Глава 18

Человек, находящийся в розыске, разительно отличается от человека свободного. Вроде бы и волен он в своих поступках, однако Каинова печать незримо лежит на его лице. Такой человек старается не попадаться на глаза незнакомым, избегает людных мест, где могут проверить документы и где его могут невзначай опознать. Улыбка становится напряженной и неестественной, движения – скованными, а взгляд – жестким, цепким и подозрительным. Психика расшатывается быстро и неотвратимо; начинаешь подозревать всех, даже случайных прохожих, и шарахаешься от собственной тени, и волей-неволей змеятся в голове мысли: а ведь нельзя же скрываться так всю жизнь, рано или поздно поймают...

Илье Корнилову пришлось познать это состояние в полной мере. Но, как человек хладнокровный, умный и решительный, он понимал: главное не паниковать, а удержать психологическое равновесие. В противном случае можно сорваться и совершить непоправимое.

Первым делом следовало определиться с укрытием, и таковое было найдено довольно быстро...

Несколько лет назад в городе затеяли реконструкцию в районе Старого Ливадийского кладбища, но завершить ее не сумели: не хватило средств. Рабочие, разворотив несколько километров дорожного полотна, уехали, оставив после себя бесформенные нагромождения асфальтовых глыб, груды щебенки, разбитый бульдозер и несколько дощатых строительных вагончиков. Один из таких фургончиков и стал временным убежищем беглеца.

Несмотря на то что район этот был относительно людным, ночлег в строительном вагончике имел немало преимуществ. Щебенка, рассыпанная вокруг, не позволяла неслышно подобраться к убежищу; гравий хрустел даже под лапками уличных кошек. Так что в случае непредвиденных обстоятельств Корнилов всегда мог уйти раньше, чем его обнаружили бы; за ржавым экскаватором начинался заросший подъем на огромное кладбище. А уж уйти от погони по сильно пересеченной местности, среди нагромождения памятников и могильных крестов, для ветерана боевых действий было проще простого.

Но самое главное преимущество было в том, что вагончики эти уже несколько раз осматривались ментами и местным участковым. Корнилов узнал об этом совершенно случайно, став невольным свидетелем диалога землекопов Старого Ливадийского кладбища. Вряд ли милиционеры вернутся сюда снова, вряд ли возьмут это место на заметку: ведь во всех отчетах этот район уже помечен как «безопасный». Да и поиски бежавшего переместились в предгорья...

К тому же Илье повезло еще раз: под кроватью в вагончике он обнаружил старую, но вполне пригодную униформу «Крымзеленхоза». Это было настоящей удачей: ведь униформа, как ничто другое, стирает индивидуальность, делая человека неприметным для окружающих. Корнилов отыскал даже огромные садовые ножницы, которыми обычно подстригают кустарник. С таким инвентарем можно было запросто появиться хоть в центре города, не вызывая подозрений ментов.

Перво-наперво беглец решил набраться сил и отоспаться: ведь в камере СИЗО он спал урывками, готовый в любой момент дать отпор...

...Илья проснулся мгновенно, словно от разряда электричества. Он спал, укутавшись в одеяло с головой, как в шубу. Старая армейская привычка, рефлекс со времен службы в ВДВ, попытка сохранить тепло до утра. И хотя он давно уже не ночевал в дырявых армейских палатках и разрушенных домах, привычка укрываться с головой осталась на всю жизнь. Рывком сбросив одеяло на пол, Илья тяжело уселся, вытянул ноги...

Ему только что приснилась Оксана. Точно такая же, какой он видел ее в больничной палате: забинтованная голова, ввалившиеся щеки, заострившийся нос, ссадина на подбородке... Почему-то подумалось: а может быть, он погорячился, не стоило бежать, возможно, спустя несколько дней Оксана пришла бы в себя, и тогда бы прокурорский следователь понял, что он никакой не маньяк?

Вот и получается, что единственным оправданием побега может быть только поимка маньяка. Глупо рассчитывать на милицию – особенно после всего произошедшего. Полагаться следует исключительно на себя. Вспомнив изуродованное багровым кровоподтеком лицо невесты, Илья заскрипел зубами. Такого нормальные мужики не прощают. И он не простит!

