По крыше громко стучал дождь. В комнате царил полумрак, но дышалось легко.

Около кровати Роканнона стояла женщина, ее лицо было ему знакомо — гордое темное лицо под короной золотых волос.

Он хотел было ей сказать, что Могиен погиб, но язык не слушался. Вид женщины поверг его в крайнюю растерянность: ведь Хальдре из Халлана уже старуха, и волосы у нее седые, а другой золотоволосой женщины, которую он знал, давно нет в живых, и в любом случае он видел ее только раз, на планете в восьми световых годах отсюда.

Он снова попытался заговорить.

— Лежи спокойно, Повелитель, — сказала она на «общем языке», правда, звуки этого языка она выговаривала немного по-другому.

Помолчав, она, оставаясь на том же месте, заговорила снова так же негромко, как в первый раз:

— Это замок Брейгна. Вы пришли вдвоем, оба в снегу с головы до ног, с перевала. Ты был на грани смерти, и тебе долго придется восстанавливать свои силы. Еще будет время для разговоров.

Времени было сколько угодно, и под аккомпанемент дождя оно проходило незаметно и мирно.

На следующий день или, быть может, на следующий после следующего, к Роканнону пришел Яхан; он страшно похудел и прихрамывал, а лицо было все в рубцах — обморожено. Но менее приятными были перемены в его манере вести себя с Роканноном: в нем появились почему-то раболепие, приниженность. Поговорив с ним немного, Роканнон, преодолевая чувство неловкости, спросил:

— Ты что, Яхан, меня боишься?

— Я… постараюсь не бояться тебя, Повелитель, — ответил тот запинаясь.

Когда Роканнон оказался наконец в состоянии сойти без посторонней помощи в Зал Пиршеств замка, он обнаружил такие же, как у Яхана, благоговение и страх на всех лицах, хотя лица эти были смелые и умные. Золотоволосые, темнокожие, высокорослые — древнее племя, лишь одним из колен которого были ангья, когда-то ушедшие через море на север — таковы были лиу, Повелители Суши, с незапамятных времен живущие здесь, на холмах предгорий, и на холмистых равнинах дальше к югу.

Сперва он подумал, что на них действует его внешняя непохожесть, его темные волосы и светлая кожа: но ведь таким был и Яхан, а Яхана они не боялись. Они вели себя с Яханом как с Повелителем, равным, что бывшего халланского раба ошеломляло и радовало. Однако с Роканноном они обращались как с Повелителем над Повелителями, как с кем-то, кому равных здесь нет.

Обращались так с Роканноном все — за одним исключением. Повелительница Ганье, невестка и наследница старого властителя замка, овдовела за несколько месяцев до этого; но всегда рядом с ней можно было видеть ее золотоволосого маленького сына. Роканнона застенчивый мальчик не боялся, более того, он тянулся к этому странному взрослому и расспрашивал того о горах, о странах на севере и о море. Роканнон терпеливо отвечал на его вопросы. Мать слушала, спокойная и ласковая, как лучи дневного светила; иногда поворачивала к Роканнону, улыбаясь, свое лицо — точно такое, как у женщины, когда-то, давным-давно, появившейся в музее.

В конце концов он спросил у нее, что о нем думают в Замке Брейгна, и она ответила откровенно:

— Думают, что ты из богов.

Употребила она слово, которое он впервые услышал в деревушке у замка Толен: педан.

— Это не так, — сказал он строго.

У нее вырвался короткий смешок.

— Почему они так думают? — спросил он раздраженно. — Разве у лиу появляются боги с седыми волосами и искалеченными руками?

Лазерный луч с вертолета ударил в его правое запястье, и с тех пор он правой рукой почти не мог пользоваться.

— А почему бы им и не появляться такими? — сказала Ганье, улыбаясь гордо, но ласково. — Однако тебя считают богом потому, что ты пришел с горы.

Лишь через несколько мгновений понял он, что она имеет в виду.

— Скажи, Повелительница Ганье, ты знаешь о… хранителе родника?

На ее лицо набежала тень.

— Об этом народе мы знаем только из преданий. Очень давно — с тех пор сменилось девять поколений властителей Брейгны — Йоллт Большой поднялся туда, где высоко, и вернулся изменившимся. Мы поняли, что ты встретился с ними, Самыми Древними.

— Как вы смогли это понять?

