Они вышли из палатки. На востоке уже занималась розовая заря, предвещающая восход Оноса. Высоко над головой стояли в зените вышедшие из-за туч Тано и Сита, излучая странный и прекрасный свет.

А на севере, вдали, светился маленький четкий диск Довима – словно рубиновая капля на челе неба.

– Четыре солнца, – сказал Теремон. – Добрый знак.

В апостольском лагере все кипело. Грузились машины, свертывались палатки. Теремон заметил вдалеке Фолимуна, руководившего рабочей командой. Апостол помахал ему, и он кивнул в ответ.

– Тебе ненавистна мысль, что Апостолы будут править миром, – сказала Сиферра, – и все же ты согласен заключить союз с Фолимуном? Зачем? Какой в этом смысл?

– Другого выхода просто нет, – тихо сказал Теремон.

– Ты думаешь?

Он кивнул.

– Я начал это понимать, проговорив с Фолимуном первые пару часов. Все, что есть во мне разумного, велит мне не доверять Фолимуну и его фанатикам. Что бы он там ни говорил, ясно, что он – рвущийся к власти махинатор, беспощадный и очень опасный. Но кто нам остается? Алтиноль? Или эти царьки вдоль шоссе? Потребуется миллион лет, чтобы спаять все эти новые провинции в мировое экономическое сообщество. Фолимун же – или, скорее, Мондиор – обладает силой, способной поставить на колени весь мир. Сиферра, большая часть человечества охвачена безумием. На свободе бродят миллионы сумасшедших. Сумели оправиться только люди с сильным интеллектом, вроде тебя, меня и Бинея – или уж совсем тупые. Что же до большинства людей, то пройдут месяцы и годы, пока у них в голове прояснится – если вообще прояснится. Единственное, что нам остается – это осененный богами пророк вроде Мондиора, как это ни противно.

– И другого выбора нет?

– Для нас нет, Сиферра.

– Но почему?

– Сиферра, я считаю, что главное – излечиться. Все остальное второстепенно. Миру нанесена страшная рана…

– Он сам нанес ее себе.

– Я смотрю на это иначе. Пожары – это ответ на резкую смену обстоятельств. Их не произошло бы, не отдерни затмение занавес и не покажи нам Звезды. А ведь раны, все новые и новые, продолжают возникать. Алтиноль – это рана. Куча новых независимых провинций – это рана. Сумасшедшие, убивающие друг друга в лесу или охотящиеся на университетских профессоров – это рана.

– А Фолимун? Не он ли – самая большая рана?

– И да и нет. Он, конечно, сеет фанатизм и мистику. Но он несет и дисциплину. Люди верят его речам – даже сумасшедшие, даже те, у кого мозги набекрень. Такая большая рана способна поглотить все прочие. Он способен излечить мир, Сиферра. А мы, изнутри, постараемся исцелять мир от последствий его лечения. Но это возможно сделать лишь изнутри. Если мы с ним объединимся, у нас будет шанс. А если образуем оппозицию, он сметет нас, как мух.

– Так что же ты решил?

– Мы можем выбирать: или примкнуть к Фолимуну и стать частью правящей элиты, возвращающей мир к разуму, или сделаться отверженными скитальцами. Что ты предпочитаешь, Сиферра?

– Есть и третий выход.

– Нет. У тех, что в Амгандо, нет ни силы, ни воли, чтобы сформировать жизнеспособное правительство.

Такие, как Алтиноль, лишены всяких принципов. Фолимун уже контролирует половину всей бывшей Федеративной Республики Саро. И непременно одолеет всех остальных. Пройдут века, прежде чем вернется царство разума, Сиферра, – что бы мы с тобой ни решили.

– И ты считаешь, что лучше присоединиться к нему и попытаться повлиять на пути развития нового общества, чем становиться в оппозицию только ради того, чтобы выказать свое неприятие апостольского учения?

– Совершенно верно,

– Но сотрудничать с ним, обрекая мир на религиозный фанатизм…

– Мир уже не раз проходил через подобные периоды, не так ли? Самое главное сейчас – найти выход из хаоса. И единственная надежда – Фолимун и его люди. Считай, что их вера – это машина, приводящая в движение цивилизацию в то время, когда все остальные механизмы отказали. И это все, что следует принимать в расчет. Сначала надо наладить мир а там, будем надеяться, нашим потомкам надоест терпеть властителей в рясах. Понимаешь меня, Сиферра? Понимаешь?

Она кивнула как-то странно, словно во сне. И медленно пошла от него в поле, на то место, где их прошлым вечером задержали часовые. Казалось, что с тех пор прошло много лет.

Сиферра долго стояла там одна, освещенная четырьмя солнцами.

Какая она красивая, думал Теремон.

Как я ее люблю!

– Как странно все обернулось.

Он ждал. Суета Апостолов, снимавшихся с лагеря, достигла апогея – мимо то и дело мелькали фигуры в рясах и клобуках. К нему подошел Фолимун.

– Итак?

– Мы думаем.

– Мы? Я понял так, что вы лично будете с нами в любом случае.

Теремон посмотрел на него долгим взглядом.

– Я буду с вами, если Сиферра согласится. Иначе нет.

– Как угодно. Очень жаль будет потерять человека с вашим даром убеждения, не говоря уж об археологическом опыте доктора Сиферры.

– Вот мы сейчас и проверим, – улыбнулся Теремон, – так ли велик мой дар убеждения.

Фолимун кивнул и вновь отошел туда, где шла погрузка. Теремон смотрел на Сиферру. Она стояла лицом к востоку, где поднимался Онос, сверху на нее лился свет Тано и Ситы, а с севера указывало красное копье Довима.

Четыре солнца. Лучшая из примет.

Сиферра возвращалась к нему через поле. Ее глаза сияли, и казалось, что она смеется. Последнюю часть пути она пробежала бегом.

– Ну? – спросил Теремон. – Что скажешь? Она взяла его руку в свои.

– Ладно, Теремон, будь по-твоему. Всемогущий Фолимун – наш предводитель, и я последую за ним, куда бы ни повелел он. С одним условием.

– С каким?

– Я уже говорила в палатке. Чтобы рясу не носить. На это я пойти не могу. Если он будет настаивать на рясе, уговор не состоится!

Счастливый Теремон кивнул. Все будет хорошо. После Ночи пришел рассвет, а с ним – возрождение. Новый Калгаш восстанет на обломках старого, и в его создании далеко не последнюю роль будут играть их с Сиферрой голоса.

– Думаю, можно будет договориться, – сказал он. – Пойдем к Фолимуну и послушаем, что он скажет.