9
Вильям засиделся у себя в рабочей комнате далеко за полночь, пока стоявший на посту за дверью охранник не утомился настолько, что постучал и дружелюбно, но решительно предложить идти спать.
Вильям кивнул в знак согласия. Попросил разрешения забрать с собой несколько публикаций и маркеров в свою комнату, и охранник, посмотрев на него усталыми глазами, не нашел ни одной причины отказать. Вернувшись к себе, он использовал зеркало ванной в качестве маркерной доски и продолжил работать до двух часов, пока оставшиеся от завтрака фрукты наконец не кончились.
Проснувшись пять часов спустя в свое второе утро в заключении, Вильям был полон энергии. Он в последний раз чувствовал себя так хорошо столь давно, что уже успел забыть, когда это было.
Никто не постучал в его дверь. Никакого будильника, никто не сказал ему, что пора вставать, но он все равно сел на край кровати почти ровно в семь, бодрый, в мыслях уже готовый начать с того, на чем закончил вчера.
Он отпустил мысли в свободный полет, а потом пошел в ванную и излишне долго принимал теплый душ, в то время как мыслительный процесс продолжался сам собой.
Затем он, к собственному удивлению, лег там же на пол и сделал свои первые черт знает за какое время отжимания.
Это далось ему значительно тяжелее, чем раньше, насколько он помнил.
Но, упав на пол после восемнадцати повторений, он чувствовал себя победителем. Пусть его руки ныли, он вспотел, но мышцы явно не совсем атрофировались и еще все помнили, что обрадовало его. Требовалось просто делать все снова.
Точно как многое другое. Просто делать.
В комнате кто-то побывал, пока он приводил себя в порядок, и поставил поднос с завтраком у его кровати. Он был столь же большим и также радовал глаз разнообразием красок, как и в предыдущий день, но Вильям довольствовался лишь чашкой кофе и одним фруктом и предпочел сконцентрироваться на газетах, которые также лежали на подносе. На них стояла вчерашняя дата. Но все равно он остался доволен.
Шведские ежедневные издания, оба.
Он пробежал глазами по первой полосе, особенно ни во что не углубляясь. Потом сосредоточился на одном издании, перелистал его и раскрыл на разделе, касавшемся событий в Стокгольме.
Просмотрел заголовки. Внимательно. Один за другим.
Потом отложил в сторону, поменял на конкурента, повторил все то же самое.
Там тоже ничего.
Ладно.
Он сложил газеты снова. Вернул их на поднос, первой полосой наружу. Зачем им знать, что он искал.
О его исчезновении не упоминалось нигде, и, даже если это вызвало сожаление с его стороны, ничего другого и не следовало ожидать. Единственным человеком, кто мог хватиться его, была Кристина. Но, насколько он понимал, те, кто увез его, позаботились обстряпать все так, чтобы ни у кого не возникло вопросов. Какие бы мысли ни возникли у нее по поводу его пропажи, они не нашли свое отражение в газете.
Еще большая причина, подумал Вильям, поступить так, как он задумал.
Когда Коннорс десять минут девятого постучал в его дверь с целью узнать, готов ли он начать новый рабочий день, Вильям был уже давно одет.
И рвался в бой.
И имел собственные планы.
О которых уж точно не собирался рассказывать Коннорсу.
Когда Вильяма восемнадцать часов назад оставили одного в его новой рабочей комнате, он чувствовал себя значительно менее уверенно.
Разговор с Коннорсом и Франкеном получился тяжелым и оставил ощущение, что они несли ответственность за нечто неслыханно важное. Но никто из них, похоже, не собирался рассказывать, о чем идет речь, от чего ситуация не стала лучше.
