16
Почти десять лет назад Вильям чуть не попал в авиакатастрофу. В течение трех минут, казалось длившихся вечность, военный самолет, в котором он находился, потеряв управление, несся вниз с огромной скоростью, двигатели молчали, бумаги, газеты и кофейные чашки висели в воздухе вокруг него, падали к земле вместе с ним.
Он не мог ничего поделать. Страх смешался с пьянящим ощущением невесомости, и он чувствовал, как органы его тела как бы отправились в свободный полет, и в течение всего времени падения мозг в панике думал, что сейчас, совсем скоро, все закончится, контроль будет восстановлен и ощущение твердой земли вернется к телу.
И каждый раз, когда он доходил до этого пункта, ему становилось ясно, что ничего подобного не происходит. И мысли снова начинали прогулку по бесконечному кругу ужаса и паники, смешанных с надеждой на спасение, которое никак не приходило, а потом еще больший страх охватывал его, когда мозг снова осознавал, что все происходит на самом деле, здесь и сейчас, они разобьются, их больше не будет.
Три минуты. Потом его вдавило в сиденье, когда опять с ревом заработали реактивные двигатели, и самолет резко взмыл вверх навстречу облакам, оставив за бортом горный массив, как знак того, насколько низко они оказались и сколь близко все было.
После этого он знал, что они находились всего в секундах от смерти.
И прошли недели, прежде чем он научился спать снова.
Чувство страха настойчиво отказывалось уходить, и раз за разом он убеждался, что улучшения не происходит.
* * *
Ощущение, которое Вильям Сандберг пережил, стоя на террасе, было с многих точек зрения сродни тем минутам в самолете. Ему почти удалось забыть, как все ощущалось тогда, но сейчас на него обрушился поток мыслей и реакций, следовавших точно тому же шаблону, когда хочется верить, что это только сон, но при этом ты прекрасно осознаешь реальность происходящего, и сознание балансирует на грани недоверия и паники.
Он поднялся со стула и выскочил из комнаты.
Пробежал по футуристичным коридорам с обшитыми железными листами стенами, промчался вверх по многовековым каменным лестницам и наружу навстречу изумительно красивому виду, безымянным горам вокруг, подернутому рябью озеру внизу. Ему требовался свежий воздух, как он считал, возможность видеть небо, но это также не помогло. Он стоял там наверху какое-то время совершенно неподвижно, восстанавливал дыхание, пытался собрать мысли в кучу, а потом прогулялся по террасе вдоль стены, словно что-то могло измениться из-за его чисто географических перемещений.
Как будто он мог убежать от того, что понял.
Кто.
Его мысли ходили по кругу и постоянно возвращались к этому исходному пункту. Кто. Казалось, кошмарный сон, в котором он очутился, вот-вот закончится, он проснется, не сейчас, но почти сразу. Однако время шло, но ничего не менялось, и в конце концов он уже не мог оставаться на месте, и поэтому переместился в следующую точку, затем в следующую и следующую, обшаривая взглядом пейзаж в надежде где-то там вдалеке найти ответ.
Кто.
Вильям не сразу заметил, что Коннорс поднялся вслед за ним, неслышно вышел наружу через тяжелую дверь и сейчас стоял и смотрел на него, ничего не говоря. Снова. Что за привычка у людей подглядывать за другими?
Было невозможно сказать, как долго Коннорс находился там, и он не знал, сколько сам пробыл на террасе тоже. Он был мокрым от росы или, пожалуй, от пота и удивлялся тому, что мог увлечься чем-то столь сильно, и вообще смог на что-то реагировать сегодня.
Все рухнуло, словно кто-то одним ударом разбил его картинку мира, и сейчас ее обломки, перемешанные, валялись там вдалеке.
— Я знаю, — произнес Коннорс. Как подобное чувствуется, подразумевалось далее, хотя он этого и не сказал.
Вильям кивнул в ответ. А потом последовала одна из вечных истин.
— Но ко всему привыкаешь.
И Вильям кивнул снова. Вот и все, тем и ограничился.
Он все равно считал, что с достоинством вышел из разговора. Конечно, они обыграли его, заставили выложить свои козыри слишком рано, но он все равно остался на коне. Держался спокойно, говорил убедительно и даже почувствовал что-то вроде зачатков уважения к своей особе, от чего у него даже возникла надежда, что они позволят ему узнать, о чем идет речь.
Вильям Сандберг держал ситуацию под контролем.