— Когда ты бредил, ты все время говорил о цене, о полученном даре и о цене, которую за него заплатил. Йоллт заплатил тоже… Ценой была твоя правая рука, Повелитель Скиталец? — с неожиданной робостью спросила она.

— Нет. Я отдал бы обе свои руки, чтобы спасти то, что я потерял.

Он встал и подошел к окну этой комнаты в башне, окну, из которого открывался вид на долины и холмы до самого моря. Высокий холм, на котором стоял замок Брейгна, огибала река, разливавшаяся дальше вширь между холмов более низких, ярко сверкающая, потом исчезавшая в туманных далях, где лишь с трудом можно было разглядеть деревни, поля, башни замков и среди бушующих синих гроз и внезапно прорывающихся вниз лучей дневного светила снова блеск реки.

— Мест прекраснее я не видел, — сказал Роканнон, думая о том, что Могиену увидеть их так и не довелось.

— Для меня они не так прекрасны, как были раньше.

— Почему, Повелительница Ганье?

— Из-за Чужих!

— Расскажи о них, Повелительница.

— Они появились у нас в конце прошлой зимы; их много, они летают на больших воздушных лодках, и их оружие все сжигает. Никто не знает, откуда они — о них не упоминается ни в одном предании. От реки Виарн до моря они теперь единственные хозяева. Они убили или прогнали из родных мест жителей восьми владений. Мы, живущие на этих холмах, теперь их пленники; мы не смеем даже пасти свои стада на старых пастбищах. Сперва мы попробовали воевать с Чужими. И мой муж, Ганхинг, был убит их сжигающим оружием. — Взгляд Ганье скользнул по обожженной, искалеченной руке Роканнона, на мгновенье она умолкла. — Они… убили его еще во время первой оттепели, и он до сих пор не отмщен. Мы, Властители Суши, смирились и избегаем встреч с Чужими! И некому заставить их заплатить за смерть Ганхинга!

— Они заплатят за нее, Повелительница Ганье; заплатят сполна. Ты поняла, что я не бог, но, надеюсь, не считаешь все-таки, что человек я вполне обычный?

— Нет, Повелитель, — отозвалась она. — Не считаю.

Дни проходили за днями, долгие дни лета длиною в год. Белые склоны вершин над Брейгной стали синими; зерно на полях Брейгны созрело, было сжато, опять посеяно и уже созревало снова, когда однажды к концу дня во дворе, где в это время объезжали крылатых, Роканнон подсел к Яхану.

— Я продолжу свой путь на юг, Яхан. Ты останешься здесь.

— Нет, Скиталец! Разреши и мне…

Яхан не договорил, вспомнив, быть может, окутанный туманом морской берег, где, увлеченный жаждой приключений, он ослушался Могиена. Роканнон, улыбнувшись дружелюбно, сказал:

— Одному мне будет легче. А вернусь, уверен, я скоро.

— Но ведь я поклялся быть твоим верным рабом, Скиталец. Очень прошу, разреши мне пойти с тобой.

— Когда утрачиваются имена, клятвы теряют силу. Ты поклялся служить Роканнону, и было это по ту сторону гор. По эту сторону гор нет рабов и нет человека, которого зовут Роканнон. Прошу тебя как друга, Яхан, не говори больше об этом ни со мной, ни вообще с кем бы то ни было, но завтра перед рассветом оседлай мне халланского крылатого.

И на следующий день, еще до рассвета, Яхан, крепко держа поводья последнего оставшегося крылатого из Халлана, серого с полосами, стоял во дворе прилетов и ждал Роканнона. Этот крылатый появился в Брейгне через несколько дней после них, полуобмороженный, ослабевший от голода. Теперь он снова стал гладким, и его снова переполняла энергия, он то и дело грозно рычал и бил своим полосатым хвостом.

— Твоя вторая кожа на тебе, Скиталец? — спросил Яхан шепотом, затягивая ремни на бедрах Роканнона. Говорят, Чужие стреляют огнем в каждого, кого завидят верхом на крылатом близ мест, где они живут.

— Она на мне.

— Но ты не берешь с собой и одного меча?

— Нет. Не беру. Слушай меня внимательно, Яхан: если я не вернусь, открой мою сумку — она лежит у меня в комнате. В сумке ты найдешь кусочек ткани, на нем много черточек и кружочков и еще нарисована эта местность; если кто-нибудь из моего народа когда-нибудь здесь появится, отдай им все это, хорошо? Там же и ожерелье. — Лицо Роканнона потемнело, и он отвернулся. — Его отдай Повелительнице Ганье, если я не вернусь и не смогу отдать сам. Пожелай мне удачи.

