Глава 16

Генерал Утин был доволен. Операция по разгрому резиденции Чернышевского прошла успешно. Его оперативная служба вычислила расположение базы Чернышевского в Подмосковье всего несколько дней назад.

А сегодня ему доложили, что база полностью уничтожена вместе со всем самым современным оборудованием, сотрудниками и взводом охраны. Несколько человек сумели уйти, и среди них тот, кто интересовал его больше других, – сам Чернышевский. Но это не слишком огорчило Утина.

От своего конкурента-противника он, можно сказать, избавился. Теперь тому не скоро удастся воссоздать подразделение разведки. Хотя бы потому, что это требует больших денег, а московские «паханы» не любят доверять деньги тем, кто не умеет ими правильно распорядиться. И стараются от таких избавиться.

Если Чернышевский и вылезет теперь на поверхность, то это будет еще не скоро. А Утин тем временем закончит перестройку своей Конторы, и у него будет чем ответить на новую активность московского криминалитета. Серьезно ответить.

Эту схватку он выиграл и прежде всего потому, что выбрал правильную тактику, создал у Чернышевского впечатление, что признает его за равноправного соперника, а сам готовил исподволь операцию по его ликвидации. Обыграл его как начинающего.

На фоне этой новости сообщение о том, что задержаны трое из людей Чернышевского, охотившихся за Константином Панфиловым, прошло почти незамеченным. Утин не сразу даже вспомнил, о ком идет речь. А вспомнив, поинтересовался, задержан ли сам Панфилов?

Но начальник оперативной службы доложил, что, согласно приказу самого генерала, Панфилову позволили уйти, так как было распоряжение его не трогать, а сосредоточить все внимание на его преследователях.

Впрочем, эта новость не слишком испортила Утину хорошее настроение. Куда, в самом деле, денется этот Панфилов? Судя по его поведению, по тому, что он постарался «обрубить концы», изменить свою внешность, у него есть желание прочно залечь на дно. А раз так, то вряд ли можно ожидать от него какой-либо активности. Утин был почти уверен, что Панфилов больше не доставит ему неприятностей.

И все же он отдал приказ о его задержании, разрешив применять весь комплекс обычных в таких случаях оперативных методов.

Оперативная служба быстро изучила имеющиеся в ее распоряжении возможности и пришла к выводу, что предпринять можно всего одну значимую акцию – арестовать любовницу Панфилова, которая наверняка должна знать его местопребывание, и «дожать» ее на допросах.

Она должна будет сообщить, где скрывается сейчас Константин Панфилов. Допросы в ФСБ ведут очень квалифицированные следователи.

Две опергруппы тотчас выехали на задержание. Одна – по домашнему адресу Натальи Сергеевны Сазоновой – ее, кстати, возглавил капитан Сазонов, который очень много иронизировал по поводу того, что подозреваемая оказалась его однофамилицей, вторая группа – в квартиру, где та жила в последнее время, снятую на имя Кирилла Потапова…

Константин бродил по Москве, не находя себе места. Он вновь и вновь убеждался, что совершил ошибку, позволив Наташе остаться в его квартире.

Им нужно было уходить вместе. Ее наверняка задержат и будут допытываться, откуда у нее появился его портрет и кем он нарисован, что она знает о Панфилове и где сейчас он сам. Это может оказаться для нее слишком тяжелым испытанием.

Наташа и без всех этих неприятностей последнее время была очень не уверена в себе. А бегство Константина, который фактически бросил ее одну, может совсем разрушить ее веру в собственные силы. Следователи ФСБ могут сломать Наташу психологически.

Панфилов злился на себя, на свою судьбу и никак не мог найти выход из создавшейся ситуации.

Ему пришло наконец в голову, что Наташе могут предъявить обвинение в укрывательстве преступника. В его, Панфилова, укрывательстве. Дико, конечно, звучит, но в прокуратуре сидят такие казуисты, что и похлеще выдумать могут. А Наташа и в самом деле ничего о нем сейчас не знает.

Она будет молчать, а это следователи вполне могут расценить, как сокрытие важной для следствия информации об опасном преступнике. Это уже статья.

Наташа – в зоне? Бред! Она там просто не выживет. Этого просто не может быть. Константин вдруг отчетливо понял, что может! Очень даже может!

