59
Он обещал себе никогда не ввязываться ни во что похожее больше.
Клялся всеми святыми не ставить жизнь на карту снова, если бы он выкарабкался в прошлый раз. А сейчас опять находился в подобной ситуации и, естественно, задавался вопросом, не собирается ли судьба нарушить свою часть договора, когда он сейчас первым перечеркнул свою.
Так думал он, а потом бросился в пустоту.
По собственной воле.
И не было ни одной клеточки во всем его организме, которая не кричала бы в панике, и у него потемнело в глазах. Он почувствовал, как ледяной ветер подхватил его, и тело стало невесомым, он полностью потерял контроль над собой, а там далеко внизу приближалась земля.
А потом он почувствовал рывок, когда веревка натянулась. И вертикальное падение прекратилось, а он теперь совершал колебательное движение вперед и знал, что вся его жизнь висит на крюке, вбитом в трещину где-то вверху, и что, если это нехитрое приспособление не выдержит, он сам и веревка рухнут на каменный склон, и тогда его ждет верная смерть.
И про себя он считал каждую микросекунду, столь длинными они казались. И если верить его ощущениям, парил в воздухе столь долго, что каждое крошечное мгновение растянулось на время, вмещавшее массу возможностей, когда все могло пойти к черту. И пусть он летел с широко открытыми глазами, чтобы не пропустить ее руку, все равно не видел ничего вокруг, словно мозг отказывался включить периферийное зрение, пока все не закончится.
А Жанин протягивала ему свою ладонь.
Она стояла в нише огромного арочного окна, где еще недавно красовалась картина, изображавшая бородатых мужчин в мантиях и с нимбами, собранная сотни лет назад из множества кусочков разноцветного стекла, и знала, что ее вряд ли кто-то восстановит снова.
Она с лету врезалась в нее ногами. Закрыла глаза и рот и надеялась, что стекло тонкое и хрупкое и не порежет ее, когда она будет проходить сквозь него. И ее новые грубые ботинки ударили по нему посередине, и с одного раза вся гигантская мозаика растрескалась на миллиарды частей и упала на землю вокруг нее разноцветным блестящим дождем.
А внутри находилась капелла. Та самая, где она и Вильям сидели и разговаривали четыре дня назад, когда они только хотели выбраться отсюда. И сейчас Вильям стоял на полу рядом с ней, и он отчаянно сжимал ее руку от страха и адреналина и кричал, что они никогда не должны делать подобного снова.
А теперь она стала их воротами внутрь.
На фоне расплывчатой картинки монитора двигавшиеся по капелле Вильям и Жанин выглядели двумя темно-синими силуэтами. За их спинами осталось разбитое окно, как черная дыра в никуда, именно там, где камера все годы показывала мозаику в серо-голубых тонах, чьи оттенки периодически менялись в зависимости от времени суток и ситуации с солнцем снаружи.
Сейчас же она была разбита, а незваные гости, пройдя между рядами деревянных скамеек, растворились в темноте. И когда они исчезли с экрана, невозможно было предугадать, где попадут в объектив вновь.
Слишком редко стояли камеры.
Данная проблема так и осталось нерешенной, и теперь уж точно навсегда.
А как раз сейчас это стало поводом для волнения.
Прежде всего, за них самих.
Они быстро двигались в тишине, шли решительным шагом именно теми путями, где, как они знали, им надо идти. Которые Жанин буквально выучила наизусть, она так хорошо помнила их, что они, как карта, отложились у нее в голове. И сейчас они надеялись прийти по ним прямо туда, куда им и требовалось.
Веревки и крючья раскачивались на спинах и поясах в такт их движениям, и Вильям заставлял себя не смотреть на них, не думать о том, что они означали. Что им придется использовать их, перебираясь с этажа на этаж, поскольку у них больше не осталось никаких электронных ключей, и они вынуждены будут местами перемещаться с наружной стороны здания.
Это пугало его, но он пытался отогнать страх.
И продолжал идти вперед в тишине, так же сжав зубы и внимательно смотря по сторонам, как и шагавшая впереди Жанин.
Была ночь и темно, и они не представляли, сколько людей еще находится в замке.
И ужасно не хотели внезапно узнать об этом.
Вильям и Жанин так больше и не появились на экране. И в результате невозможно было просчитать, где они находились.
У них не осталось электронных ключей. Их забрали вместе с шифрами, прочими бумагами и всем другим, что они имели при себе, и все это сейчас хранилось в надежном месте здесь в здании.
А значит, их выбор в части путей передвижения был очень ограничен.
Он смотрел на экраны.
Как бы ни выглядели их планы, ему обязательно требовалось что-то сделать.
