39
— Я думаю, они убили ее, — сказал он.
Он смотрел между Лео и Альбертом и всеми головами, двигавшимися вокруг них, стараясь ни с кем не встречаться глазами, словно был незваным гостем на пиру, явившимся туда в надежде утолить голод, а Центральный вокзал шведским столом, и кто угодно мог подойти и прогнать его.
Над ними раскинулся свод из стекла и стали с тысячами маленьких окон, образующий гигантский парник, где люди перемещались из бутика в бутик, как насекомые между цветами, в ожидании, когда придет нужный поезд, а потом умчится, унося их куда-то.
Часы еще показывали чуть больше девяти.
День только начался, и улицы кишели людьми.
И Сол Уоткинс был одним из них, невидимый в общей массе, просто человек, занятый своим заурядным делом и решивший передохнуть в кафе, обычный невидимка, точно как сотни других вокруг него.
И все равно он нервничал. Нет, боялся. И его переполняла печаль, а на тарелке перед ним лежала почти нетронутая французская булка, которую он не собирался доедать, ведь еда не лезла ему в горло все последние недели. Она являлась реквизитом в пьесе, только им, и ничем иным, деталью, просто дополнявшей общую картинку, показывавшей, что это обычная кофе-пауза, и не позволявшей ему выделиться среди других и стать видимым.
Он не хотел оказаться ни во что замешанным. Но с ним это уже произошло, о чем он прекрасно знал.
— Кто они? — спросил Альберт.
Уоткинс покачал головой. Он понятия не имел.
Единственно ему было известно, что они взяли на работу его жену, наблюдали за его домом, позвонили и коротко и формально рассказали, что она стала жертвой несчастного случая, а потом положили трубку и оставили его наедине с тысячей вопросов.
Его жена. Она была на пятнадцать лет моложе его, но никто из них не задумывался об этом, в любом случае никто никогда не комментировал данный факт за все годы их супружеской жизни. Они оба были профессорами, он доктором, а она дважды доктором, оба трудились в университете в Потсдаме, но абсолютно в разных отраслях. Он был гуманитарием и литературоведом. Ничего не знал о цифрах, но все о том, какие чувства способна пробудить печенинка и как описать это на максимально возможном количестве страниц. А она теоретиком. Прагматичная и логичная до кончиков пальцев. Выглядело просто невероятным, как они могли встретиться, и еще менее вероятным, что они будут прекрасно ладить друг с другом и проживут вместе двадцать лет.
А потом все случилось.
Они появились.
— Теоретиком? — спросил Альберт. — И в какой области?
— Прикладная математика. Коды и шифры. Она преподавала в том же университете, что и я, и одновременно занималась созданием новой коммерческой системы шифрования для передачи информации через Интернет.
Он посмотрел на них. Пытался улыбнуться иронично, но так и не сумел.
— Она заставила меня выучить это. И по-хорошему здесь мне понятны только предлоги, остальное — темный лес.
Альберт посмотрел на него:
— Ты знаешь некоего Вильяма Сандберга?
Сол поднял глаза на него. Покачал головой.
— А может, твоя жена знала его? Ты не в курсе, она когда-нибудь работала для какой-то военной организации?
— Что ты имеешь в виду? — спросил Уоткинс.
Альберт не ответил.
— Вам известно, кто они?
Альберт покачал головой. И Уоткинс попытался понять заданный ему вопрос.
— И кто такой Вильям Сандберг?
Альберт объяснил в двух словах. Вильям. Жанин. Письмо от Жанин, где она называла жену Сола. Исчезновения и мужчины в черных костюмах.
А Сол слушал и кивал. Они.
А потом наступила тишина.
— Здесь есть отличие, которое я не понимаю, — сказал наконец Альберт.
Уоткинс и Лео посмотрели на него.
— Твою жену наняли на работу.
Это одновременно был вопрос и констатация факта.
— Вильяма и Жанин забрали против их воли. Если в обоих случаях действовали одни и те же люди, они вели себя по-разному.
Уоткинс дернул головой.
— Она уехала добровольно. Но ее удерживали против ее желания.
— Откуда тебе это известно?
— В моем понятии знание своей литературы дает определенное преимущество. В результате дьявольски хорошо учишься читать между строк.