Чувствовал твердую почву под ногами.
Пока они не объяснили ему и он не понял, что это правда.
Разговор в конференц-зале продолжался еще полчаса, хотя ничего важного больше не прозвучало. Он зашел в тупик, и надежда узнать правду до конца становилась все меньше. Его вопросы старательно игнорировали или вместо ответов спрашивали о том, что ему рассказала Жанин Хейнс, а вокруг пятнадцать одетых в форму господ продолжали играть в молчанку и ограничивали свой вклад во встречу только отдельными фразами.
В конце концов Вильям потерял терпение.
Общение больше не приносило ему удовольствие, и от его прекращения он особенно ничего не терял.
Вдобавок был голоден.
— Ладно, — сказал он громко и четко, с резкими нотками в голосе. В неожиданно установившейся тишине его слова прозвучали как гром среди ясного неба. Вильяма начали одолевать сомнения относительно задуманного им хода.
Но он в любом случае уже сделал первый шаг. Внимание всех в комнате переключилось на него.
— Ну хорошо, — сказал он. — Вы знаете, о чем мне известно. А это не слишком много. Можете не верить мне, если хотите, и продолжать задавать вопросы, пока я не засну, или не умру, или откуда мне знать, чего вы там добиваетесь. Но дальше мы никуда не продвинемся. Так обстоит дело. И сейчас вам решать, будем мы тратить время впустую или нет.
— А что ты предлагаешь взамен? — спросил Франкен.
— Я хотел бы заключить соглашение. Мы можем сделать это?
Никакого ответа. Хотя он и не ожидал его.
— Я предлагаю вам мои услуги. Постараюсь сделать все, что в моих силах. Я не могу гарантировать результат, поскольку в моем деле это невозможно, но даю слово постараться по максимуму для нахождения ключа, который вам необходим. Однако у меня есть одно категоричное условие.
Тишина в комнате.
— Я хочу знать, что делаю.
Шум вентиляторов. Кто-то закрутил головой. И опять никто ничего не сказал.
— Чем я занимаюсь.
По-прежнему тишина.
Но сейчас уже, казалось, она не продлится долго, обмен взглядами над столом явно свидетельствовал о том, что вот-вот будет принято коллективное решение.
— Сандберг?
Голос прозвучал откуда-то сзади, и ему пришлось повернуться.
Коннорс стоял там. Он развернулся к нему, подчеркнутая серьезность во взгляде. Потом сделал вдох, задержал воздух в легких на лишнее мгновение как бы с целью придать больше значимости приближающемуся событию.
Ему ведь предстояло рассказать о сокровенном, пусть он и не в первый раз делал это. Уже докладывал двум десяткам человек ранее, большинство из которых сейчас находились в той же комнате. И все смотрели на Вильяма, прекрасно понимая, что скоро тот окажется в плену мыслей, прежде никогда не посещавших его, и что совсем скоро наступит мгновение, когда его жизнь распадется на две половины: до и после.
До и после того, как он узнает.
Наконец Коннорс решился.
— Ты же программист, — сказал он.
Вильям пожал плечами:
— Для собственного удовольствия.
Коннорс посмотрел на него почти снисходительно. Это ведь в принципе был не вопрос, просто прелюдия к разговору, и все в комнате знали, чем Вильям занимался для шведских оборонительных сил. Вряд ли ведь кто-то сомневался, что он был программистом. Впрочем, для криптолога подобные знания, пожалуй, считались побочными.
Но Коннорс не стал заострять внимания на этом. Разговор предстоял слишком серьезный, чтобы зацикливаться на такой ерунде.
— Значит, тебе известно, что такое комментарии.
Вильям пожал плечами снова. Конечно, он знал. Точно как любой другой, кто когда-либо занимался программированием.
Комментарии представляли собой часть программного кода, которая не обрабатывалась ЭВМ, они не означали ничего для самой функции программирования и писались в качестве чего-то вроде пометок открытым текстом, предназначенных для людей, а не для компьютера. Порой их создавали с целью напомнить, для чего та или иная часть программы существует, иногда с целью объяснить другим программистам, как в ней функционируют определенные последовательности или строки. Или, что также случалось довольно часто, с помощью их коллеги-программисты шутили между собой.
Они просто-напросто не были частью готового кода.
А являлись вставленными в программу сообщениями, созданными тем, кто написал ее.
И все это Вильям знал.
— И при чем здесь они? — спросил он.