Может, и этот бред стать реальностью в этой бредовой жизни, где все вывернуто наизнанку. Наташе действительно грозит обвинение, которое очень легко довести до суда. И впаять ей несколько лет отсидки.

Панфилов остановился и в растерянности огляделся по сторонам.

Что же делать? Как спасти Наташу от того кошмара, который ей грозит?

Не вполне отдавая себе отчет, что он делает, Константин шел по улице, и глаза его перебегали с одного прохожего на другого. Он кого-то искал, хотя и не мог бы ответить самому себе, кого именно.

Он шел по Садовому кольцу и не понимал толком – в голове у него шумит или это шум от проносящихся мимо него машин?

У Курского вокзала он свернул направо, ближе к зданию вокзала, и тут же уперся взглядом в патрульную милицейскую группу, сидевшую в «канарейке» с раскрытыми настежь дверцами.

Константин подошел вплотную к сидящим в ней милиционерам и остановился перед ними, совершенно не понимая, что делать ему дальше.

– Тебе чего? – спросил его молодой сержант, ковыряя в зубах спичкой. – Заблудился, что ли? Это тебе, брат, не деревня. Это – Москва!

Сидевший на месте водителя милиционер постарше, погоны которого Константин не рассмотрел, сказал нарочито строго, сдвинув для важности брови:

– А ну-ка предъяви свой паспорт! У тебя регистрация есть?

– Арестуйте меня, – сказал Константин неожиданно для самого себя.

– Чего? – удивился молодой. – Арестовать? За каким же это хреном?

– Погоди, Синицын! – оборвал его тот, что постарше. – Не видишь, не в себе он. А ну-ка иди сюда! – приказал он Константину, выпрыгивая из машины. – Оружие есть?

Константин молча кивнул и полез в карман куртки за пистолетом.

– Стоять! – рявкнул на него старший и судорожно заскреб кобуру у себя на боку. – Руки за голову! Резких движений не делать!

Константин вдруг улыбнулся и медленно поднял руки над головой.

– В правом кармане, в куртке, – сказал он. – «Макаров», без обоймы.

Молодой милиционер тут же выскочил из машины. Он выхватил свой пистолет и сильно ткнул Константина стволом в спину.

– Ноги шире! – заорал он. – Не двигаться! Шире ноги, я сказал!

Константин подчинился. Он понял, что нашел решение своей проблемы. Правильное оно или нет – покажет время, но теперь можно уже не думать, что делать дальше. Теперь делаться будет все само.

Но Наташу он спас. Теперь у нее не будут допытываться, где Константин и почему она его покрывает. Теперь ее должны отпустить.

– Ни хрена себе, подарочек! – ошеломленно шептал у него за спиной молодой сержант, шаря у Панфилова по карманам.

– Во внутреннем кармане, – подсказал Константин. – Доллары.

– Стоять! – вновь заорал милиционер. – Разберемся! Сами разберемся.

– Ты, Синицын, не пристрели его случайно, – съязвил тот, что постарше. – А то руки у тебя сильно дрожат. Опять квасил вчера?

– Да пошел ты! – огрызнулся молодой. – Видишь, тут какая херня… Сам ведь, гад, сдался! Если б рассказал кто, я бы не поверил.

– Да, – усмехнулся пожилой милиционер. – Случай редкий.

Обыскав, Константина посадили в «канарейку» и повезли в райотдел.

Что с ним делать – ни один из милиционеров не знал. Решили сдать дежурному райотдела, пусть сам разбирается, что с этим странным человеком делать.

И прежде чем об аресте, вернее добровольной сдаче Константина Панфилова по кличке Жиган, узнали в ФСБ, сюжет об этом попал в вечерний выпуск «Дежурной части». Возможно, если бы этого не случилось, судьба Константина сложилась бы иначе, скорее всего на этом она бы и прервалась. За Константином числилось несколько оперативников, погибших при попытках его ликвидировать, но в суд ФСБ эти дела не потащила бы, поскольку он мог бы слишком разговориться на суде и рассказать немало о негласных методах работы оперативной службы ФСБ. Подобная реклама могла бы стоить должности генералу Утину. Если бы Константин попал в ФСБ, его просто «отдали» бы оперативникам, с которыми служили те, кого он убил. А потом его списали бы как жертву «несчастного случая» или «сердечного приступа».