Вильям стоял посреди комнаты и глазел на бесконечное количество непонятной информации на стенах вокруг него. На одной из них висели листы бумаги с напечатанными на них таинственными цифровыми последовательностями, в достаточно большом количестве, чтобы они смогли занять почти все пространство от пола до потолка. А соседнюю украшали распечатки текста, который якобы был шумерской клинописью, но одновременно мог оказаться чем угодно и выглядел как обои с черно-белыми графическими деталями.
Листы располагались группами, закрепленные вплотную друг к другу, но здесь и там имелись небольшие зазоры, отделявшие их от следующих, им подобных, как бы с целью показать, что здесь последовательность обрывалась и что цифры и информацию, ранее находившиеся там, убрали, посчитав неинтересными.
Всего было ужасно много.
И он не мог понять, с какой стороны ему начинать.
Кроме того, имелись вещи, о которых он предпочел промолчать, но беспокоившие его столь же сильно.
Вне всякого сомнения, ему не первому всучили данную работу. Кто-то занимался тем же материалом до него, сделал первый этап, то есть понял правильное толкование бесконечных цифровых последовательностей, висевших вокруг него, нашел ключ и превратил их в длинные картинки с шумерским текстом.
Но что это означало?
Кто-то начал его работу, но не прошел весь путь вперед? И почему же? Кто тогда? И в таком случае, где он находится сейчас?
Вильям покачал головой.
И теперь понадобилось написать ответ. На сообщение, которое он не мог прочитать. Огромное спасибо.
Естественно, от этого не становилось легче. Они разобрались с текстом, но вовсе не обязательно нашли всеобъемлющий ключ, и сейчас отсутствовал метод, позволяющий пройти в обратном направлении. Закономерность и единая формула или, боже праведный, формулы, позволявшие в любое нужное мгновение зашифровать новое послание и знать, как и почему, и какие переменные в него входят, и какую ценность они должны иметь.
Этот процесс мог оказаться ужасно сложным. А формулы, пожалуй, могли зависеть от того, где в длинной последовательности размещается зашифрованный текст, и, возможно, от того, какие другие тексты уже находились в ней же или даже в других неизвестных ему последовательностях. И у него только хуже становилось на душе от того, что ни один дьявол не хотел рассказать, откуда пришел данный материал. Как он тогда мог узнать, где ему начинать?
Черт.
Вильям постарался избавиться от этих мыслей.
Начать сначала. Посмотреть все вместе, получить представление об объеме, прикинуть, какую информацию он в состоянии вытащить из висевших перед ним бумаг.
Встал перед всеми распечатками. Пошел от конца к началу, начиная со стены с клинописью.
Она ему ничего не сказала, но он, естественно, и не ожидал иного. Это с таким же успехом могла быть стена детских рисунков, ничего не значащих бессмысленных штрихов, но сейчас все явно обстояло совсем иначе. Наоборот, они оказались настолько важными, что все нации мира посчитали необходимым создать целую организацию только ради них. И кем он был, чтобы возразить?
С расстояния нескольких шагов тексты выглядели как длинные непрерывные последовательности, сторона к стороне, но с близкого расстояния он увидел, что каждая распечатанная страница ограничена тонкой рамкой, словно представляла собой единый модуль, отдельный кусочек большой мозаики из страниц формата А4, висевшей вдоль стены и составлявшей общий текст.
А каждая страница представляла собой собственную матрицу, с пикселированной частью послания.
Двадцать три пикселя в ширину. Семьдесят три в высоту.
Всего 1679 пикселей, составлявших одну сточку шумерских черточек и символов, которые уж точно не сказали ему ничего.
Так, ладно.
На соседней стене висели все бумаги с цифрами, и сейчас он встал перед ними.
На каждом листе находилось два поля цифр. На верхней половине они были напечатаны черным цветом, а на нижней красным, край к краю и без промежутков. Латинские буквы С и Р объясняли ему, о чем идет речь.
Cipher и Plaintext.
Черный текст был С. Зашифрованным кодом, который они перехватили.
