33
Церемония состоялась в капелле и закончилась менее чем через четыре минуты.
Гроб заменял мешок с молнией, венки — полки из нержавеющей стали, а в качестве самых близких выступали Коннорс, Вильям и еще несколько мужчин в военной форме, которые, естественно, имели свои имена и все прочее, как у нормальных людей, но казались неодушевленными машинами, если смотреть на них со стороны.
И Жанин. Она стояла очень близко к стеклу и даже, несмотря на его толщину, могла чувствовать тепло от огня. Смотрела на мешок, который мог содержать что угодно, но не сейчас. И единственная из всех плакала.
С другой стороны окна было ужасно жарко, там за стеной находился небольшой приватный крематорий, и языки пламени освещали все пространство за стеклом и серьезные лица снаружи, с нетерпением ожидавшие, когда же все закончится. А голос Франкена звучал не умолкая, произнося все обязательное в таких случаях, не в силу желания, просто это входило в его обязанности.
Когда же у него закончились слова, за дело взялся механический подъемник и, наклонив длинный желоб, опрокинул саван с Дженифер Уоткинс на ролики, и они, вращаясь, медленно повлекли ее навстречу голубому огню. А когда мешок достиг своей цели, прошли лишь секунды, прежде чем все запылало.
И тогда пространство внутри засверкало разными цветами в такт с тем, как самые разные химические элементы оказывались во власти высокой температуры, испарялись и исчезали.
Потом дверца за ней закрылась.
И когда несколько часов спустя собрали пепел, уже больше ничего не осталось от Дженифер Уоткинс и вируса, который она носила в себе. И теперь встал вопрос о том, чего им ждать в ближайшем будущем.
— Если нам повезло, — сказал Коннорс и сделал паузу.
Он всегда в такой манере начинал встречу.
Стоял молча далеко впереди в Синем зале ратуши и смотрел на сидевших за большим круглым столом мужчин в военной форме. Перед каждым из них лежали ручка и блокнот и стояли бутылки с минеральной водой, словно речь шла о самой обычной выездной конференции.
Но это было не так.
Не прошло еще и часа с тех пор, как они попрощались с Уоткинс. Менее суток назад самолет превратил часть большого города в руины и выжженное поле, и воспоминание о больнице, которую они сами взорвали, еще нестерпимо давило на них и мешало думать трезво.
И никто не верил ему.
Никто не верил, что им повезло.
И он знал это, уже когда говорил, закрыл глаза, прежде чем продолжил, но взял старт снова и повторился. В его работу входило быть оптимистом.
— Если нам повезло, — сказал Коннорс снова, — то мы увидели конец эпидемии.
Никаких комментариев. Только молчаливый скепсис, пронизывавший всю атмосферу в зале, подобно присутствию учителя на письменной контрольной работе, который ничем не выражает себя, но все знают, что он здесь.
— Мужчину, сбежавшего от нас, взяли в Берлине чуть более пяти суток назад, и, насколько мы поняли, нет никаких данных, указывающих на его контакты с кем-то, помимо Николая Рихтера. По крайней мере, после того, как он приобрел способность заражать других. То, чем он занимался ранее, не столь важно.
На экранах за его спиной висел мир в виде одной гигантской карты, охватившей все ряды мониторов, некоей электронной мозаики, сейчас соединенной в единую картинку. И, манипулируя с компьютером, стоявшим на столе перед ним, он сделал из нее карту Европы и иллюстрировал с ее помощью то, что говорил.
— С Рихтером ситуация ухудшилась, — продолжил Коннорс и показал рукой. — Он погиб в крупной аварии в Бадхуведорпе, но это не помешало ему распространить заразу далее. Нам известно, что она появилась в Слотерваартской больнице вместе с врачом, констатировавшим его смерть. И насколько мы знаем, пилот рейса 261 оказался участником той же аварии, и тот же эскулап обследовал его на месте, оттуда и приехал к себе в лазарет. — Он вздохнул. — И именно здесь нам повезло. А удача нам нужна.
Никаких возражений.
Тишина в комнате.
— Если нам повезло, — сказал он снова, — то мы знаем обо всех заболевших. Но если нет?
Он окинул взглядом присутствующих.
И на мгновение почувствовал себя глупо.
В зале сидели люди, знавшие больше его, биологи, врачи, ученые, и сейчас он рассказывал их собственные данные им самим. Естественно, в итоговом и комбинированном варианте, с целью познакомить каждого с чужой для него областью, но все равно не мог избавиться от ощущения, что все вместе здесь знали больше его, и на секунду он снова стал ребенком. В первый раз за десятилетия как бы опять оказался в Англии в городе, где пахло углем, где он был маленьким, а все другие вроде бы превосходили его умом. Но за кого, черт побери, он, собственно, себя принимал.
Это ощущение появилось и исчезло менее чем за долю секунды. Однако вывело его из равновесия, заставило помедлить с продолжением чуть более, чем он думал. И ему понадобилось возвращать себя к действительности, напоминать себе, кем он был и что как раз сейчас никто здесь, кроме него самого, не сомневался в его способностях и умении делать свое дело.
Он повернулся вполоборота к экранам, к цифрам, которые появлялись по мере того, как он говорил.
— Как известно, данный вирус пока плохо исследован. Прежде всего, поскольку он существует не особенно долго. И точно как предыдущие поколения, он должен был оставаться здесь под наблюдением и исчезнуть, как только мы убедимся, что он не работает. Сейчас мы не успели с этим.
Он посмотрел на всю группу.
Мы не успели.
Три простых слова. И все знали, о чем идет речь. Они потерпели неудачу, все правила и предписания оказались недостаточными, и теперь было слишком поздно, ситуация вышла из-под контроля.