Но Константин попал в райотдел, начальник которого готовился к повышению и стремился, чтобы его территория как можно чаще в выгодном свете появлялась в «ДЧ». Добровольная сдача Панфилова на него свалилась как приятный сюрприз. Он лично занимался организацией его охраны, сам отдал распоряжение, чтобы в ФСБ ничего пока не сообщали, сам разговаривал с корреспондентами РТР.

И Константин остался жив. Мало того, в дело сразу же вмешалась прокуратура и взяла расследование под свой контроль. О том, чтобы втихую уничтожить вынырнувшего из небытия Жигана, теперь не могло быть и речи. Получился бы еще больший скандал.

Утин разносил своих оперативников, позволивших уйти Панфилову буквально за несколько часов до того, как тот сдался. Он злился на самого себя, поскольку отдал такое указание, не зная, что Панфилов уже не нужен больше для того, чтобы отвлекать внимание Чернышевского.

Но, в конце концов, это была всего лишь очередная проблема, а с ними ФСБ сталкивается ежедневно и ежедневно разрешает несколько десятков подобных проблем. И Утин вызвал к себе начальника аналитического отдела.

Растолковав ему ситуацию и указав наиболее благоприятный для ФСБ вариант ее развития, Утин приказал срочно разработать план нейтрализации Панфилова и представить его не позднее завтрашнего утра. Главный аналитик тут же объявил аврал в своей службе и усадил несколько групп экспертов, работающих по разным методикам, за выполнение генеральского задания.

В результате ровно в восемь утра на стол генерала Утина лег лист бумаги, на котором четко был изложен план действий.

Утин пробежал глазами с десяток пунктов, до конца дочитывать не стал, поскольку ему хорошо было известно, чем этот план должен заканчиваться, усмехнулся и подписал.

Важное место в разработанном аналитиками ФСБ плане отводилось Глебу Абрамовичу Белоцерковскому.

Через два часа ГБ передали кассету с записью передачи «Глазами очевидца», в которой дебютировала новая ведущая Наталья Сазонова и небольшой фрагмент вчерашнего выпуска «Дежурной части» с рассказом о добровольной сдаче Константина Панфилова.

Как и предполагали лубянские аналитики, Глеб Абрамович испугался. Больше всего его взволновало то, что Панфилов назвался своим настоящим именем. В сочетании с его добровольной сдачей это выглядело угрожающе, даже просто опасно.

Глеб Абрамович не любил, не умел и просто – не хотел проигрывать. Публичного скандала, в том случае, если Константин заговорит, избежать бы не удалось. Дело, к сожалению, приняло уже слишком широкую огласку, всем рот не заткнешь.

В отличие от Утина, ГБ решение своих проблем находил всегда сам. Поэтому он заперся у себя в кабинете и принялся бегать из угла в угол, время от времени грызя ногти. Иногда он останавливался посреди кабинета, стучал себя кулаком по лысой голове, бросал злобный взгляд на часы и снова принимался за беготню.

Наконец скорость его бега по кабинету замедлилась, он остановился перед окном, сложил руки на груди и долго смотрел на осеннюю Москву. Потом Глеб Абрамович спокойно подошел к своему столу, сел в кресло, вызвал секретаршу и приказал ей принести чашку чая с молоком. Это была одна из его маленьких слабостей, привитая ему еще в детстве и оставшаяся на всю жизнь. Глеб Абрамович стеснялся своего пристрастия к чаю с молоком, кроме его секретарши никто об этом не знал. ГБ и секретаршу-то не менял уже пять лет в основном из-за того, что новой секретарше пришлось бы вновь объяснять, как этот напиток правильно готовить, чтобы было вкусно, и как об этом молчать.

Прихлебывая пахнувший его старым родным Могилевом напиток, Глеб Абрамович набрал номер и срочно приказал найти и доставить к нему его адвоката Гарри Житника. И вообще в ближайшее время быть наготове.

Как решить проблему с Константином Панфиловым, он уже знал.

Именно на это и рассчитывали в аналитическом отделе ФСБ, где после того, как обнаружился Панфилов, легко вычислили его связь с показанной по телевидению пленкой, а также с причастностью к этой пленке Белоцерковского. Достаточно было в умеренно-жесткой манере допросить вдову Воловика. Та сразу же выложила, что Панфилов упоминал Белоцерковского, когда брался добыть для нее эту пленку. Для аналитиков это была удачная находка – раз Белоцерковский заинтересован в том же, в чем и ФСБ, пусть он и займется вплотную этим вопросом. Надо только ему помочь – подтолкнуть его слегка.