Коннорс посмотрел на него:
— Что тебе известно о геноме человека?
— Немногое.
Коннорс кивнул. Вполне ожидаемо, и он сделал вдох, чтобы начать следующий этап объяснения.
— В любом научном труде, который ты можешь найти сегодня (в любой медицинской статье, публикуемой в наши дни), утверждается одно и то же: мы разобрались лишь с двумя процентами наследственного кода человека.
Он поднял вверх большой и указательный пальцы, почти коснувшись ими друг друга, чтобы наглядно продемонстрировать, как ничтожно мало количество, о котором он говорил.
— Только относительно двух крошечных процентов мы можем сказать, что знаем, какую функцию они выполняют. Но остающиеся девяносто восемь? Сегодня мы понятия не имеем, для чего они служат.
Пауза снова, главным образом позволяющая Вильяму кивком подтвердить, что он согласен с этими рассуждениями. Вильям пошел еще дальше.
— Мусорная ДНК, — сказал он.
Ничего себе? Коннорс поднял брови. Подобное выходило за рамки знаний обычного большинства. Но при этом вряд ли ведь выглядело столь удивительным в случае Сандберга. Он же читал научные журналы, был в курсе соответствующих дебатов. По крайней мере, когда еще жил активной жизнью.
— Кое-кто называет это так, — подтвердил Коннорс. — Даже если я привык использовать понятие «нерасшифрованная ДНК».
Вильям посмотрел на него. И что?
— Истина, — продолжил Коннорс, — состоит в том, что мы ошибались. Мусорная ДНК вовсе не является таковой.
Понадобилось время, прежде чем Вильям по-настоящему понял сказанное Коннорсом, а потом обнаружил, что невольно выпрямился. Разговор пошел в абсолютно неожиданном для него направлении. И он уже не мог больше притворяться незаинтересованным.
Коннорс заметил произошедшую в нем перемену:
— Мы не собираемся кричать об этом на каждом углу. Ты не прочтешь об этом ни в каких отчетах, или журналах, или научных публикациях. Но почти сорок лет назад группе ученых удалось расшифровать оставшиеся девяносто восемь процентов тоже.
Больше он не сказал ничего.
Смотрел на Вильяма, ждал, пока тот осмыслит полученную информацию, поймет из нее насколько много, что будет готов принять ее оставшуюся часть.
Но Вильям уже добрался до сути. Коннорс выложил все кусочки мозаики на стол, осталось только собрать их воедино, и сейчас разум воспротивился. Ведь все выглядело слишком невероятным и абсолютно невозможным, и какое-то мгновение Вильям, прищурившись, смотрел на Коннорса, как бы проверяя, не упустил ли он что-то. Словно не сомневался, что неправильно понял слова генерала, и надеялся найти подтверждение тому, если как следует присмотреться.
Но не преуспел в этом. И машинально покачал головой, как бы сигнализируя, что сделал неверные выводы из разговора и ему нужна помощь Коннорса.
— И что дальше? — спросил он.
Коннорс ждал.
А потом выдал, делая ударение почти на каждом слоге:
— Удалось обнаружить, что человеческий геном полон комментариев.
Когда Вильям оторвал взгляд от глубокого альпийского озера, раскинувшегося перед ним, Коннорс по-прежнему находился у двери вдалеке. Он сместился немного в сторону, но все так же полусидел, прислонившись к каменной стене, и ждал. Знал, что, когда Вильям созреет для разговора, он понадобится ему.
Дело шло к ночи. Солнце вот-вот должно было спрятаться за горными вершинами. Тихий ветер играл с волосами и искал любую щелочку в тонкой одежде, прокладывая дорогу для вечерней прохлады.
Вильям ничего не замечал.
Он подошел к Коннорсу, встал рядом с ним.
— Шифры, с которыми мы работаем? — спросил он наконец.
Он не нашел нужные слова, чтобы закончить вопрос, но они и не требовались Коннорсу. Он кивнул в ответ. Говорил медленно, почти на учительский манер:
— Вся информация, которую вы с Жанин получили в свое распоряжение, пришла из человеческой ДНК.
Коннорс ждал. Он знал, какой вопрос сейчас последует.
Пауза. А потом:
— И кто поместил ее туда?
Именно так, один в один.
Сейчас Коннорс покачал головой.
Спокойно посмотрел на Вильяма.
И ответил:
— Об этом мы спрашиваем себя сорок лет.