Жанин шла в авангарде точно так, как они и решили, а он вплотную следовал за ней. Не отставал ни на шаг по лестницам и проходам, по которым она бегала раньше и прекрасно знала, как далеко по ним они смогут пройти, где появится следующая дверь и как долго им удастся справляться без ключа.
Они двигались вниз, поскольку так им и требовалось. Там они могли найти окно и оттуда спуститься дальше, чтобы в конце концов найти необходимые материалы и все данные и позаботиться о том, чтобы их никогда не смогли прочитать снова.
И сейчас они добрались до промежуточного этажа.
Прямого зала, связывавшего лестницу, по которой они пришли, с другой, идущей вниз. А в одном его конце находился длинный коридор, и с другой его стороны снаружи пробивался холодный синий свет.
Окно.
Она кивнула Вильяму — нам туда, — и увидела, что он на шаг позади нее и готов продолжать. Но стоило им двинуться вперед, как они заметили его.
Сначала не могли решить, кем был человек в другом конце длинного коридора. Видели только черный силуэт, лицо скрывала темнота по ту сторону света от окна.
Он стоял широко раздвинув ноги. Но его поза не внушала уважения, ему явно с трудом удавалось сохранять равновесие и держать спину прямо, а его руки были вытянуты вперед, в их сторону.
Одна из них сжимала рукоятку вороненого пистолета, а вторая подпирала ее снизу. Он был готов к стрельбе.
— Коннорс?
Это произнесла Жанин.
Спросила, но одновременно констатировала факт. Так и есть, путь им преградил Коннорс, но он изменился. Пот бежал по его лицу, и он явно напрягал глаза, чтобы смотреть на них, а его сжатые зубы свидетельствовали о сильных болях, явно терзавших все его тело.
— Не подходите ближе, — сказал он.
А Вильям поднял руки. Ладонями перед собой, в качестве сигнала подождать. Подожди, у меня есть что сказать. Подожди, успокойся.
Он сделал шаг вперед, один-единственный, но этого хватило, чтобы Коннорс попятился, еще сильнее вытянул руки в их сторону и так плотно прижал правый указательный палец к спусковому крючку, что уже чувствовалось сопротивление пружины, прятавшейся внутри пистолета.
— Стойте, где стоите. И послушайте меня.
— Я хочу, чтобы ты выслушал меня, — перебил Вильям. — Мы выкарабкаемся. Если ты поверишь мне, мы выкарабкаемся.
Коннорс покачал головой:
— Мне уже не выкарабкаться.
Вот и все, что он сказал, держа оружие перед собой.
И Вильям понял.
— Ты заражен.
— Не ходите туда, — сказал генерал снова.
И это означало «да».
И на мгновение все слова потеряли смысл. Вильям мог спросить как, когда и почему, но, естественно, подобное не играло никакой роли. И Коннорс мог ведь ответить, не потому что он знал, но, наверное, ведь понял уже. Возможно, встретился с кем-то, прогуливаясь по всем помещениям, пожалуй, пожал кому-то руку, либо сам, либо пилот вертолета, и они, скорее всего, заразили друг друга, и это было не важно, поскольку ничего уже нельзя было изменить. И как бы он ни хотел обвинить в этом кого-то, он это сделать не мог. Сам ведь создал все инструкции. И они стали смертельными для него.
— Вам не следовало возвращаться, — сказал он.
— Мы хотим сделать последнюю попытку.
Это сказала Жанин. И он перевел взгляд на нее, посмотрел ей в глаза. И тем самым просил у нее прощения, знал ведь, что ей пришлось вынести за последние полгода, как она страдала, и все напрасно, как выяснилось.
— Нет никакого спасения, — сказал Коннорс.
— А мы думаем, есть.
— Это не удастся остановить.
— Мы знаем.
На какое-то время воцарилась тишина. И когда Вильям наконец заговорил снова, его голос звучал спокойно, и постепенно обстановка в коридоре разрядилась, и медленно, медленно начался разговор.
— Мы здесь не для того, чтобы остановить вирус.
Коннорс посмотрел на него.
Не понял.
— А для чего? — спросил он.
— Чтобы остановить нас самих.
Холодный, голубой ночной свет разбежался по всему асфальтированному полу. Начал с полоски у входа, а потом отвоевал у темноты белую дорожную разметку и все пространство вплоть до деревянных мостков в другом конце, как только рулонные ворота остановились у потолка.
Снаружи стоял Франкен и три охранника. Лучи их карманных фонариков обшаривали ангар. Они пытались обнаружить малейшее движение, любую постороннюю тень, что угодно, способное представлять угрозу.
Но там не было ничего. И Франкен разделил парней, отправил двоих наблюдать за дорогой, вернул ворота на место и взял третьего с собой.