В итоге все будет сделано чужими руками, как того и требует классический лубянский канон, нужно будет только проконтролировать действия людей Белоцерковского и слегка их подстраховать. Мало ли что…

…Суд над Константином Панфиловым состоялся на удивление скоро. Наташа нашла, может быть, и не самого лучшего в Москве адвоката, но юристом он оказался весьма компетентным. Константин рассказал ему практически все о себе, ничего не скрывая.

Адвокат слушал его, нервно поеживаясь и почесывая лысый затылок. Ушел он из следственного изолятора весьма озадаченным.

Но уже на следующий день заявился вновь в совершенно другом настроении. Что именно на него так повлияло, он не рассказывал, но случайно упомянул в разговоре имя Гарри, и Константин тут же понял, о ком идет речь. Уж кого-кого, а одного из ближайших помощников Глеба Абрамовича Белоцерковского он знал хорошо. В свое время они с Сашкой Макеевым решали, оставить ли его в живых или провести демонстративную ликвидацию, чтобы заставить ГБ отдать пленку с записью смерти Воловика. В тот раз они выбрали другого.

«Значит, в дело вмешался Белоцерковский! – понял Панфилов. – Он, конечно, сейчас страшно напуган и думает, что я начну сдавать всех подряд, и прежде всего его. Поэтому моего адвоката уже обработали, неважно как – деньгами или угрозами, но теперь он будет обрабатывать меня. Ну, что ж, посмотрим, как будут развиваться события дальше…»

Адвокат возбужденно суетился вокруг Константина и втолковывал ему, что обвинение ничего не сможет доказать, кроме тех фактов, которые хорошо должны быть известны суду еще по легальной запрудненской жизни Константина. И надо от всего отказываться напрочь – я, мол, не я, и кобыла не моя!

– Какая кобыла? – не понял Константин.

– Это поговорка такая! – раздраженно пояснил адвокат. – Наша, между прочим, русская поговорка. Извольте ее понимать, если уж считаете себя русским… Впрочем, мы говорим совсем не о том. Разве нам надо-таки ссориться? Вовсе нет. Нам нужно очень хорошо друг друга понимать, только и всего. Я гарантирую вам, что обвинение не сможет предъявить вам ни одной статьи, это ясно и младенцу! Поверьте мне. Но вы не должны быть так откровенны на суде. Не стоит рассказывать судье, а особенно присяжным, все то, что вы рассказали мне. Если вы дадите мне слово, что на суде будете просто молчать, я обещаю, что процесс мы выиграем. Я голову даю на отсечение.

– На обрезание… – мрачно пошутил Константин, размышляя о том, сколько же заплатил ему Белоцерковский, чтобы он убедил Константина молчать на суде? Или просто пообещал не трогать ни его самого, ни его семью, если ему это удастся сделать?

– Простите? – переспросил его адвокат. – Вы что-то сказали?

– Тебе показалось, – покачал головой Константин.

И адвокат вновь принялся за свою песню: Константин должен молчать, стоит ему сказать хоть что-то о себе или о ком-нибудь из тех, кого он знает, как ему впаяют пожизненное, и не одно. А прокурор наверняка будет требовать, в виде исключения, смертной казни.

…Константин слушал адвоката, согласно качая головой, а сам думал:

«Какая, по большому счету, разница, все я расскажу на суде или не все? Я ведь буду судить сам себя. И судить – строго. Я не смогу от самого себя ничего скрыть. И отвечать придется за все, что я сделал».

Адвокат, а вернее та сила, которая за ним стояла, добился того, что казалось поначалу невозможным, – суд над Константином состоялся через несколько недель после того, как его арестовали. Вернее после того, как он сам сдался, и это было зафиксировано в протоколе, как явка с повинной. Наиболее реальным было обвинение в незаконном хранении оружия.

Константин сидел на скамье подсудимых, не слушая, как адвокат сражается с прокурором-обвинителем, старающимся навесить на Константина не менее пятнадцати умышленных убийств. Адвокат искусно разрушал обвинения, требуя достоверных доказательств участия Константина в этих эпизодах. Но у обвинения не было практически ничего. Ничего больше у них и не могло быть, поскольку самые реальные и убедительные доказательства участия Константина в убийствах были сосредоточены в ФСБ, которая и не думала ими воспользоваться сама или предоставить их стороне обвинения. ФСБ ждала запланированного исхода дела, поскольку сразу после этого должен был последовать финал, ради которого все и затевалось.