А красный — Р. Текстом, полученным в результате расшифровки. Цифрами, которые они, в свою очередь, далее истолковали как клинописные картинки, распечатки которых занимали соседнюю стену.
Пока все выглядело в порядке вещей.
Но его удивило, что все последовательности состояли из четырех цифр.
Вильям не заметил этого, когда они проносились мимо него на стенах в большом зале, где состоялась встреча с Франкеном, но, подумав, понял, что, пожалуй, так все и обстоит.
Из четырех.
А не из двух, как обычные цифровые последовательности с нулями и единицами. Не из десяти, как в обычной старой всеми уважаемой системе исчисления, которой каждый учился с первого дня, когда переставал пускать слюни и мог сидеть прямо. Последовательности перед ним состояли из цифр от нуля до трех.
Четырехзначная основа.
Здесь не было ничего революционного. Он, естественно, сталкивался с подобным раньше, но только в теории, в качестве анекдотической идеи, примера того, как система исчисления выглядела бы на основе самого разного количества знаков. Программисты использовали шестнадцать. Вавилоняне — шестьдесят. Но кому во всем мире могло прийти в голову использовать четыре? И почему? Это удивило Вильяма просто-напросто как факт, когда он столкнулся с ним.
Если чему-то в конечной стадии предстояло превратиться в черно-белые пиксели, какой смысл было прятать их в цифрах от нуля до трех?
Он покачал головой.
Это не имело никакого смысла.
От него же не требовалось трансформировать красные, уже расшифрованные цифры в клинопись, красовавшуюся на соседней стене. Это уже сделал кто-то другой, и он же превратил клинопись во что-то читаемое, современное. И даже это не играло никакой роли, поскольку никто не хотел рассказывать ему, что там зашифровано.
В его задачу входило понять связь, путь от черных цифр к красным, а потом найти способ, как новые красные цифры преобразовать в новые черные, и он с сожалением констатировал, что вся задача заставляет его нервничать и кажется глобальной. А его единственное желание сводится к тому, чтобы просто наплевать на все и убраться отсюда.
На мгновение он скосился в сторону письменного стола.
Папки. Компьютеры.
Он мог бы, но не должен был.
Среди лежавших там бумаг он мог найти расчеты и мысли своих предшественников и сумел бы, взяв их на вооружение, отыскать кратчайший путь к решению, и это выглядело невероятно привлекательно, но было абсолютно неверным.
Вильям знал, если кто-то просчитал ключ, действовавший только в одном направлении, значит, он оказался неполным или даже ошибочным. Вильям не имел ни малейшего желания наступить на те же грабли. Не хотел пользоваться чьими-то рассуждениями, в принципе неподвластными ему, принимать что-то на веру только из-за того, что это выглядело так хорошо на бумаге, которую написал кто-то другой.
Ему требовалось начать все сначала. Без предубеждения. Без вспомогательных средств.
И без компьютеров.
Именно так все следовало сделать в его понимании. И это было частью того, что ему обычно нравилось, но в последний раз он занимался чем-то подобным тысячу лет назад и, положа руку на сердце, боялся потерпеть неудачу. Не справиться. Обратиться за помощью к компьютерам, только чуточку, на начальном этапе.
А ими он не должен был пользоваться.
Если он не знал, то они и подавно.
Когда он все еще шел бы на ощупь, от них потребовалось бы только поддерживать его уверенность в собственных силах, пока он что-то не обнаружит. А сейчас существовал только один способ близкого знакомства с материалом. Бумага и ручка. Рисовать и считать вручную. С целью почувствовать шифр всем телом.
Он стоял и блуждал взглядом вперед и назад по цифрам, пытался найти подход к ним, но не понимал как. Чувство клаустрофобии захлестнуло его тело, он тяжело задышал, почувствовал необъяснимое беспокойство и внезапно осознал все с полной ясностью.
Он растерял свои навыки.
Не умел больше ничего.