А потом прижал свой электронный ключ к приемному устройству у двери и отправился вперед по длинному освещенному коридору со следами резиновых колес далее к обшитым железом проходам, ждавшим с другой стороны.
Коннорс смотрел на них наискось через длинный коридор скептически прищуренными глазами.
То, что сказал Сандберг, было ясно и просто.
И все равно он не хотел верить в это. Все равно или, пожалуй, как раз поэтому.
Он находился здесь в течение тридцати лет. И еще тридцать лет до него сотни мужчин и женщин искали ответ, пытались расшифровать спрятанные в ДНК сообщения и считали, и делали все возможное, лишь бы сохранить будущее, и никто не подумал как Вильям, а подобное просто не укладывалось в голове.
Конечно, он мог быть прав. Но неужели все другие ошибались, и так долго. И никто не посмотрел вверх, и не сделал шаг назад, и не подумал немного, чуть больше. Это задевало его за живое. Надо признать.
Но ничего такого он не сказал и иного тоже, стоял совершенно неподвижно с глазами наполненными недоверием, а секунды проходили в тишине.
И Вильяму внезапно пришло в голову, что они поменялись ролями. Сейчас он попытался перевернуть мировоззрение Коннорса, поставить его с ног на голову, точно как тот когда-то поступил с ним, и требовалось время, чтобы осознать все, понять.
Страница в книге, блокнот на полке.
И Вильям говорил медленно, тихим и вкрадчивым голосом.
Почти повторил слова, произнесенные Жанин за кухонным столом.
— Если бы мы не обнаружили, что носим в себе, — сказал он. — Если бы последовательности, найденные в нашей собственной ДНК, не стали для нас паранойей, если бы мы не прочитали о нашей собственной гибели? Разве создали бы мы вирус тогда?
Но он не спросил, а выдал все в виде нравоучения, словно сам уже имел ответ и хотел, чтобы Коннорс подумал то же самое.
— Я задавал себе этот вопрос, — сказал Коннорс. — Гораздо чаще, чем ты можешь представить.
— И к чему ты пришел?
Коннорс наклонил голову. Посмотрел на Вильяма исподлобья, словно его последние слова были издевкой. А весь разговор ниже его достоинства, и поэтому он совсем не хотел отвечать.
Но истина состояла в том, что он так никогда никуда и не пришел. И каждый ответ тянул за собой свой собственный вопрос, и он давно закончил задавать себе их и просто решил, что они правильно обозначили проблему. Единственное, что им оставалось, — искать решение.
Вильям видел ход мыслей Коннорса.
И мог только попытаться придать им ускорение.
— Когда я потребовал, что хочу знать все, — напомнил он. — Ты же сказал тогда: чем меньше знаешь, тем лучше.
Коннорс посмотрел на него. Ничего не ответил.
— По твоим словам, существовали знания, не предназначенные для нас.
Он ничего больше не сказал. И коридор снова погрузился в тишину.
— Я сам не понимал, насколько прав, — подал голос Коннорс.
— И никто другой тоже, — согласился Вильям.
А Коннорс опустил свое оружие. Посмотрел Вильяму в глаза. А потом Жанин. Его взгляд был ясным сейчас, он осознал, что они пытались сказать и что требовалось сделать, сколь бы болезненным это ни чувствовалось.
— Вы собираетесь уничтожить материал. Не так ли?
— Происходящее не в нашей власти, — ответил Вильям. И это означало «да».
— Единственное мы можем содействовать, чтобы этого не произошло снова.
Так сказал Коннорс.
Он понял их замысел.
И ему оставалось выбрать, либо он поверит Вильяму, либо будет придерживаться сценария, который сам написал и считал единственным решением. А выбери он путь Вильяма, ему пришлось бы признать, что все, сделанное им за тридцать лет, все его идеи, планы и выводы, — все это было ошибочным и бессмысленным и ничего не стоило. И было нелегко сконцентрироваться на подобных мыслях, когда зуд распространялся по его телу и рассказывал, что он скоро должен умереть.
Он покачал головой.
Покачал головой в качестве ответа себе самому.
Он ведь заранее распланировал все. Решил, как они выживут, как окажутся в безопасности, избегут смерти, которой никто не мог избежать. И к чему все пришло?
Сейчас появился некто с совсем другим планом.
Пожалуй, просто-напросто пришло время позволить кому-то другому взять ответственность на себя, подумал он.
И в конце концов принял решение.
Посмотрел на них и сказал:
— Я могу отправиться в центр наблюдения. Я открою замок для вас.
Когда все замки во всем замке переключились с красного на зеленый, глаза Франкена были заняты совсем другим.