Панфилов не сводил глаз с Наташи, сидевшей в зале в первом ряду и неотрывно смотревшей на него.

«Я тебе верю! – говорил ее взгляд. – Передо мной ты ни в чем не виноват. Если ты и сделал то, о чем говорят эти люди, значит, это нужно было сделать, значит, ты не мог этого не сделать. Я с тобой, Костя».

От последнего слова Константин твердо отказался и увидел, как удовлетворенно улыбнулся его адвокат, поскольку Константин тем самым подтвердил, что четко соблюдает разработанный план защиты. Адвокат был очень доволен. Он уже знал, что с составом суда проведена необходимая работа, поскольку сам на этом настаивал и даже советовал, как именно с кем из судей говорить: с кем – прямо и конкретно, называя сумму; с кем – через председателя суда; с кем – без всяких сумм, на одних угрозах.

Приговор Константин выслушал спокойно и отрешенно. Единственное нарушение закона, которое осталось в деле после слушания, сводилось к незаконному хранению и ношению оружия. Константину дали два года условно, что было совершеннейшей дичью с точки зрения закона, поскольку у Константина уже была судимость. Его освободили из-под стражи прямо в зале суда.

Константин прекрасно понимал, что бессмысленный и незаконный приговор принят для того, чтобы потом, при необходимости, его можно было отменить без всяких проблем, и что освобожден он тоже неспроста. Вряд ли на него устроят покушение прямо при выходе из здания суда, хотя и такой вариант не стоит исключать. Но что в ближайшие дни его постараются тихо и незаметно убрать – это было несомненно. И сделают это скорее всего люди Глеба Абрамовича Белоцерковского. Весь ход суда был прямым доказательством того, что именно Глеб Абрамович приложил свою руку, а главное – свой кошелек, чтобы процесс над Константином Панфиловым закончился так, как он закончился.

А это означало, что его жизнь вновь входит в привычную колею – постоянная борьба, постоянная угроза смерти, постоянная опасность – и не только для него, но и для того человека, который будет рядом с ним, для Наташи Сазоновой. А Константин нисколько не сомневался, что она останется с ним, несмотря ни на что.

Прошлое вновь было рядом, оно оказалось точно таким же, как и то, от которого стремился отделаться Константин. Ничего у него не вышло.

Он выходил из здания Мосгорсуда вместе с Наташей, которая не радовалась уже, так как устала от эмоционального напряжения. Она просто была спокойна и сосредоточена. Но за этим спокойствием чувствовалась ее уверенность – и в себе, и в нем, Константине.

– У нас с тобой все будет хорошо, Костя, – сказала она, остановившись посередине широкого тротуара и взяв его за руку.

Она сама не смогла бы ответить – спрашивает его об этом или утверждает, стараясь убедить его в том, в чем сама уверена. Она даже предположить не могла теперь, что в их жизни может случиться что-то, что поставит под угрозу их близость. Они всегда будут рядом. В этом Наташа не сомневалась.

– Послушай меня, – сказал Константин очень серьезно, глядя ей в глаза и надеясь, что она услышит в его голосе полную искренность. – Я очень хочу жить спокойно, в полной уверенности, что из-за меня никто не пострадает, что я не стану причиной чьей-то нелепой смерти…

Наташа что-то хотела сказать, но Константин приложил палец к ее губам, не дав произнести ни звука, и заговорил с некоторым волнением:

– Я хочу верить, что жизнь моя теперь изменится. Мне не хотелось бы, Наташа, вспоминать мое прошлое. Но оно часто не спрашивает моего желания, когда возникает вдруг на моем пути в виде человека с автоматом, который готов выпустить в меня весь рожок. Жить со мной опасно, Наташа. Но я хочу, я очень хочу оставить свое прошлое позади. Люди смотрят вперед, не возвращаясь назад. Потому что жизнь тоже идет вперед. Ты со мной – и это самое главное, что могло случиться в моей жизни.

Сказав это, он обнял Наташу и добавил:

– Я и ты, Наташа, только мы двое! И больше нам никто не нужен. И никто не страшен, никакое прошлое. Мы с тобой будем всегда! Я в этом уверен на все сто!

Наташа в ответ только улыбнулась.