— Пусть умрет твой враг, не оставив сыновей, — сквозь слезы сказал гневно Яхан и отпустил поводья.

Крылатый взмыл в бесцветное теплое небо летнего рассвета, развернулся, загребая крыльями как огромными веслами, и, поймав северный ветер, исчез за холмами. Яхан стоял и смотрел. А из окна высокой башни вслед улетавшему смотрело темное лицо с нежными чертами, смотрело еще долго после того, как исчез из виду крылатый с седоком и в небе взошло дневное светило.

Странным было путешествие к месту, которого Роканнон никогда до этого не видел и, однако, представлял себе очень хорошо благодаря впечатлениям, поступившим в его сознание из сознаний нескольких сот людей. Хотя зрительных впечатлений не было, были осязательные ощущения, а также ощущения времени, места и движения. Часами в течение ста дней, сидя неподвижно в своей комнате в замке Брейгна, тренировался Роканнон в восприятии этой информации и наконец получил точное, хотя и не выраженное в словах или зрительных образах, представление о территории вражеской базы и размещенных на этой территории строениях. И теперь он подробно знал, что представляет собой база, как в нее пройти и где находится то, что ему нужно.

Но было очень трудно после долгих и напряженных тренировок отключить сейчас, когда он приближался к своим врагам, обретенную им способность, а взамен использовать только глаза, уши и разум. После встречи с вертолетом он знал, что чувствительные индивиды могут на близких расстояниях ощущать его присутствие. Он «притянул» вертолетчика к себе, и тот, вероятно, даже не понял, что заставило его лететь именно в этом направлении. И теперь, когда ему предстояло проникнуть одному на огромную базу, Роканнону меньше всего хотелось привлекать к себе внимание.

Уже на закате, привязав своего крылатого на пологом склоне холма, он продолжал свой путь пешком. И вот теперь, через несколько часов, приближался к группе строений по ту сторону огромной и пустой цементной равнины ракетодрома. Ракетодром был только один, и, поскольку весь личный состав войск и материальная часть находились теперь здесь, на планете, им пользовались очень редко. Когда до ближайшей цивилизованной планеты восемь световых лет, вести войну при помощи традиционных грузопассажирских ракет, передвигающихся со скоростью ниже световой, едва ли кому-нибудь придет в голову.

База, когда ты видел ее собственными глазами, оказывалась огромной, ужасающе огромной, но большая часть строений служила жильем для личного состава. Здесь размещалась почти вся армия мятежников. В то время как Союз Всех Планет попусту тратил время, обыскивая и покоряя их родную планету, мятежники делали ставку на следующее обстоятельство: исключительно маловероятно, чтобы среди всех миров Галактики их смогли обнаружить на этом, не имеющем даже имени. Роканнон знал, что некоторые из гигантских бараков сейчас пусты: за несколько дней до этого значительный контингент солдат и техников был отправлен, как он «услышал», на другую планету, которую мятежники завоевали или убедили присоединиться к ним в качестве союзника. Прибудут туда отправленные без малого через десять лет. Он чувствовал уверенность фарадейцев. По-видимому, ход войны их радовал. Одной хорошо укрытой базы и шести ССК было достаточно, чтобы угрожать безопасности Союза Всех Планет.

Эту ночь Роканнон выбрал заранее: из всех четырех лун на небе до полуночи будет только пойманный притяжением планеты маленький астероид Хелики. Когда он приближался к вытянувшимся цепочкой ангарам, Хелики уже висела над холмами, однако у него не было чувства, что кто-то его видит. Ни оград, ни часовых не было. Зато космос в радиусе нескольких световых лет от Фомальгаута непрерывно наблюдали специальные автоматические устройства. В аборигенах этой безымянной планетки, застрявших на уровне бронзового века, фарадейцы угрозы для себя не видели.

Когда ангары с отбрасываемой ими тенью остались позади, Хелики была уже полной и светила с наибольшей возможной для нее яркостью. И она наполовину убыла к тому времени, когда он оказался у цели: шести ССК. Сверхсветовые корабли лежали гуськом под смутно различимым в темноте огромным шатром из маскировочной сети, похожие на шесть исполинских черных яиц. Немногочисленные деревья вокруг (это была опушка Виарнского леса) казались рядом с ними игрушечными.