В конце концов он отшвырнул бумагу и ручки в сторону, в отчаянии сбросил папки на пол, открыл дверь и вышел в коридор. Ему требовался глоток свежего воздуха. Сменить обстановку. Подумать о чем-то другом.
И сразу ему на глаза попался охранник в серой униформе, новое лицо, ранее не виденное им на этой планете. С широко расставленными ногами он стоял всего в нескольких метрах от его двери, праздный взгляд, как у музейного стража в отсутствие посетителей.
— Я могу чем-то помочь? — спросил он без особого интереса. Судя по его тону, думал он об обратном. Он находился там с единственной целью помешать Вильяму пойти туда, куда тот ходить не должен был.
Вильям объяснил, что ему надо подвигаться.
— Ты можешь ходить вперед и назад здесь, — предложил охранник.
— Я могу и прекратить работать, — огрызнулся Вильям. — Мне необходимо гулять, иначе я не могу думать, а именно для этого я здесь. Тебе выбирать.
Их взгляды встретились и боролись несколько секунд. И даже если цербер полностью не представлял, чем Вильям занимается для них, все равно знал, что пленник должен пребывать в как можно лучшем настроении, и всячески способствовать этому также входило в его обязанности. Кроме того, Вильяму все равно некуда было уйти.
Охранник дернул головой. Сохранил серьезный взгляд, даже если они оба знали, что Вильям вышел победителем в их невидимом поединке.
— Но ты не наделаешь ничего предосудительного, — предостерег он.
Вильям сухо улыбнулся в ответ. Он с удовольствием принял бы намек относительно того, какие глупости можно наделать, когда ты окружен толстыми каменными стенами. Но решил не говорить этого, дернул головой в ответ, предоставив охраннику самому решать, было ли это знаком благодарности, пожеланием отправляться в задницу или чем-то промежуточным, а потом отправился дальше по коридору.
Идти ведь ему особо было некуда.
Тот же затхлый воздух, как и в его рабочей комнате, стены из тех же бесконечных рядов сложенных друг на друга камней.
Но по крайней мере, он получил передышку от цифр и предложил глазам новую задачу, если у них имелось желание. Например, считать камни или искать шаблон в их кладке. Это, конечно, не имело никакого значения, но позволяло им отдохнуть с помощью чего-то не важного и не требовавшего особого напряжения.
Однако мысленно он все равно постоянно возвращался к своей проблеме.
1679.
Двадцать три умножить на семьдесят три.
Прежде всего, его раздражало, что он узнал это формирование и подсознательно понимал, что знает почему, но, сколько ни пытался отправить мысли в экспедицию по удаленным уголкам своей памяти, они возвращались пустыми, и это еще больше злило и разочаровывало его, и он предлагал себе оставить данное занятие и в итоге так и поступил.
В конце коридора вправо уходило довольно широкое ответвление, и именно этой дорогой Коннорс водил его на встречу вчера, а за ним в разные стороны разбегались еще несколько узких проходов. Он выбрал один из не разведанных ранее и по мере того, как продвигался вперед, продолжал считать камни, методично и спокойно, но все более внимательно смотрел вокруг, что удивило его самого.
И прежде всего, Вильям заметил, что не видит никаких камер. И это озадачило его. Либо камер вообще не существовало, либо они были очень хорошо спрятаны в толстых стенах, и увидеть их не представлялось возможным. И он подумал, что последнее еще глупее. Камеры лучше всего осуществляли свою работу, когда они мозолили всем глаза и выглядели устрашающе.
Хотя сейчас это не играло никакой роли.
И Вильям стал исходить из того, что они установлены повсюду.
Потом ему пришло в голову, что он получил свой шанс. Охранник сам позволил ему провести рекогносцировку и, возможно, даже не понимал, чем он занимается. Пожалуй, поскольку подобное в принципе не входило в первичные намерения Вильяма. Он действительно хотел лишь прогуляться. Но коль скоро все равно находился здесь, решил совместить приятное с полезным.