Он находился на знакомой земле.
Его, конечно, по-прежнему беспокоил след, оставленный кем-то на краю дороги, но, судя по всему, никто не пытался открыть ворота ангара, и, если незваные гости не появились по воздуху, не существовало никаких других путей, чтобы попасть внутрь.
Сейчас он стоял в конце длинного прохладного коридора, по которому только что прошел, взвешивая, надо ли ему поспешить и пойти дальше самому или понадобится помощь.
И когда на приемных устройствах загорелся зеленый светодиод, он смотрел назад, в сторону ангара, где оставил последнего охранника (все согласно инструкции), и прикидывал, не стоило ли ему поступить наоборот, довольствоваться парнями снаружи, а взять его с собой в качестве телохранителя.
Однако он понимал, что все пойдет быстрее без него.
Он ведь знал все коды, ему не требовалось помогать нести что-то, и это была работа для одного, а внутри на него уж точно никто не мог напасть.
Опять же так значилось в инструкциях, и он знал, что их следует выполнять.
Вытащил пистолет и пошел по коридору, сжимая электронный ключ в другой руке. Он даже не предполагал, что двери уже могут быть открыты.
План Коннорса был лучше, но на него требовалось время. Они бежали по коридорам, где двери уже стояли открытыми, двигались наискось через обширную сеть проходов из стали и бетона, но все по одному этажу. И когда они стояли перед комнатой, через которую проходили двумя ночами ранее, до них дошло, что это также являлось одним из условий их успеха.
Все оказалось труднее, чем они могли представить себе. Но им не оставалось ничего другого, как только поднимать и грузить, и они старались изо всех сил, работая и мозгами, и руками, чтобы забрать с собой как можно больше грузовых тележек. Постоянно беспокоясь о том, сколько же времени в их распоряжении.
Оба прекрасно понимали, что часы Коннорса сочтены.
А он им нужен был живой, когда они закончат, на этом ведь строился весь план.
Их запас времени быстро уменьшался, и никто не знал об этом. Ни Жанин, которая работала молча, вытаскивала ящик за ящиком, волокла их по полу в направлении Вильяма.
Ни Вильям, грузивший их крест-накрест друг на друга и про себя молившийся о том, чтобы стальная тележка выдержала.
Ни Франкен, спешивший все дальше от ангара, которого с каждым мгновением сильнее беспокоило неприятное ощущение в животе, все крепче сжимавший в руке пистолет.
* * *
Не знал этого и Коннорс. Он стоял и смотрел на мониторы, и видел, что они движутся в одном направлении, а значит, все еще находятся в комнате.
Он закрыл глаза и попытался отогнать все эмоции. Забыть о зуде, о том, что, насколько он знал, вот-вот должно было случиться с его телом, и, прежде всего, не думать, что именно так они себя чувствовали. Все мужчины и женщины, которых он не знал, чьи имена старался не запоминать, лежавшие на кроватях за стеклянной перегородкой и чувствовавшие, как их тела разваливаются, и не понимавшие почему. Это была его вина. Его и всех других, и, пожалуй, все это оказалось совершенно напрасным, и как раз такие мысли он пытался вытеснить из головы, именно об этом не мог думать как раз сейчас.
У него чесалась кожа, спина и руки, и чем больше он думал об этом, тем больше чесался, прекрасная зная, что, даже если не пустит в ход ногти, кожа все равно не выдержит долго.
И он стоял и смотрел на мониторы.
С нетерпением ждал в надежде увидеть, как они возвращаются назад, и когда он сможет положить конец всему этому и избавиться от неприятного ощущения.
А рядом с ним стояли компьютеры, которые отслеживали кодовые замки. Надзирали за дверьми и показывали, какой электронный ключ использовался и где.
И он не смотрел на них, а, собственно, зачем?
Все двери были открыты. И Жанин с Вильямом пробежали напрямую через них, и он знал, в каком помещении они находятся, и у него отсутствовала какая-либо причина контролировать стоявшие сбоку мониторы.
Но если бы. Если бы он бросил взгляд на них.
Тогда увидел бы, что ключ Франкена проходит одну дверь за другой. И как количество строчек растет по мере того, как его используют, от коридора со следами резиновых колес, вдоль всех проложенных внизу ходов, вверх от открытой площадки, расположенной поблизости от ангара. Привычка — великая сила, и пусть зеленый светодиод горел везде, Франкен все равно успевал приложить свой синий кусочек пластмассы, прежде чем замечал его, он спешил и держал ключ наготове, и торопился дальше от двери к двери, даже не догадываясь, что не сам открывал их.
А стоило Коннорсу бросить взгляд на экран, он увидел бы это.
