Глава 18
– Мы свергнем кровавого Вамбу. Мы все как один готовы пожертвовать для этого своей жизнью, – горячо стукнул себя в грудь Абагра, один из двоих, кто присматривал за Великановым и проживал в логове.
Поскольку заняться здесь было совершенно нечем и русский десантник изнывал со скуки, он привык коротать время за беседами со своими двумя невольными соседями.
– Мы готовы платить своей кровью за то, чтобы Вамба не жирел на крови наших соотечественников, – еще более пафосно произнес Абагра.
Все это были идеологические клише, которые являли собой верхний культурный слой. Но при глубоких раскопках, как правило, открывалось нечто куда более забавное.
– И что будет дальше? – спросил Игорь Великанов.
– Проклятое племя камахари захватило все. Торговля их. Полиция – их. Моей деревней правит камахари. Не хочу, чтобы он правил. Не хочу, чтобы он брал у всех всё, что захочет. Чтобы бил, кого хочет. Чтобы любую женщину вел к себе в дом.
– А хочешь, чтобы кто правил?
– Вамбу убьем. Я буду в деревне править.
– И что будешь делать?
– Тавахи станут главные. Полиция. Власть. Буду брать женщин. И буду говорить камахари, что делать.
– А какая разница тогда между вами?
– Мы правильно все построим. Всем будет хорошо. Особенно тавахи. За это борюсь. И готов отдать жизнь.
– Если ты отдашь жизнь, кто будет править твоей деревней? И какая радость тебе с этого?
– Да, – Абагра задумался. – Тогда мои дети будут править деревней. Мы справедливые. Мы не будем выгонять камахари из домов. Они дикие. Мы добрые.
– Ну да.
– Вамба людоед… Он кровавое животное. Он…
– Я знаю.
– А вот ты, белый, смотришь на нас свысока. А у самого-то что дома? Зачем ты здесь, а не в своей стране?
– Так получилось.
– А я знаю, что получилось… У вас свои камахари. Они берут ваши дома и ваших женщин. И ты, даже такой сильный, ничего не можешь сделать, – Абагра осклабился во весь белозубый рот и погрозил пальцем.
Великанов пожал плечами:
– А знаешь, наверное, ты прав. Так вышло, что у нас тоже расплодились людоеды. И они забрали власть, женщин и наши дома.
– Белые тоже едят друг друга? – изумился Абагра.
– Едят. Только не по одному, а тысячами.
– Ох, а говорите, что у вас цивилизация! – Негр с трудом выговорил трудное слово.
– Так и едят друг друга у нас цивилизованно. Успокойся, не в прямом смысле. Наши камахари у нас отбирают то, без чего мы не можем жить.
– Хлеб?
– Иногда и его. Но не это страшно. У нас отбирают надежду. Память предков. Наши души.
– Ох, белые гораздо более жестокие, чем мы. Я всегда это знал. Души отбирают черные колдуны.
– Ну да. Шаманы, которые делают из людей животных, – кивнул Великанов.
Ему вспомнилось свое возвращение из пекла. Так все тогда и было – у него те, кто заказывает музыку в нестройном российском оркестре, отобрали надежду, веру в справедливость. Проданная война. Проданные солдаты. Проданный капитан Великанов.
Итак, боевой офицер, раненый, контуженый. Направленный служить в родной город в военкомат. Нет смысла. Нет вкуса жизни. Ничего нет.
Дни текли за днями, месяцы за месяцами сплошной серой чередой. Страна на глазах расползалась по швам. Душманы правили в Ичкерии и зарились на сопредельные регионы, толкая маниакальные речи о воцарении всеобщего душманского правоверного счастья сначала в России, а потом и по всей земле. Власть, вконец заворовавшаяся и опустившаяся, как таковой быть перестала. Она пожирала сама себя, жадно вдыхая, как разряженный высотный воздух, долларовые потоки и все не в силах надышаться. А Великанова лишили даже возможности, как положено в таких случаях русскому офицеру, с честью погибнуть за Отечество. Вместо этого он занимался постылой работой. И глядел равнодушно, как вокруг решаются мелкие вопросы, раздаются взятки, хитрованы за деньги отмазываются от военной службы.
Великанов в коррупционном празднике жизни не участвовал. Он отстранился от всего и походил на биоробота – дали задание по службе, он сделал. Ни больше ни меньше. Ноль инициативы. Максимум тупой исполнительности. Никуда не лезть. Ни на что не обращать внимания. Тянуть лямку. Все, установка ясна.