Вильгельм двигался дальше.
Спокойно.
Однако теперь это уже была не только прогулка.
Он старался запомнить весь маршрут, какие дороги куда ведут и как они выглядят, и решил, что за этой экскурсией должны последовать многие другие, пока он не разберется с максимально возможным количеством коридоров.
В конце концов большая дверь перегородила проход перед ним, и рядом с ней находилась коробочка, явно с датчиком для электронного ключа. Красный светодиод слабо светил у ее верхнего края, объясняя всем и каждому, что дверь заперта и собирается оставаться таковой далее, пока ее не убедят в обратном при помощи правильной синей шайбы.
Вильям смотрел на нее какое-то время, потом решил, что зашел уже довольно далеко и что пришло время возвращаться, пока кто-то не обеспокоился его отсутствием.
По дороге назад в свой коридор он сформулировал для себя две цели.
Прежде всего, постоянно видеть, что находится впереди.
Ни на один шаг, ни на два, а как можно дальше.
Попытаться понять построение и логику ключа к шифру. И постоянно извещать о своих успехах Коннорса и Франкена, но в умеренном темпе. Пусть они знают, что он выполняет свою работу. Но он постарается знать больше, чем будет рассказывать. Не потому, что представлял, как ему использовать это знание, просто в его понимании было лучше опережать их, чем наоборот.
Однако самой важной являлась вторая цель.
При любом раскладе ему требовалось найти способ выбраться отсюда.
Вильям с обновленной энергией принялся за работу, когда Коннорс на следующее утро оставил его в большой рабочей комнате.
Ночные записи на зеркале в ванной, пожалуй, не помогли ему увидеть ничего нового, но заставили думать. Он прошелся по тропинкам, не испробованным ранее, вынудил себя искать связи и закономерности, и даже если это сразу не принесло дивидендов, знал, что преуспеет в конце концов.
Во второй раз он начал свои странствования среди тех же стен, вперед и назад между цифрами и картинками, рядами и столбцами, в поисках любой зависимости, которая показалась бы ему знакомой, переходил из одной стороны в другую и искал снова. Он делал свои пометки на разноцветных листочках бумаги и приклеивал их к стене, тем самым стараясь подчеркнуть некое сходство, или мысль, или идею, и медленно, медленно знакомое чувство стало возвращаться снова. Ощущение, что он дома. Для человека, еще два дня назад пытавшегося покончить жизнь самоубийством, эйфория была сильным словом. Но если бы ему самому понадобилось как-то описать свое нынешнее состояние, оно подошло бы лучше всего.
Он проработал ровно два часа, прежде чем отложил в сторону ручку.
Пришло время для решения второй половины задачи.
Его собственной половины.
На сей раз охранник был готов к такому повороту событий и значительно более сговорчив. Вильям объяснил ему свою потребность в прогулке, получил необходимые инструкции и отправился в путь.
Та же тактика, как и вчера. Спокойно, прогулочным шагом. Без какой-то видимой цели. И одновременно он регистрировал все, встречавшееся ему, пытался запомнить и зафиксировать на карте у себя в голове. Выбирал дороги, где еще не ходил, методично и тщательно, чтобы в памяти отложилось, какие ему еще осталось обнаружить, и в конце концов он устал и решил вернуться в свою комнату.
Только еще один коридор, подумал он.
А потом повернул в длинный и узкий боковой проход.
Всего один коридор еще, а потом он повернет назад.
Но внезапно он оказался перед выбором.
Вильям увидел это, как только повернул за угол.
Дверь в конце коридора, на расстоянии примерно десяти метров от него, как две капли воды похожая на ту, перед которой его прогулка закончилась вчера. Большая, тяжелая, деревянная. Литые петли. И плоская коробочка сбоку от нее.
Но здесь имелось одно отличие.