А теперь, несмотря на связанный с этим риск, нужно было «прислушаться». Он остановился в тени деревьев и, напрягая предельно слух и зрение, направил мысленно внимание на яйцевидные корабли, на то, что внутри их и вокруг них. В каждом (он понял еще в Брейгне) днем и ночью сидел пилот, готовый в случае опасности в один миг исчезнуть отсюда вместе со своим ССК.

Так поступили бы шестеро пилотов лишь в одной ситуации: если бы стационарный центр управления в четырех милях отсюда, на восточной границе базы, был благодаря диверсии или бомбовому удару уничтожен. Тогда долг каждого пилота заключался бы в том, чтобы при помощи автономной системы управления корабля увести его отсюда. Но полет на ССК был самоубийствен: при «передвижении» со скоростью выше световой гибла любая жизнь. Поэтому все пилоты в этих шести кораблях были фанатиками, готовыми в случае надобности пожертвовать жизнью. Но даже они, сидя и дожидаясь исключительно маловероятного мгновенья славы, страдали от скуки. И Роканнон сейчас почувствовал, что в одном ССК находился не один человек, а двое. Внимание обоих было чем-то поглощено. Между ними находилась какая-то расчерченная на квадраты плоскость. Этот образ уже много раз всплывал в сознании Роканнона в предшествующие вечера, и Роканнон сделал сам собой напрашивающийся вывод: двое пилотов играют в шахматы. Роканнон «прислушался» к тому, что происходит в соседнем ССК, и обнаружил, что в этом корабле никого нет.

Быстрым шагом Роканнон пошел между редкими деревьями по траве, в сумраке казавшейся серой, к пятому кораблю в цепочке, поднялся по трапу и вошел через открытый люк внутрь. Внутри, как оказалось, ССК резко отличался от обычных космических кораблей. Сплошь хранилища управляемых снарядов, пусковые установки, гигантские компьютеры, реакторы — вызывающий жуть лабиринт с коридорами, достаточно широкими для того, чтобы по ним могли проезжать ракеты с боеголовками, способными уничтожить каждая огромный город. Поскольку ССК следовал не через пространственно-временной континуум, у него не было ни переднего, ни заднего конца, не было вообще никакой видимой логики в конструкции корпуса. Подавляя в себе туманящий сознание страх, Роканнон стал искать ансибл и проискал его целых двадцать минут.

Лишь на миг после того, как нашел наконец машину и перед ней сел, позволил себе Роканнон «прислушаться» к соседнему кораблю. Сразу всплыл образ руки, замершей в сомнении над белым слоном. Роканнон тут же переключил внимание на другое. Запомнив координаты, стоящие на шкале ансибла, он заменил их координатами Базы Наблюдения за РФЖ Восьмой области Галактики в Кергелене, на планете Новая Южная Джорджия — единственные, которые он помнил. Потом включил передатчик ансибла.

Когда какой-нибудь из его пальцев (только левой руки) нажимал клавишу, буква, которой клавиша соответствовала, одновременно появлялась на небольшом черном экране в комнате на планете в восьми световых годах отсюда:

СРОЧНО СОЮЗУ ВСЕХ ПЛАНЕТ. База боевых ССК фарадейских мятежников находится на Фомальгауте-2, Юго-Западный Континент, 28ё28' северной широты, 121ё40' западной долготы, приблизительно в 2 милях северо-востоку от широкой реки. База замаскирована, однако должна быть видима как 4 квартала из 28 групп бараков и ангаров на ракетодроме, протянувшемся с востока на запад. 6 ССК находятся не на самой базе, а с ней рядом, чуть юго-западнее ракетодрома, на опушке леса и замаскированы сетью и светопоглотителями. Удар должен быть только прицельным, так как аборигены в мятеж не вовлечены. Я, Гаверал Роканнон, из Фомальгаутской Этнологической Экспедиции. Я единственный уцелевший ее участник. Передаю через ансибл на борту одного из вражеских ССК. До рассвета здесь остается около пяти часов.