И тогда среагировал бы.
Но этого он не сделал.
И Франкен продолжал путь вверх.
Тележек было две, но даже будь их больше, им не удалось бы увезти остальные с собой. И когда они загрузили их полностью, Вильям кивнул Жанин, что они закончили, и попросил ее толкать одну перед собой, в то время как сам толкал другую. Она оказалась тяжелой, но некому было жаловаться. И они отправились туда, куда им сказал Коннорс.
Того, что они взяли с собой, должно было хватить.
А когда началась бы цепная реакция, ничто не смогло бы ее остановить.
В конце концов пришло мгновение, которого ждал Коннорс. Вильям и Жанин миновали камеру на пути назад после вечности, наверняка продолжавшейся не более пятнадцати минут, и он перевел дух, и уже собрался повернуться и оставить центр наблюдения.
Когда его взгляд упал на монитор.
И на строчки от кодового ключа Франкена, выстроившиеся на экране.
Он колебался ровно две секунды.
Больше времени у него не было, а когда они закончились, все равно сделал то единственное, что мог сделать.
Все совпало просто идеально по времени и получилось довольно забавно, хотя ни тот ни другой ничего подобного и в мыслях не держали.
Франкен как раз подошел к одной из дверей и прижал свой ключ к приемному устройству, когда понял, что все не так. Ведь вместо зеленого вспыхнул красный светодиод.
Это же вовсе не означало, что синий кусочек пластмассы подвел его снова, просто еще секунду назад дверь стояла открытой, и сейчас возник вопрос: почему?
Кто-то совсем недавно прошел? Неужели он не увидел этого? Или замки заблокировали с центрального пульта? И в таком случае, с какой стати? Он поднял свой ключ снова, пытался раз за разом, но замок лишь жужжал и не открывался.
Волнение охватило его. Он развернулся, побежал вдоль по коридору назад к двери, которую только что миновал и которая могла вывести его назад к ангару. Но снова замок отказывался открываться, отвечая ему лишь жужжанием, когда он воздействовал на датчик.
Он оказался запертым в отсеке с пустыми офисами.
Под землей в замке между двумя дверями.
Коннорс крикнул им с другого конца коридора, крикнул оставаться там, где они были, и они подчинились.
— Франкен, — сказал он, — Франкен вернулся.
Три коротких слова. И тоном, который объяснил все.
У них имелся план, и теперь он оказался под угрозой.
— Где он?
— Как раз сейчас, — сказал Коннорс, — между двумя дверьми. На этаж ниже. Ему никуда не пройти. Но проблема в том, что нам не сделать этого тоже.
Он не мог объяснить. Истекал потом и все больше терял силы с каждым мгновением, а где-то там внизу находился Франкен с ключом, кода которого он не имел. Он ведь был не Кейс. Если бы он только знал, как заблокировать все в нужном порядке, только это, позволить Жанин и Вильяму уйти, не выпуская Франкена из западни, где тот оказался, если бы он только умел это, тогда не было бы никаких проблем. За исключением того, что чесалась его спина и щипало глаза, но здесь даже Кейс не смогла бы помочь.
И он зажмурился. И откуда-то издалека услышал голос Вильяма и его вопрос о том, что им сейчас делать, и не мог сказать, прошло ли одна или десять секунд.
Он постарался взять себя в руки.
Посмотрел на них издалека.
— Есть только один способ, — сказал он. И потом: — Сколько времени у вас займет, чтобы перегрузить все сюда?
Он кивнул на тележки, которые они катили по каменному полу. А Вильям посмотрел на комнату рядом с ним. На погрузку ушло четверть часа, но разгрузка не должна была занять более пяти минут. О чем он и сообщил.
— У меня нет выбора, — сказал Коннорс. — Чтобы вы смогли выбраться наружу, надо открыть двери. И в то самое мгновение, как я выпущу вас…
Продолжение не требовалось. Если Франкен догонит их, им вряд ли стоило ожидать от него такого же понимания, как от Коннорса.
— Я дам вам ровно пять минут. Потом открою двери. Я хочу, чтобы вы бежали назад и выбирались отсюда.
Вильям кивнул. И никто не пошевелился.
— А что случится с тобой? — спросила Жанин.
Он посмотрел на нее. В ее голосе пряталось абсолютно искреннее беспокойство, и оно удивило его. И, честно говоря, он действительно не представлял, как ему ответить.
— Мы знаем, что случится со мной, — сказал он.
Произнес это с кривой улыбкой, но в ней не было и намека на радость.
И положа руку на сердце все выглядело хуже некуда. Он стоял с другой стороны коридора, живой, но обреченный на смерть, и это была не вина Коннорса. Он был хорошим человеком, оказавшимся в странном месте, и за всеми его поступками стояли исключительно добрые намерения.