Но где искать этого негодяя? Сколько ни бился Корнилов над этим вопросом, ответа для себя так и не нашел...

В огромном затененном кабинете крымской прокуратуры вот уже целый час шло совещание. Во главе необъятного стола восседал пожилой плешивый мужчина в синем мундире – генпрокурор Автономной Республики Крым. Уткнувшись в раскрытую папку, он монотонно бубнил:

– ...таким образом, работа прокурорского и следовательского состава по итогам полугодия признана успешной. Правда, в нашей работе еще встречаются отдельные недостатки. Так, например, несвоевременно рассматриваются жалобы в порядке надзора, недостаточно контролируются органы дознания...

Генпрокурор зачитывал доклад долго и нудно, перемежая протокольные фразы сухой статистикой цифр. Собравшиеся, стараясь не встречаться друг с другом взглядами, с трудом подавляли зевоту. Летнее солнце на несколько минут промелькнуло в щели между тяжелыми портьерами и, осветив начальственный стол тусклым бутылочным бликом, спряталось за непроницаемой тканью.

Плановое совещание завершилось лишь после обеда. Присутствующие, неловко отодвигая стулья, двинулись прочь из кабинета. Последним к двери подошел Юрий Александрович Патрикеев. Генпрокурор, промокнув вспотевшую плешь огромным носовым платком, панибратски взял его под руку.

– Останься на пару минут...

Беседа, как и предполагал Патрикеев, касалась Ильи Корнилова.

– Я внимательно прочитал твою докладную, – произнес хозяин кабинета. – Хорошо, пусть будет по-твоему. Пусть этот Корнилов... никакой не маньяк.

– Я проверил его показания, и все сошлось. Главное – ту официантку убили за несколько дней до того, как Корнилов приехал в Ялту.

– Но ведь его опознала та девочка из Ливадии! – напомнил генпрокурор.

– Могла и ошибиться, – прищурился следователь. – Она ведь и сама до конца не была уверена, что это действительно он. А потом – на нее давили директор школы, милиция, папа...

– А как тогда объяснить зверское убийство дочери Азаренка?

– Очень просто, – спокойно парировал Патрикеев. – Пока Корнилов находился в следственном изоляторе, никаких нападений не было. Скорее всего, настоящий маньяк просто залег на дно, выжидая, как дальше повернется дело. И тут Корнилов убежал из больницы. Информация об этом бегстве несколько дней подряд крутилась во всех крымских средствах массовой информации. Маньяк понял, что теперь можно не сдерживаться – ведь любое самое зверское убийство будет автоматически списано на беглеца.

– Но зачем он убежал, если действительно не виноват? – высказал генпрокурор главный аргумент.

– Не знаю, не знаю... Пока же, думаю, надо заняться поисками настоящего убийцы. И главную роль здесь должна сыграть очень приметная деталь – отсутствующий большой палец на левой руке. Наработки у меня уже есть...

– Читал, читал... Врач-гинеколог, мясник с ялтинского рынка и какой-то шмендрик из военно-патриотического клуба.

– Пока наиболее подходящий кандидат – мясник с рынка, – сообщил следователь. – Совпадает абсолютно по всем приметам. Высокий, светловолосый, имеет водительские права. Кстати, у его соседа есть белые «Жигули», которыми мясник вполне мог воспользоваться. А главное – специальность. Я с паталогоанатомами говорил, так они утверждают, что маньяк разделывал трупы на удивление грамотно. Пока наши коллеги из милиции установили за ним наружное наблюдение, но ничего подозрительного не заметили. Как говорится – ждем развития событий.

Генпрокурор откашлялся, утер платком вспотевшее лицо.

– Ну, жди... А хочешь, я тебе расскажу, как будут дальше развиваться события?

Патрикеев взглянул вопросительно:

– Как?