Он опять попытался улыбнуться, но снова безуспешно. И объяснил:
— Мы контактировали. Не ежедневно, но она присылала открытки. Обезличенные короткие послания о погоде и ветре. Буквально. А мы никогда не разговаривали об этом. Но это означало, что она жива. И кто-то мешает ей написать то, что она действительно хочет.
— На них стоял штемпель Берна? — спросил Альберт.
Уоткинс поднял на него глаза.
— Иногда, — ответил он просто. — Иногда Берна, иногда Инсбрука, иногда Милана. Никогда из одного места два раза подряд, и, если имелась какая-то закономерность, я ее не увидел.
— И повсюду видны Альпы.
Это сказал Лео. Он уже достал телефон Кристины, вывел на его экран карту и попытался найти на ней промежуточный пункт между тремя названными точками.
— Так мы в любом случае получаем некую область. Где-то здесь.
Сол вяло кивнул.
— И это в принципе не говорит ничего. Там где-то. Но где конкретно?
Он посмотрел на них. Извиняющийся взгляд.
— Просто я размышляю над этим уже скоро год.
Они какое-то время сидели молча. Словно исчерпали тему разговора, но у них у всех, казалось, остался еще один пункт в повестке дня, и никто не мог придумать, как к нему перейти.
Постоянный шум голосов, звуки поездов, которые приходили, тормозили и уходили, номера перронов и время, выкрикиваемые по репродукторам.
И в конце концов их молчание продолжалось так долго, что не понадобилось больше никакого перехода. И Альберт наклонился вперед:
— Может, тебе известно еще что-нибудь? Но ты сам не знаешь об этом?
— О чем ты?
— Не знаю. Просто, по моим данным, они боятся этого.
— Они? Боятся?
— Да.
Альберт задумался и посмотрел на Лео, как бы проверяя, что подобрал правильные слова.
— Они боятся катастрофы. И что ты сидишь на решении, — сказал он, внимательно посмотрел на Сола, словно сейчас задал вопрос и ждал ответа.
Сол окинул взглядом двух молодых мужчин по другую сторону стола. Он искал способ перевести разговор на то, что хотел сказать, и взамен они сделали это за него.
Он огляделся. Нервный взгляд снова. Но он был еще более активным сейчас, как будто сама тема беспокоила его, как будто они вступили на огороженную территорию, задав прямой вопрос.
— Как уже сказано, — ответил он. — И я повторяю это снова. Мне ничего не известно.
Ударение на ничего. И серьезные глаза. И что-то здесь не сходилось.
— И в таком случае, — спросил Альберт, — почему ты боишься?
— Просто я не хочу, чтобы они думали, будто я что-то знаю.
Он произнес это твердым голосом, впившись в них взглядом.
Но с напором, явно подразумевавшим нечто большее, некое послание, которое он не собирался представлять словами, нет, он уже представил его и как бы ждал ответных действий с их стороны.
Прошло мгновение, прежде чем они поняли.
Он наклонился вперед через стол.
Рука скользила по его поверхности.
А под его тонкими согнутыми пальцами, как жемчужина в раковине, лежал блестящий квадратик бумаги.
Вот оно, говорили его глаза. Возьмите.
Он убрал назад руку, по-прежнему глядя на молодых людей. Очень серьезно, словно то, что он передал, было документом неслыханной важности, способным поменять все.
И Альберт положил руку на листок со своей стороны стола, быстро посмотрел на него, прежде чем сунул во внутренний карман пиджака.
Штрихкод. Вот и все, что успел увидеть. Маленькие печатные буквы, время и, пожалуй, сумма, и, пожалуй, что-то еще.
— Я получил письмо, — сказал Уоткинс тихим голосом, словно собирался поведать им какую-то тайну. — За два дня до этого, пожалуй, меньше, я не знаю, все дни смешались, они позвонили и сообщили, что она умерла. Тонкий конверт, неровный почерк, словно…
Он колебался. Пытался найти подходящее слово.
— Словно? — спросил Альберт.
— Словно тот, кто писал, очень давно не держал в руках ручку.
Он посмотрел на них. Пожалуй, подобное было незначительной деталью, но для него являлось частью всего того, чего он не понимал. Единственно он знал, что кто-то попытался связаться с ним. И что бы он ни хотел сказать, Сол не желал этого знать.