Так и жил, будто во сне. Все потеряло смысл и содержание. И он тоже превращался в пустое место. Бывший воин бывшей великой страны…
Он знал, что таких тысячи. Как в песне поется:
Солдат вернулся, и ему
Молиться бы судьбе.
Но стал не нужным никому
И, главное, себе.
Пробовал топить тоску в водке – не слишком помогало. Уходил в крутые запои. Но ненадолго – была какая-то основа, мощное стремление к самоорганизации, и, как бы ни пил, в девять утра, выглаженный, в отдраенных блестящих сапогах, выбритый, он был на службе.
Никаких привязанностей, никаких обязательств в жизни у него отныне не было. С сослуживцами так и не сошелся близко. Не те люди, мелкие какие-то. Жена ушла еще в 95-м, когда он полировал брюхом грозненский асфальт и нацеливался на дворец президента Дудаева. Она нашла себе добропорядочного надежного борова, сдувавшего с нее пылинки. Дочке одиннадцать лет – единственное светлое пятно. Но живут они далеко, в другом городе, в другой Вселенной… Что в сухом остатке – пустая квартира с казарменным убранством и казарменным же распорядком. Редкие женщины, которые не в состоянии разбить панцирь его равнодушия.
Но оставался в его жизни еще ритм. Тот ритм, который нельзя потерять ни в коем случае – как на маршруте при глубокой заброске. Работа, завтрак, ужин. Спорт – обязательно. Контузия и ранение – личные враги. С ними надо биться нещадно. Поэтому до седьмого пота – двухпудовые гири, боксерская груша, мешок с песком, пробежки, гимнастика. На изнурение. За пределами физических и душевных сил. Без какой-либо жалости к себе. Это поддерживало в нем жизнь. И мучившие до тошноты, до безумия боли и головокружения отступали. Постепенно стальная воля побеждала недуг. Прочная крестьянская натура брала верх… Идти вперед. В ритме.
Время шло. Он получил майора. Впереди маячили погоны подполковника. Компьютерный режим ожидания.
Но однажды программа сбилась. И его переклинило намертво.
Был очередной призыв. И очередной призывник – ярко, вызывающе одетый, с дорогими мобилами, торчащими изо всех карманов, с ключом на брелке «БМВ», который крутил на пальце, двадцатидвухлетний сын хозяина городской сети продовольственных и обувных магазинов.
– Майор, типа подпись поставь, – развязно протянул он бумаженцию, усеянную массой закорючек, необходимых для отсрочки.
– Подпись типа тебе, да? – закивал Великанов, в котором начала просыпаться давно забытая злость. Перед ним стояло зримое воплощение новых поганых времен, продукт многолетнего тотального оскотинивания.
– А чего, все подписали, – растягивая слова, процедил «косильщик».
– Отсрочка в связи с учебой, да?
– Ну ты чё, не видишь? Окуляры протри.
– Вижу, тебе тут светят две статьи Уголовного кодекса. Подделка документов и уклонение от воинской службы.
– Ты чего гонишь-то? – выпятил губу недоросль.
– Вот. – Великанов вытащил из папки справку. – Вас, Сергей Митрофанович, выперли из института еще в прошлом году за хроническую неуспеваемость и полную неспособность к овладению какими бы то ни было науками – как точными, так и совсем не точными.
– Хорош волну гнать. Я под ремень не собираюсь. Кому кирза в кайф – тот пусть и идет.
– Это кто же?
– Крестьяне да работяги. Пусть башку подставляют.
– А ты соль земли. К тебе бережно надо.
– Да ладно. Папа давно подгон гриновый твоему полкашу сделал. Тебе чего, не досталось? Ты в напряге из-за этого, да? Так на. – «Косильщик» вытащил портмоне, туго набитое долларами, и начал отслюнявливать сотенные. – За подпись триста американских рублей – скажи херово! Я б так жил!
– Сучий ты потрох, – Великанов начал приподниматься. – Я с тобой коз не пас, чтобы ты мне тыкал.
– Да хва пуржить, автоматчик.
– Стройбату ты вполне сгодишься – туда дебилов тоже берут.
– Ты чё, в край оборзел, да? – Недоносок, большой и стройный, спортсмен-тэквондист, выступил вперед, богатырски поводя плечами. – У людей за базары гнилые отвечать принято!
И тут планку сорвало – Великанов жахнул железным кулаком по столу так, что часть крышки отвалилась.
– Пошел вон, червь мучной! – заорал майор. И добавил несколько слов из богатой языковой практики, без которой не обойтись при командовании воинским подразделением.