Он хотел было добавить: «Дайте мне часа два, чтобы я успел отсюда убраться», но не стал. Если фарадейцы сейчас его поймают, они могут, чтобы спасти свои ССК, перевести их в другое место. Он выключил передатчик и восстановил на шкале прежние координаты. Проходя по металлическим мосткам в огромных коридорах, он «заглянул» опять в соседний корабль. Игроки встали из-за доски, двигались. Один в тускло освещенных помещениях и коридорах, Роканнон побежал. Подумал было, что повернул не в ту сторону, но тут же прямо перед собой увидел люк, скатился по трапу вниз и помчался вдоль бесконечно длинного корпуса корабля и наконец, миновав следующий корабль, такой же бесконечно длинный, нырнул во мрак леса.

Бежать по лесу он не мог — во-первых, оттого, что каждый вдох обжигал легкие, а во-вторых, оттого, что под деревьями царила полная, непроницаемая тьма. Пробираясь так быстро, как только мог, вдоль края ракетодрома, Роканнон достиг его конца и тем же путем, каким пришел к базе, отправился назад, теперь это было легче, потому что Хелики опять прибывала, а часом позже взошла также и Фени. Время уходило, а сам он, как ему казалось, не двигался в темноте ни на шаг, оставался на месте. Если базу бомбардируют, пока он от нее близко, ударная волна или бушующее пламя неизбежно его настигнут, и сейчас, с трудом находя во мраке дорогу, он испытывал панический ужас при мысли о том, что вот-вот за спиной вспыхнет свет и уничтожит его. Но почему ничего не произошло до сих пор, почему они так медлят?

Была еще ночь, когда он добрался до двуглавого холма, где оставил привязанным своего крылатого. Животное, рассерженное тем, что в местах, где можно хорошо поохотиться, ему этого сделать не дали, зарычало на Роканнона. Тот прижался к теплому боку крылатого и, как Кьо, стал чесать его за ушами.

Потом Роканнон сел на крылатого, чтобы поехать на нем не взлетая. Тот, продолжая лежать на животе, долго не поднимался. Наконец, протестующе подвывая, крылатый встал и невыносимо медленным шагом пошел туда, куда направил его Роканнон — на север. Хотя и с трудом, но теперь они с крылатым могли разглядеть вокруг поля и холмы, селения, брошенные жителями, и вековые деревья, но взлетел крылатый, лишь когда на восточных холмах забелел восход. Взмыв наконец, крылатый нашел высоту, где дул попутный для него ветер, и поплыл по воздуху в светлых лучах зари. Время от времени Роканнон оглядывался. Все позади дышало миром, на западе вновь заполненное туманом русло пересохшей реки. Роканнон «прислушался» — и ощутил мысли, действия, грезы своих врагов; там ничего не изменилось.

Что ж, он сделал все что мог. В конце концов он не всемогущ. Одному человеку не под силу справиться с начавшим войну народом. Измученный всем, что было, подавленный поражением, он летел к Брейгне, единственному месту, где его приютят. Гадать, почему Союз Всех Планет так долго не атакует, было бесполезно. Не атакует — и все, важен только сам этот факт. Решили, наверно, что его послание — просто-напросто ловушка. Возможно и другое: он неправильно запомнил координаты, а всего лишь одна неправильная цифра уже могла низвергнуть сообщение в бездну вне времени и пространства. Ради того, чтобы это сообщение было отправлено, умерли Рахо, Иот, Могиен, а оно не дошло по назначению. И он теперь до конца своей жизни изгнанник, чужак на чужой для него планете.

Это последнее, в конце концов, несущественно. Ведь он один человек, всего-навсего. А судьба одного человека не имеет значения.

«Если она не имеет значения, то что имеет?»

Эти слова, которые он запомнил, всегда жгли его память. Он оглянулся, словно отводя взгляд от всплывшего в памяти лица Могиена, и с воплем загородил глаза искалеченной рукой, закрылся от беззвучно выросшего до самого неба на равнинах у него за спиной ослепительно белого цвета дерева.

Повергнутый в ужас ревом и силой налетевшего ветра, крылатый Роканнона, издав вопль, метнулся вперед, потом упал вниз. Роканнон, сбросив державшие его в седле ремни, повалился ничком на грунт и прикрыл голову руками. Но отгородиться он не смог — отгородиться не от света, а от ослепившей тьмы, от сопереживания гибели одновременно, в одно и то же мгновенье, тысячи человек. Миг бесконечной смерти. А потом — молчание.

Он поднял голову и услышал — молчание.