Он заслужил чего-то иного. Того, чтобы вместе с ними выбраться отсюда, видеть, как мир справится с ужасной бедой, и сидеть в пабе, и наслаждаться пивом и тем, что жизнь продолжается вопреки всему.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Вильям.
— У нас есть таблетки, — ответил Коннорс, стараясь говорить как можно будничней. — Со мной все хорошо.
Серьезно? — спрашивали они. Только глазами.
— Это правда, — подтвердил он, — я себя прекрасно чувствую, я знаю, как ослабить симптомы, все будет терпимо. Я обещаю.
Терпимо. Одно это слово причинило боль, он заслужил лучшего чем «терпимо».
— Я принял половину коробки утром, почти не чувствую зуд. Пожалуй, это хороший знак? — Он попытался улыбнуться. — Не так ли?
Вильям посмотрел на него. Секунда. Две секунды.
— Это очень хороший знак.
Коннорс улыбнулся.
Спасибо, говорила его улыбка.
Он посмотрел на Жанин, потом на Вильяма, и они стояли каждый в своем конце коридора и смотрели друг на друга, прощаясь.
Они не обменивались бы так долго взглядами, если бы не знали, что видятся в последний раз.
Франкен стоял головой к стене, когда дверь неожиданно переключилась на зеленый.
Прошло ровно пять минут, и за это время он успел испытать злость, и поддаться панике, и смириться с происходящим, и в конце концов просто стоял и заставлял себя найти какое-нибудь рациональное решение. Но без успеха, и прислонился лбом к холодным камням, а потом услышал, как замок щелкнул за его спиной, и отказывался поверить своим ушам.
Какое-то мгновение Франкен стоял совершенно неподвижно. Смотрел на зеленый светодиод, словно тот издевался над ним. А потом поднял оружие, прижав левую руку снизу к правому запястью, приготовился к чему угодно.
Теоретически речь, естественно, могла идти о техническом сбое. Но только в теории, а сейчас все происходило в холодных коридорах под погруженным в темноту замком в Лихтенштейне, и никто не должен был находиться здесь. Опять же в теории. Но где-то ведь пребывал Коннорс, и «шутка» с замком указывала на его присутствие.
Он осторожно надавил плечом на дверь перед собой.
Никого за ней. Только железо и бетон. И далеко впереди следующая дверь, а потом вверх уходила лестница на другой этаж. И он бежал боком вперед по коридору, спиной к стене и с оружием в двух руках, готовый среагировать, если что-нибудь случится.
Следующая дверь.
Уже зеленый.
И теперь он знал наверняка. Кто-то был здесь.
Открыл ее плечом, неслышно поднялся по лестнице, большой коридор наверху, тишина и покой, и где-то таилась опасность.
Сначала он среагировал на дверь в центр наблюдения.
Она стояла открытой. Совсем недавно кто-то побывал здесь, переключил все замки сначала на красный, а потом на зеленый, и, кто бы это ни был, ему ужасно хотелось знать почему.
Он пробежал взглядом по всем мониторам.
Никакого движения нигде.
Сжал зубы от раздражения, слова Кейс звенели у него в ушах. Слишком мало камер. Конечно, она была права. И он знал это столь же хорошо. Чертова Кейс! Будь она чуточку понапористей, он сейчас, пожалуй, не таращился бы на пустые коридоры.
Он колебался одно мгновение.
Не знал, куда ему отправиться.
Но его задание было четким, он прибыл сюда забрать тексты, и, если бы кто-то попытался остановить его, речь шла бы об обычном препятствии, и на сей счет тоже имелись инструкции.
Потом он подумал немного.
Держал оружие наготове сбоку и пошел неслышно по коридорам, крайне осторожно проходя дверь за дверью.
Двери стояли открытыми.
Но бег тоже требовал времени.
Жанин и Вильям мчались по замку, не останавливаясь и не оглядываясь, и надеялись успеть.
Они видели эти места в последний раз. Лестницы, и комнаты, и коридор, где Жанин спрятала Вильяма от охраны, арки, и проходы, и большой зал с люстрой на потолке и проекторами.
И повсюду двери стояли незапертыми, и они открывали их на ходу, не задерживаясь, запыхавшиеся и спасавшие свою жизнь, но все равно полные надежды. И они чувствовали во рту вкус крови, и при дыхании драло горло, но ничто из этого не играло никакой роли.
Они продолжали мчаться вперед, поскольку только это могли делать сейчас.
Бежать, и дышать, и надеяться, и бежать.
А им в спину дышало время.
