь она казалась ему более весомой.
— Смотри, Серёга — мы привозим Бекетова в Удинское и он, возможно, тут остаётся. Если раненый он, как Бажен сказал, то надолго. А там ещё убийство енисейского воеводы висит и государственная измена.
— Какая ещё измена? — удивился Ким.
— Неясно какая? С нами он общался, вот, как Бажен говорил, его воевода под измену и подвёл. Ну, это ладно, но ведь Бекетов теперь не сможет основать Якутск! Вот чего.
— Я так не думаю, Пётр. Ну не Бекетов, а кто-то другой это сделает. Какая разница?
— А такая, что всё пойдёт не так, как было, — воскликнул Карпинский.
— Так уже и так всё идёт не совсем так. Ты нас чего не считаешь за такой же форс-мажор?
— А и точно! — удивился Карпинский, — мы тут на Ангаре сидим, перекрыв её. А Иркутск как же?
— Кстати, по Иркутску Кабаржицкий говорил, что там место неудачное. Ангара зимой разливается, идущая с Байкала вода замерзает не сверху, а под поверхностью воды.
— А, получается, вода прёт, а внизу лёд?
— Ну да, так что там на возвышенности строиться.
— Если вообще нужно, — пожал плечами Карпинский.
Луна заливала тайгу мерцающим светом, играла бликами на воде. Стоящие у реки высоченные деревья казались Петру домами, в которых отключили электричество, а гладь реки — улицей с зеркального блеска покрытием. Гребцы сменялись каждые три часа, Ким сидел уже на носу бота, да клевал носом. Вокруг, кроме плеска воды, стояла тишина, нередко прерываемая звуками ночного леса, да рыбьей игрой. Ни огонька на берегах так и не было встречено, присутствие человека не угадывалось. Что, несомненно, было не так, Карпинский был уверен, что люди тут есть — Ангара была, что дорога для людей, её берега населяющих.
— Прохладно уже становится, — Карпинский привстал, размял кости. Вытянув из рюкзака пластиковую баклажку из-под минералки, напился ягодной вытяжки. Можно подремать до рассвета, а там уже нужно будет высматривать баженовский ориентир на правом берегу — одинокий лысый холм с красноватым боком. Карпинский проснулся от настойчиво бившего сквозь веки яркого света, октябрь радовал погодкой — сухо и тепло, на Ангаре стояли последние тёплые деньки осени.
Мягкий плеск воды и доносящийся с берега птичий посвист грозили снова убаюкать, поэтому Карпинский решительно встал на ноги. Сидящий на носу ботика в обнимку с винтовкой Ким, помахал Карпинскому и кивнул на кормовую кабинку, мол, как там Бажен. Пётр, заглянув туда, увидел, что казак всё ещё спит, развалившись на широкой лавке и махнул Киму, всё нормально. Вдоль берега тянулся бесконечный хвойный лес, изредка перемежающийся с вкраплениями лишившихся листьев рощиц берёзы. Тянулись заросшие лесом холмы, ботик шёл мимо красно-коричневых скальных берегов, каменных осыпей с голубыми пятнами лишайников, мимо плоских, перерезанных протоками островов — навстречу синим таежным сопкам, средь которых им нужно было найти ту, о коей говорил Бажен.
Искомый холм показался к вечеру, когда похолодало и задул, наконец, попутный ветер, хотя небольшой, составленный из нескольких склеек парус тянул не очень. Бажен, перекусивший вяленым мясом, рассказывал морпехам, как добраться до засевших в лесной чаще казаков.
— Туда правьте, — указал Бажен на нагромождение камней у низкого берега. Парус собрали и ботик стал осторожно приближаться к берегу, бойцы напряжённо вглядывались в приближающийся кустарник, буйно растущий на небольшой полянке. Бот стал у камней, к ним же его и закрепили, чтобы не утащило течением.
— Нашу лодку брацкие людишки увели, надобно охрану поставить, — озадаченно сказал Карпинскому Бажен. Пётр кивнул.
— Ким, останешься тут, двое с тобой. Парни, разбирайте броники и каски.
Через пару минут Бажен повёл семёрку морпехов в лесную чащу. Бойцы, осторожно ступая, оглядываясь по сторонам, продвигались к красноватого цвета сопке. Как выяснилось, такой цвет наличествовал у неё только с одной стороны, другие же заросли лесом.
— Всё, пришли. Теперь обережно, хлопцы, иттить до холма недалече, но места открытые пошли. Глядите в оба, — Бажен указал на небольшой перелесок, окаймлённый небольшими оврагами. Бойцы, вытянувшись в цепочку, поспешили к цели.
— Чёрт!
В овражке лежали трупы, пять тел, кто скрючившись, кто распростёрт. Судя по всему, убиты они были не сегодня, а день-два назад тут была яростная сшибка.