— Никакой записки. Только это.
Он кивнул в сторону кармана Альберта. Клочка бумаги. За который сейчас отвечал кто-то другой.
— Это квитанция, — сказал Альберт. — Не так ли? Из камеры хранения?
И Уоткинс посмотрел на него. Уклонился от ответа, что явно означало «да».
— Мне скоро семьдесят, — сказал он. — Моя жена мертва. И я боюсь.
А потом сделал паузу.
Подобрал слова. Кивнул в направлении квитанции.
— Что бы там ни было, — сказал он, — это больше не мое.
Мужчина в черном костюме не ожидал увидеть Сола Уоткинса. Но это был именно он.
Двадцать минут назад он стоял внизу у эскалатора на этаж ниже уровня улицы, где находился его пост, погруженный в изучение расписания и различных карт, но в действительности держал под наблюдением все территорию по соседству.
И все равно его мозг отказывался принимать увиденное. Уоткинс. Это на самом деле был он.
Его голова мелькнула среди всех других наверху, проплыла мимо на пути от входа в глубь здания.
А потом он исчез среди людской толпы, и мужчина в костюме поспешил вслед за ним, пробираясь между сумок и магазинных касс, пытаясь снова поймать его в поле зрения.
И все время его мучила мысль, что их дело тут ни при чем. Что Уоткинс, скорее всего, оказался здесь случайно.
Но потом он попытался избавиться от этих мыслей и понять, как все могло обстоять.
Менее недели назад они видели, как их бездомный покинул Центральный вокзал. Они охотились за ним много километров, а потом он забежал в переулок и не смог больше оттуда выбраться.
Но документов, которые он должен был иметь при себе, у него не оказалось.
Вот и все, что они знали.
Тех, которые он должен был доставить Уоткинсу, но по какой-то причине не доставил.
И здесь напрашивался только один логичный вывод.
Именно по этой причине Стефан Крауз находился в здании вокзала.
Оставил их в ячейке камеры хранения.
И существовали две возможности, насколько можно судить. Либо он положил их там в качестве некой страховки своей жизни, чтобы его не убили, пожалуй, даже собирался забрать их позднее, например, с целью выторговать себе свободу. И в таком случае, наверное, следовало сказать, что он немного ошибся в оценке ситуации.
И если так обстояло дело, все должно было решиться само собой. По истечении недели из ячейки в отдел забытых вещей всегда приходил сигнал об истечении максимального срока хранения, и на сей счет персонал получил четкие инструкции. Если бы там оказалась подборка документов, возможно, но не обязательно адресованных Солу Уоткинсу, имелся номер, куда требовалось позвонить, а потом бумаги сразу же забрал бы он сам или кто-то из его коллег.
Вторая возможность выглядела более трудной с точки зрения противодействия ей. И именно поэтому он стоял здесь и наблюдал и побежал вверх по эскалатору, поэтому ему пришлось выяснять, какого черта Уоткинс делает на вокзале.
У Стефана Крауза отсутствовала квитанция. И это беспокоило их, поскольку на пути между ячейками камеры хранения и улицей он мог миновать по крайней мере три почтовых ящика. А значит, отправить ее кому-то по почте. И поэтому они сейчас держали вокзал под контролем.
На случай, если бы кто-то появился.
На случай, если бы кто-то спустился вниз к ячейкам и забрал что-то, выглядевшее как документы.
Но они и представить себе не могли в этой роли Сола Уоткинса.
Они же тщательно проверяли его почту, и дома, и в университете, и ничто просто не могло пройти мимо них. Он не получал никакой квитанции. Это было немыслимо.
Это можно было объяснить разве что совпадением. И он оказался здесь по делу, или пришел за покупками, или с целью приобрести билет. Но совпадения редко происходили случайно, как он сам любил говорить. В любом случае Сол Уоткинс находился на Центральном вокзале Берлина, и этого хватило.
Он имел четкие инструкции для подобной ситуации.
Достал телефон. Позвонил по первому номеру в списке.
Они должны прибыть через несколько минут, и, что бы ни случилось потом, ему отводилась роль стороннего наблюдателя.