И в любой момент могло догнать.
Когда Франкен увидел движение, было слишком поздно.
Сначала он заметил колеблющийся свет и никакой тени за ним, и там в темноте на шаг позади находился он. Стоял посередине прохода, направлял пистолет на Франкена, точно как совсем недавно на Вильяма и Жанин.
Сейчас он казался уверенней. Он по-прежнему дрожал, но от температуры, а не из-за каких-то сомнений. Знал, что все делает правильно, и, как бы зуд ни мучил его, он знал, что скоро все закончится.
— На твоем месте я бы остановился там.
Колеблющийся свет лихорадочно ласкал его сбоку, и в темном коридоре его силуэт в результате приобрел белые контуры, словно он не имел никакого отношения к замку и просто парил в воздухе сам по себе, но с ногами на полу и с пистолетом перед собой.
И Франкен поднял свой.
Уже держал наготове двумя руками, просто на нужной высоте, чтобы прицелиться.
Разочарованный. Естественно, он догадался. Но все равно разочарованный.
— Ты же знаешь, моя работа забрать их, — сказал он.
— Да, знаю, — ответил Коннорс.
Тогда почему? Почему ты поступаешь так? Останавливаешь меня, нарушаешь предписания, остаешься в замке, а не прибываешь на судно, и что, черт возьми, произошло с вертолетом?
Все это он хотел спросить. Но не стал.
В неясном свете заметил что-то во взгляде Коннорса.
Нет. Не во взгляде, а во всем лице, оно блестело от пота, напряжения и боли, а такой блеск Франкен видел раньше.
— Ты болен.
И их взгляды встретились.
— Сколько сценариев, — сказал Коннорс. — И все равно я и близко не мог придумать ничего подобного.
Он дернул плечом с целью показать, что имел в виду. Это. Здесь и сейчас, и замок, и ты, и я. Здесь все закончится, и как, черт возьми, мы могли это знать?
Франкен смотрел на него. С одной стороны и с другой. От него требовалось забрать их данные, но Коннорс блокировал путь.
— Ты знаешь, для чего я здесь, — сказал он.
И Коннорс покачал головой. Не потому, что не знал, это ему было известно более чем хорошо, просто он не собирался уступать.
— Помнишь, как мы всегда говорили, что в конечном итоге лучше спасти хоть небольшое количество, чем все погибнут вместе?
Франкен не ответил. Каким бы ни стало продолжение, у него возникло ощущение, что оно ему не понравится.
— Но мы не будем среди тех, кого спасаем.
Они стояли так, с пистолетами, направленными друг на друга, оба прекрасно понимая их бесполезность. Это была ситуация, не поддающаяся никаким правилам, чисто патовая, если пользоваться шахматной терминологией. Коннорс сам представлял большую угрозу для Франкена, чем какое-то оружие, а пуля Франкена не могла убить Коннорса вернее, чем болезнь, которую он уже носил в себе.
— Пропусти меня, — сказал Франкен.
Коннорс покачал головой.
— Я не хочу стрелять в тебя.
— А ты и не будешь, — ответил Коннорс.
И что-то в его голосе помогло Франкену понять.
Свет со стороны. Мерцающий свет.
Они находились снаружи от крематория, и только сейчас он понял, в чем дело, черт бы побрал Коннорса, черт бы побрал все, и он подбежал к двери, хотел заглянуть в комнату.
Коннорс дал ему подойти. Пятился назад, не опуская свое оружие, позволил встать на пороге и осознать увиденное.
Тишина. А потом:
— Ты не сможешь!
Это был Франкен. У него перехватило дыхание от нахлынувших эмоций.
Он повернулся в дверях, пистолет все еще поднят, тупиковая ситуация, не значившая ничего, скоро все должно было закончиться для них обоих, и никто не мог ничего сделать с этим.
В комнате за его спиной по ту сторону прозрачного экрана шипел огонь, тепло которого пробивалось наружу сквозь закаленное стекло, а на вращавшихся в его сторону роликах лежал один-единственный предмет.
В глубине танцевали языки пламени, точно такие же когда-то поглотили Уоткинс, а теперь им на поживу двигался ящик оливкового цвета, и, когда только он попадет к ним, все должно было закончиться.
А вокруг конвейера стояло еще множество ему подобных. Покрашенных серой, зеленой и еще черт знает какой краской.
А на них красовались белые и золотистые тексты на русском, английском и множестве других языков.
— Так все будет, — сказал Коннорс.
Они как раз добрались до деревянной двери, за которой начиналась винтовая лестница, ведущая на террасу, где им требовалось начать спуск вниз.
И Жанин уже преодолела десяток ступенек вверх, когда обнаружила, что слышит только свои шаги.