— Я как уходил, их не было, — с тревогой в голосе сказал Бажен. И тут же увлекая всех за собой, ринулся в лесок.
— А ну, придержи коней, Бажен! Иди сюда, давай за нами, не ровен час, стрелу схватишь, — прикрикнул на него Карпинский, оглядываясь по сторонам. Было тихо, лишь птицы заливались на разные голоса, безучастные к людским проблемам.
— Михайла! — с горечью воскликнул Бажен. На опушке лежали ещё три тела. Один туземец чуть поодаль, а двое, один из которых был одет в казацких кафтан, лежали, будто обнявшись, со стороны казалось, что смерть помирила их.
— Никак, побили всех? — причитал Бажен.
— Веди давай, Бажен! Где Бекетов?
Казак молча указал направление. Тут явно не так давно были люди — ломились через кусты, ломая ветки. Ещё два трупа лежало перед упавшим от старости деревом, покрытым зелёным мхом. Ого, да тут пищаль поработала! Вместо лиц — кровавое месиво.
— Матвей! Пётр Иваныч! — заголосил дурным голосом Бажен.
Не успели на него цыкнуть, как из-за деревьев выкрикнули сильным голосом.
— Баженка! Ты ли? А это чьи людишки будут? Кто такие?
— Матвей! То ангарского воеводы люди, дошёл я до них.
Казак, разговаривавший с Баженом вышел из-за деревьев, за ним показался второй, одна рука которого висела как плеть, зато вторая крепко сжимала тяжёлую саблю с широкой елманью.
— Игнат! А Пётр Иваныч, жив ли?
— Ужо атаман наш и сабелькой играть пытался, — ухмыльнулся Игнат.
— А вот Чеслав совсем плох, две стрелы из него вытащили, да копьецом в спину ударили в сече, — покачал головой Матвей. — Не вытянет.
— Парни, давайте по-быстрому! Трое смотрите периметр, остальные кладите тяжёлых на носилки и надо убираться отсюда.
— Брацких людишек не видно со вчерашнего дня, видать, ушли, убоялись пищального боя. А у нас и зелье как раз вышло, — сообщил Матвей.
— Ясно, но всё равно, надо быть начеку, — ответил Карпинский.
Несмотря на уверения Бекетова в том, что он способен идти, его уложили в растянутую на слегах плащ-палатку, на вторую был уложен Чеслав, лицом бледный как сама смерть. Бажен хотел, было схватиться за носилки, но молодого казака прогнали, сам не здоров ещё, мол. Процессия направилась к реке, с осторожностью неся раненых и внимательно оглядывая окрестности. До ботика добрались без приключений, вскоре, развернувшись, речной кораблик лёг на обратный курс.
Байкал, посёлок Новоземельский, сентябрь 7137 года, (1629)
Вчера под вечер в бухточку вошёл струг ясачной команды, что была отправлена в юго-западную часть Байкала, в район современного города Слюдянка. Команда обследовала Култучный залив, найдя район Култука более подходящим для колонизации, чем район Слюдянки. Да и река там шире, годная для хождения по ней в устье, отмечена великолепная бухта у мыса Половинный — и всё это на фоне фантастически красивой природы. Морпехи и казаки прикрывали осматривающих окрестности научных специалистов. К сожаленью, из слюды, бывшей вокруг во множестве: мелкой россыпью окатышей средь камней в ручье, вкраплениями этого минерала в камне, а особенно на скальных склонах, где они блестели на солнечном свете, пользы извлечь было невозможно. Идея о том, что тут на каждом шагу заготовки на оконные витражи, провалилась. А заниматься добычей слюды со склонов скал — некому и незачем. Так что пока идея добычи слюды была похоронена. Но, как всегда бывает, одна проблема принесла за собой другую.
— Товарищ полковник, Андрей Валентинович, мы нашли ещё кое-что. То, что несомненно важнее слюды, — сказал Саляев, снимая рюкзак и доставая из бокового кармашка пакетик с издававшем лёгкий металлический звон содержимым.
У Смирнова заметно округлились глаза, когда Саляев высыпал на доски стола содержимое пакетика.
— Где ты это нашёл, — растеряно произнёс полковник, стараясь придержать рукой упрямо пытающиеся скатиться со стола гильзы.
— Мы наткнулись на них в долине реки Слюдянка, примерно в трёх километрах от берега. Причём сначала были замечены характерно расщепленные стволы деревьев на уровне человеческого тела.
— Патрон калибра 5,56, американский стандарт М855. Охренеть! Какого чёрта они тут делают? Неужели…
— …у них тоже есть своя аномалия? — Ринат закончил мысль полковника.
— Что ещё нашли?
— Не знаю, сколько их было, по-видимому, это был разведывательный отряд, который устроился на реке лагерем. Оборудованное кострище, прикопанный мусор: консервные банки, обрывки перевязочного материала. Не более десяти человек, я уверен.