– Милиция рано или поздно вычислит Корнилова, где бы он ни прятался. И пристрелит при попытке сопротивления. После убийства дочери Азаренка терпеть такое безобразие в Крыму никто не будет. Да и сезон на носу... Тут уж не до восстановления справедливости. На кону бюджет Крыма. А какие деньги тут крутятся и чьи именно – ты и без меня прекрасно понимаешь.

– Так ведь на те же грабли наступаем! – уныло протянул Патрикеев. – Допустим, Корнилова пристрелят при попытке сопротивления. А настоящий маньяк тем временем будет разгуливать на свободе. Вновь жертвы, кровь, страх выйти на улицу с наступлением темноты... Как тогда все это будем объяснять?

– Я это и сам понимаю. Но такое решение принято на самом верху, – генпрокурор многозначительно посмотрел на потолок. – Успеешь вычислить маньяка за это время – честь тебе и хвала. Не успеешь – как говорится, не обессудь...

Угрызения совести – это вовсе не досужие домыслы моралистов и не тема родительских нравоучений. Это бессонные ночи, сбившаяся на пол простыня, влажная от слез подушка и извечный вопрос: «Как же я так могла!..»

Ученица ливадийской школы-интерната санаторного типа Катя Круглова познала эти самые муки в полной мере.

Чувство жгучего стыда за свое малодушие пришло к ней не сразу. Еще несколько дней назад, сразу же после опознания «маньяка» в ялтинском ГОВД, девушка была искренне счастлива тем, что все неприятности позади, что папа наверняка будет доволен, что теперь ей больше не придется краснеть. Девушка совершенно не задумывалась о судьбе молодого человека, которого опознала как «маньяка». Яркое солнце, легкий бриз с моря, обещание папы отправить ее на все лето на какой-нибудь модный курорт... При чем тут какой-то мужик, который теперь томится в тюрьме? Тем более даже следователь из прокуратуры ее похвалил: сказал о «неоценимой помощи следствию», с чувством пожал руку и, приказав милицейскому сержанту отвезти девушку в поселок, строго напомнил: больше, мол, по вечерам никуда не ходи, а если уж так курить приспичит, то запасайся сигаретами загодя. И вообще – постарайся забыть тот кошмар, который тебе, девочка, пришлось пережить.

И она действительно старалась забыть... Уже спустя несколько дней Катя вспоминала поездку в белых «Жигулях» как нечто далекое и ирреальное, словно приключенческое кино в чужом пересказе. Однако спустя несколько дней ее впервые кольнули угрызения совести. Она наслаждается жизнью, готовится к каникулам, а тот несчастный и вроде бы симпатичный парень сейчас в тюрьме. Наверное, его расстреляют или сошлют на урановые рудники... Как там в милиции с маньяками поступают? И произойдет это из-за нее, Кати Кругловой. Из-за ее желания угодить папе и поскорее обо всем забыть...

Визитка следователя по особо важным делам лежала в Катином портмоне. Несколько раз девушка набирала на мобильнике его номер, но в самый последний момент сбрасывала. Как знать – может быть, теперь ее будут таскать по ментурам-прокуратурам «за дачу ложных показаний»? Или даже посадят за это в тюрьму?

Однако время шло, и угрызения совести постепенно перевешивали перспективы получить неприятности «по полной». Возвращаясь невольно к событиям того страшного вечера, Катя лишний раз убеждалась: а ведь высокий русоволосый парень, на которого она показала в милиции, ничуточки на маньяка не похож: хорошенький такой, высокий, стройный, симпатичный... Плохо ему теперь, наверное, в тюрьме сидит, холодную баланду хлебает...

Катя стала задумчивой и рассеянной. Она начисто забросила учебу, на уроках отвечала невпопад. Девушка, еще недавно такая живая и общительная, игнорировала абсолютно все: подруг, мальчиков, любимые журналы, Интернет, косметику... Но хуже всего было по ночам. Жертва оговора снилась ей постоянно: худой, бледный, в наручниках, со стеклянным взором и худыми, как у скелета, руками. Именно это худоба почему-то больше всего поражала Катю.

В конце концов желание помочь оклеветанному ею молодому человеку постепенно перевешивало все возможные неприятности. И она решилась...