И повернулась.
Наклонилась, чтобы дверь попала в ее поле зрение.
— Я не могу, — сказал он просто.
Он стоял там снаружи от двери, смотрел на нее. Даже не сделал ни единого шага вверх по лестнице. И она спустилась на ступеньку вниз, еще на одну, а потом поняла, что у них нет времени, и чем, черт возьми, он занимается?
— В чем дело? — спросила она сердитым голосом, ничего не понимающая, и глубоко разочарованная, и испуганная, и разозленная одновременно.
А он покачал головой.
— Жди меня пять минут, — сказал. — Если я не приду, то продолжай сама.
Она прорычала в ответ, даже сама не знала что, настолько обескураженной была, но он и не слышал этого также. Уже исчез, судя по шуму шагов, побежал куда-то.
А она сжала зубы от злости и подумала, что, если старый идиот так хотел умереть, мог ведь сделать это раньше.
Но с другой стороны, уже знала, что не позволит ему это.
Франкен первым опустил свое оружие.
И Коннорс последовал его примеру.
А потом они просто стояли там.
Коннорс улыбался.
По его лицу текли слезы, но он плакал не потому, что ему было грустно, просто они наконец добрались до финишной черты, и он улыбался с такой теплотой и спокойствием, что это удивило, нет, опечалило и расстроило Франкена, и тот по-настоящему понял, что все кончено.
Коннорс рассказал ему.
Поделился услышанным от Вильяма. Что все их мысли были ошибочными, и многим предстояло умереть, но не всем, и слезы появились, когда он поведал об этом, слезы, пусть он и улыбался.
Он рассказал об открытии, к которому они так никогда и не пришли.
Что шифрованные послания не кончались там, где они думали.
Они продолжались, продолжались и продолжались, и, кто знает, может, впереди человечество ждала еще масса катастроф, и успехов, и удач. Возможно, и того и другого, и где-то все это было написано. Но этого никто еще не прочитал.
Они потратили шестьдесят лет на поиски решения.
И только теперь поняли, что вопрос был неверно поставлен.
Так он сказал, и больше не требовалось ничего говорить.
— Ты боялся давать им доступ ко всем данным, — сказал Коннорс.
Печаль, и улыбка, и ирония одновременно.
Двое мужчин в военной форме, и единственное, что осталось у них, гордость и прямая спина, и сознание того, что они всю жизнь не покладая рук трудились на общее благо.
Красные от температуры глаза Коннорса, пот, темные пятна, которые уже начали проступать на пиджаке в области поясницы. И понимание в глазах Франкена, облегчение и грусть, отразившиеся в тысяче морщин на его похожем на лунный пейзаж лице.
— Ты ошибался, несмотря ни на что, — сказал Коннорс.
Он произнес это с улыбкой, а значит, смысл был совершенно иной.
Это означало спасибо. Спасибо за время, проведенное вместе. Спасибо за все.
— По-моему, мы оба ошибались, — ответил Франкен.
А потом на какое-то мгновение воцарилась тишина.
А они смотрели друг на друга.
— Я могу жить с этим, — сказал Коннорс. С кривой усмешкой.
И Франкен кивнул в ответ.
С этим или с чем-то еще им в любом случае оставалось жить очень недолго.
Когда Жанин догнала Вильяма, он стоял в своей рабочей комнате. Там когда-то висели все его бумаги, на его письменном столе все оставалось по-прежнему. Его книги, компьютеры, все.
Она остановилась в дверях, ничего не сказала.
Не знала, но все равно поняла.
Он подошел к своему письменному столу, стоял перед компьютерами, смотрел на них не шевелясь. Она видела только его спину, но этого было достаточно. Ей не требовалось видеть его лицо, чтобы знать.
Он не плакал, сжал зубы, пустота в глазах, и язык прижат к нёбу в попытке сдержать эмоции.
Посередине стола лежала его записная книжка, та самая, в черной кожаной обложке, и он взял ее и сунул во внутренний карман, а потом наклонился.
Лицо оказалось на уровне мониторов и системных блоков.
Тяжелый зеленый аппарат на самом краю справа он когда-то назвал Сарой и сейчас положил руку на него, сделал это мягко и аккуратно, словно она покоилась там. Он ничего не сказал, но все выглядело так, словно говорил.
Прошла секунда и еще одна, а потом он выпрямился.
Вильям не слышал, что Жанин последовала за ним.
Обнаружил ее в дверном проеме, встретился с ней глазами, увидел в них вопрос.
Он пожал плечами, улыбнулся формально. Кивнул ей, что пора идти.
А потом ответил на вопрос, который она не задала:
— На этот раз я хотел попрощаться.