На ней горел зеленый светодиод.
Кто-то совсем недавно прошел, дверь закрылась, но замок не сработал, и тихое жужжание свидетельствовало о том, что он еще не заперт и можно идти.
Вильям остановился. Затаил дыхание.
Стоит? Или нет?
Это был шанс. Но не вовремя. Пока еще слишком рано.
Он хотел знать больше. Успеть понять, куда вляпался, исследовать больше путей, пожалуй, даже, чтобы его водили на встречи в те части замка, которые он пока не видел. В результате у него появилось бы больше возможностей выбраться отсюда и больше рассказать, если он сделает это.
Но у него не было времени на раздумья.
Он получил шанс, и вряд ли ему могло повезти также еще раз снова, а замок перед ним подмигивал зеленым светом и уж точно не собирался делать это вечно.
Он колебался. А потом перестал.
Скорее действовал рефлекторно, чем принял осознанное решение. Он бросился вперед, пулей преодолел десять метров, отделявшие его от двери, и при каждом шаге ему казалось, что вот-вот зеленый светодиод погаснет и загорится красный, но ничего подобного не случилось. Через секунду он уже был на месте, рывком открыл дверь и проскользнул за нее, отпустил ее как можно быстрее, чтобы никакая сигнализация не успела сработать и сообщить о том, что дверь оставалась открытой больше, чем требовалось.
За его спиной она с шумом вошла в свою раму. И почти сразу же раздалось жужжание, когда замок закрылся, и зеленый светодиод отключился, передав эстафету красному.
Только сейчас у Вильяма появилось время подумать.
И он понял, что, возможно, совершил ужасную глупость.
Стоял абсолютно неподвижно и дышал как можно тише. Кто-то только сейчас прошел той же дорогой и, скорее всего, не успел уйти достаточно далеко.
Перед ним простирался новый коридор. Идентичный тому, который он мгновение назад оставил, такой же выложенный плитами пол, такие же каменные стены. Он заканчивался узкой нишей с маленьким окном. Пожалуй, далее лестницы расходились в разных направлениях. Но этого он не мог видеть с места, где стоял.
А вокруг царила тишина. Это беспокоило его.
Вильям предпочел бы слышать шаги, какие-то признаки жизни, эхом отдававшиеся все дальше, пока они не затихли бы совсем, подсказав Вильяму, куда тот, кто шел впереди, держал путь.
Как вариант, этот человек сейчас мог находиться где-то поблизости.
Что выглядело бы довольно странно.
Он стоял неподвижно очень долго и потерял ощущение времени, и уже не знал, провел ли секунды, минуты или часы в таком состоянии, и в конце концов решил, что ему, собственно, нечего терять. Он ведь уже вошел в запретный коридор. Ему единственно оставалось идти вперед, попытаться выяснить как можно больше, прежде чем они найдут его, в надежде впоследствии использовать хоть крупицу из полученных сейчас знаний. Пожалуй, они уже начали его искать.
Вильям продолжил путь. Не видел никаких камер здесь тоже, хотя и не сомневался в их присутствии, снова и снова заставлял себя двигаться прогулочным шагом, в то время как его глаза странствовали вокруг и регистрировали все, попадавшее в поле их зрения.
Он миновал одно ответвление. И еще одно. Они представляли собой темные проходы с низким потолком и без освещения. И заканчивались тяжелыми дверьми, которые он точно не смог бы форсировать, сколь бы ни старался. Он отметил их, как отдельные детали на карте в своей голове, и продолжил двигаться к нише. В надежде, что там спуск. Лестница. По которой он сможет добраться до выхода, где сумеет выбраться наружу.
Шел прогулочным шагом.
Как праздногуляющий.
Но у него не оставалось выбора.
А потом он резко остановился.
Черт.
Шаги.
И огляделся. Судя по эху, он оказался прав. От ниши там впереди начиналась лестница. Плохая новость состояла в том, что звук шагов усиливался.