Никто ничего не сказал.
Просто нечего было говорить.
А компьютер вывел на экран новые таблицы, и Коннорс показывал и объяснял нейтральным и деловым тоном, от чего не становилось лучше.
В самом конце зала сидели Вильям и Жанин.
Молча, как все другие в выгнутых дугой рядах перед ними. Слушали Коннорса и все слова, звучавшие у карты, термины, которые они узнавали, непонятые для них цифры, пугающие их все равно. Репродуктивная способность и заболеваемость и патогенез, и везде они считались высокими и заставляли понимающих людей качать головами.
— Мы называем данный вирус поколением семь, — сказал он. — Он распространяется воздушно-капельным путем, а значит, только на небольшое расстояние от своего носителя. Что говорит в нашу пользу. Но между тем мы не видели ни одного случая выздоровления, болезнь всегда развивалась и приводила к летальному исходу. Это говорит против нас.
Новые строчки на экранах. Новые цифры.
— С момента заражения до появления первых признаков заболевания проходит четверо суток. Пожалуй, в зависимости от человека. Опять же мы не знаем. Однако нам известно, что, когда механизм запускается, все идет быстро. Я думаю, нет необходимости рассказывать здесь, как это выглядит.
Ни у кого не нашлось возражений. Все знали. Слишком хорошо знали.
И Коннорс снова вернулся к общей картине.
К вариантам развития событий.
К квинтэссенции того, что он собирался рассказать, к беспокоившему его больше всего.
Мановением руки он убрал таблицы с экранов, и перед ними снова появилась Европа, Амстердам и Берлин посередине, Средиземное море на юге и полярный круг на севере.
— Если нам повезло, эпидемия закончилась. Но…
Его пальцы коснулись компьютера. Одно движение по сенсорному экрану.
Над Амстердамом появилась точка.
Маленькая, одинокая, резко контрастировавшая с остальным на карте.
— А если есть еще кто-то, кого мы не знаем? Человек, находившийся на автостраде, или встречавшийся с кем-то в больнице и успевший уйти оттуда, или столкнувшийся с капитаном Адамом Рибеком в Схипхоле?
Пауза. А потом то, что он не хотел говорить.
— И он успеет заразить десять других, прежде чем умрет? А те в свою очередь еще по десятку?
Карта. Маленькие точки. Рука Коннорса снова и снова возвращалась к компьютеру и заставляла эти точки расти, и их становилось все больше, они расходились все дальше от Амстердама и появлялись в новых местах по мере того, как компьютер моделировал ситуацию с людьми, которые путешествовали и покидали опасные города, и искали защиты, и способствовали возникновению паники, и заражали новых людей вместо того, чтобы сделать нечто лучшее.
И все это не было ни для кого новостью, но в любом случае причиняло боль.
И больше всего их пугало то, как мало движений пальцев понадобилось Коннорсу, даже если они это знали, пусть и не хотели видеть. Как мало шагов на все ушло, как скоро карту пришлось увеличивать, чтобы всем кругам хватило места, как весь мир стал лиловым всего за несколько недель и как то, что началось с единственной точки в Европе, в конце концов распространилось повсюду.
А потом возникло удивление, когда круги стали уменьшаться.
И карта снова вернулась к своим обычным цветам, и круги опять стали точками, и все страны мира постепенно приобрели нормальный вид.
И на какое-то мгновение возникло ощущение надежды.
Слишком уж велика была потребность в ней. И она на долю секунды заставила знания отступить. Позволить желанию того, что все будет хорошо, выйти на передний план и сказать: «Все образуется». Разве не так?
Но скепсис никуда не делся из зала.
Это не могло быть правдой.
И медленно, медленно он пошел по кругу от одного присутствующего к другому, как невидимый учитель с руками за спиной, возвращая всех к действительности. Нет. На самом деле. Этого не могло быть. И если тишина может усилиться в помещении, где уже царило полное безмолвие, в таком случае именно это она и сделала.
Надежда отступила на задний план и удалилась.
А взамен пришло понимание, что означают уменьшающиеся круги.
Не то, что болезнь закончила распространяться, поскольку она, как по мановению волшебной палочки, начала терять силу.
Просто уже больше никого не осталось ей на поживу.
И в конце концов компьютер подал сигнал, что моделирование закончено.
Процесс прекратился, какие бы еще манипуляции Коннорс ни делал с клавиатурой.
Мир перед ними на стене светился с мельчайшими деталями, названиями районов и границами и местами, где кто-то, пожалуй, побывал в отпуске когда-то, или там находилось прекрасное маленькое кафе, или оттуда, по слухам, открывался фантастический вид.
Но в том мире, который промоделировал компьютер, не существовало больше людей. В тех красивых местах и приятных кафешках и на рынках в городах, где кто-то когда-то бывал. Повсюду было пусто.
И на все ушло не более десяти манипуляций с компьютером.
Встреча закончилась, но никто не хотел подниматься с мест.
Бумаги лежали нетронутые, к бутылкам никто не прикоснулся, им требовалось спасать мир, но они не знали, с чего начинать, и ощущение беспомощности висело над ними, как тяжелое темное покрывало.
— Если нам повезло, — сказал кто-то. Повторил слова Коннорса в качестве последнего аккорда.
Все присутствующие повернулись в его сторону.
Именно эта мысль крутилась в мозгах у всех. Но только один произнес ее вслух.
— Насколько велики наши шансы на сей счет?
Коннорс посмотрел на него.
Покачал головой.
— В течение трех суток мы будем знать, как обстоит дело. А пока я хочу, чтобы вы дали Сандбергу и Хейнс все возможные материалы.