— И что ты сделал?
— Дальше мы не пошли, я не стал рисковать специалистами, стрелки из них фиговые. Потом через наших тунгусов пытались расспросить туземцев на берегу Байкала о людях, которые были на реке.
— Ринат, ты присядь…
— Ну короче, выяснилось, что янки появились с севера от реки, среди них был один раненый. Они, вольно выражаясь, напрягли туземцев на мясо и баб, потом заставили построить им чум. Местный бурятский князёк пожаловался этим… короче, монголам, у которых они в зависимости.
— Ну и что случилось? — воскликнул Смирнов.
— Янки ушли вверх по реке, когда увидели воинство монголов. А те не пошли за ними в леса. Там ещё факт чёрных людей свою роль играет, видимо.
— Негры что ли?
— Ну да, туземцы особенно их боялись, демонами их наверное считали, тут ничего удивительного.
— Так, а теперь и нам их опасаться стоит. Если они на Байкал выйдут. И надо остальных предупредить, ты когда на Ангару пойдёшь?
— Через три дня, наверное, надо струг подлатать кое-где и людям отдохнуть. А то на обратном пути совсем вымотались — ветры волнами к берегу прижимали, да ещё ветер сам резкий такой, зараза.
— Осенний Байкал не подарок. Ладно, отдыхайте, я ещё с тобой потом поговорю, обмозгуем, что делать будем.
Поморье. Святица, весна 7138 года, (1630)
Реки очищались ото льда, свинцовые воды несли к Белому морю устью сталкивающиеся и лопающиеся льдины, которые создавали непрекращающийся рокочущий шум. Край смелых людей, отважных мореходов, умелых кораблестроителей, осваивающих для Новгорода, а потом и Московской Руси холодный неприютный Север, родина великого Ломоносова — это Поморье. Этот край населяли не бесправные, закрепощённые и лишённые Годуновым права на переход от одного хозяина к другому в Юрьев день крестьяне, здесь жили свободные, не знавшие кабалы люди. Приход весны означал скорое начало морских промыслов, жившие ими поморы уже готовили свои корабли и снаряжение к выходу в море.
Староста беломорской деревни Святица, Вигарь, в сильной озадаченности почёсывал затылок, надвинув шапку на лоб. То, что предлагали эти двое молодцов, совершенно выбивало почву из-под ног старосты. Савелий Кузьмин, после обстоятельного разговора с Дмитрием Борецким, указал сыну местность для сбора людей и место отправки в путь до Сибирской землицы. Это земли, некогда принадлежавшие семье Борецких, а именно, знаменитой Марфе-посаднице, известной своей непримиримостью к Москве, да лояльной Литве. Она была последней хозяйкой этих земель, а после того, как Новгород окончательно стал частью Московского царства, эти земли у Борецких отняли в казну.
В близлежащих деревеньках удалось соблазнить на новые земли шестнадцать семейств, являвшихся язычниками для остальных людей. Желание, изъявленное ими, было вполне осознанным, так как после того, как все близлежащие земли давно уже были переданы Соловецкому монастырю с беломорских островов, житьё их стало тревожным. Не ровен час, донесёт кто из ревнителей веры про языческие обряды, ими отправляемые, да нагрянут по их душу слуги Господни. А тут, как раз, добрые люди о свободной да богатой землице молвят, где нет гонений на веру отчую. Никак, знак Богов это. Да шесть семей пришло с Белоозера, это уже людишки Авинова постарались. А тут пришлось Кузьмину тридцать рублей подъёмных, данных им Авиновым, позже за них уплатить. Итого вышло сто шестьдесят восемь душ, да со скарбом и скотиной мелкой. Вот и пришли Тимофей Кузьмин да Никита Микулич к старосте Святицы — нанять кочи малые для доставки людей и груза к устью Енисея, а там и по реке до острога Енисейского. Вигарь, ещё с отцом ходивший в Мангазею, знал маршрут не понаслышке, как и то, что устья рек, впадающих в Студёное море очищаются ото льда лишь летом. Староста пробормотал, что необходимо с главами семейств, кочами владеющими, перемолвиться, дело серьёзное донельзя, мол.
— Оно понятно, что дельце важное, да и мы не поскупимся, — уверил Тимофей.
Оплатить они были готовы золотом, а на месте и мягкой рухлядью добавить за старание. Перемолвка затянулась до глубокой ночи, при свете лучины мужики решали, как всё же поступить — рискнуть и, взяв золото, отвезти этих странных людей до Енисея или всё-таки выходить в море, ловить рыбу, бить зверя и торговать с нурманами. В итоге, победили сторонники первого варианта, о чём было заявлено Тимофею глубокой ночью, когда Вигарь, ввалившись к спящему Кузьмину, заявил о мирском решении. В итоге, семь кочей согласных мужей были отданы под путешествие по Студёному морю.