Вильям огляделся. Пульс уже зашкаливало.
Его единственный путь к отступлению перекрывала деревянная дверь с красным светодиодом, других возможностей оставалось не так много. Пожалуй, он смог бы броситься в одно из боковых ответвлений? Вдруг они не увидят его? Но одновременно подобное выглядело бы как попытка к бегству, хотел бы он того или нет, если они найдут его. В качестве альтернативы он мог остаться, где стоял, и объяснить, что заблудился.
И ни один из этих двух вариантов его особо не прельщал.
А голоса приближались.
Он не успел принять решение.
Почувствовал тряпку на лице уже слишком поздно, когда она оказалась прижатой к его рту, и хотел закричать, но понял, что у него уже нет ни воздуха, ни сил сделать это.
Человек, миновавший дверь после нее, не двигался так долго, что она уже засомневалась, там ли он еще.
Жанин стояла в узком проходе, прижавшись к стене. Дышала беззвучно, проклиная себя на чем свет стоит. Она позволила себе неосторожность. Все шло слишком хорошо пока, даже чересчур легко, и она уже посчитала себя умнее всех других, и в результате поплатилась за самонадеянность. Кто-то шел вслед за ней, и сейчас он стоял там снаружи и ждал.
Почему ничего не происходит?
Она уже начала убеждать себя, что ей послышалось. И она напрасно пряталась, что это уже паранойя и нервы, и ей надо выбраться из укрытия и вернуться в свою комнату, и уже через секунду поступила бы так, но услышала шаги снова.
Медленные. Пожалуй, крадущиеся?
Странный ритм.
Словно кто-то не спеша прогуливался.
Это было абсолютно нелогично. Здесь существовало две категории людей: одна состояла из охранников и персонала, а другая из нее самой. А шаги, которые она сейчас слышала, звучали так, словно принадлежали праздношатающемуся посетителю, или мыслителю, или кому-то, кто просто гулял сам по себе, а такой категории не существовало вовсе.
Только когда неизвестный оказался напротив прохода, где она стояла, Жанин поняла, что это не охранник. Он миновал ее прогулочным шагом, и она какое-то время не могла понять смысл увиденного, а потом до нее дошло, что подобное может означать только одно, и как раз тогда уже было слишком поздно что-то предпринимать.
Она услышала их первая.
А через мгновение и он тоже.
И резко остановился всего в паре метров впереди нее, прислушивался к тому же, что и она. К шуму вдалеке. Охранники поднимались.
Жанин колебалась. Вполне могла позволить им найти его. Пожалуй, это даже ее устраивало. Уводя его отсюда, они оставили бы пространство открытым для нее.
Пожалуй.
Но она не хотела.
Именно этого ждала.
Она рывком стащила с себя футболку.
Только бы он не закричал. Все требовалось сделать быстро и в полной тишине и не поранить его, иначе он стал бы бесполезным.
Даже если бы не футболка во рту, Вильям Сандберг все равно ничего не сказал бы просто от удивления.
Молодой женщине, которая стояла, наклонившись над ним, было не более тридцати. С темными волосами, собранными на затылке в хвост, она из одежды имела на себе только черные в обтяжку брюки и никакой обуви. Ее хорошо тренированное тело хоть как-то прикрывал черный бюстгальтер спортивного фасона, сидевший так плотно, словно неведомый художник нарисовал его на ней.
Она приложила палец к губам и сверлила его взглядом, предостерегая от необдуманных действий, и крепко прижимала к себе, пока охранники прошли мимо, остановились у двери, которую они оба миновали совсем недавно, открыли ее своими ключами-шайбами и позволили ей с шумом за ними закрыться.
Они ждали затаив дыхание, пока жужжание замка прекратилось.
А потом она посмотрела ему прямо в глаза:
— Нам с тобой надо поговорить.