«Косильщик» нервно заморгал, глядя на разбитый стол. И его тут же как ветром сдуло.
А через неделю, с началом призыва, Великанов с участковым, который был в курсе всей истории и шел с ним как на каторгу, из кабака за ухо вытащил и доставил на призывной пункт этого недоросля. Оттуда, естественно, его быстро выпустили, еще извинились и в зад расцеловали. А Великанова вызвал кипящий от злости, с налитыми кровью глазами, горвоенком.
– Ты что себе позволяешь?! – командный голос у полковника был выработан на славу. – Ты что с людьми творишь?
– Вы имеете в виду уклониста, который сейчас гуляет на свободе?
– Слишком умный? Так умнее тебя есть!
Великанов молчал – военная служба научила его, что начальству дешевле не перечить.
– Откуда ты на мою голову навязался?! Ведь не хотел тебя брать! Заставили! Герой войны, твою мать! – налившись кровью, красный, как синьор Помидор, рычал горвоенком.
– Я офицер, а не крепостной, – не выдержал Великанов. – И кричать на меня не надо.
– Да дерьмо ты собачье, а не офицер!
Вернувшаяся впервые за столько времени злость начала закипать в душе майора.
– Я окопник, товарищ полковник. У меня за плечами пять лет войны. И боевые ордена, а не побрякушки за выслугу лет.
– Что? Ты… Меня… Учить… Вздумал?! – Рожа у горвоенкома стала – хоть прикуривай. – Десантник хренов! Понавесили себе орденов за убийства мирных жителей! И лезете теперь всюду, как клопы!
– Мирное население, – прищурился Великанов. Злость схлынула, будто смыв грязь и прочистив заляпанное стекло. Перед ним впервые за последние годы предстала незамутненная картина действительности. И своего места в ней. – Виноват, товарищ полковник. Больше не повторится.
– Распустились тут! – продолжал буянить военком, но наткнулся на спокойный и ясный взор подчиненного. И что-то коловоротом повернулось в груди полковника. Нехорошо как-то стало. Сжало сердце.
– Разрешите идти? – спросил Великанов.
– Иди, – горвоенком потер грудь. – С глаз долой. И не зли меня больше…
– Есть не злить.
В этот миг Великанов понял главное – он возвращается. И выходит на боевую тропу. И будь что будет…
Целясь в грозненском аду из гранатомета в отстреливающего русских солдат снайпера, он просил бога даровать жизнь. И какая-то небесная сила не только дала ему возможность жить, но и вывела на новую дорогу, которая и привела его прямиком в Африку. К большой игре.
И вот теперь он отдыхает на окраине Катанги. Одно плохо – безделье затягивается.
О том, что творится вокруг его персоны, он четкого представления не имел. По телевизору его фотографии, как беглого преступника, не показывали. Это уже хорошо. На его совести пока что лишь расстрелянный «Мерседес», без жертв, да еще простреленная нога киллера-капитана. Вряд ли эти люди захотят официального расследования. Более вероятно – какие-либо лжеобвинения.
Бабу Уэдра-ого прощупал ситуацию. С его слов официально против белого военного советника обвинений не выдвинуто, но проходят негласные мероприятия по его розыску. Военные пытаются выяснить, что случилось с лучшим военным специалистом из тех, кого в эту дыру забрасывала судьба.
Что предпринимает конкурирующая сторона – тайна, покрытая мраком. Но вряд ли его оставят в покое.
– Тот блондин англичанин, о котором ты говорил… Ну, представитель Международного Красного Креста, – сказал Бабу. – Так он со своими людьми улетел вчера.
– Куда? – удивился Великанов.
– В Браззавиль. А потом, люди рассказывали, отправился в Макао.
– Интересные дела…
– Здесь он оставил двух помощников. Не думаю, что охота за тобой закончена. И проклятый дерьмоед, отрыжка шакала, сопля бабуина Шинамано, остается.
– Понятно, – кивнул Великанов. – Значит, продолжаю пользоваться вашим гостеприимством.
– Еды не жалко, – усмехнулся Бабу.
В тот же вечер через интернет-сеть Великанов на переданный в его распоряжение ноутбук получил закодированное сообщение из Москвы – неожиданно большое по объему.
Сообщение было успешно декодировано. Затем – ознакомление с текстовыми файлами и изображениями. Великанов потратил на все около часа. Закончив, отодвинул от себя компьютер и рассмеялся:
– Однако, поворот!
На сердце было легко. О нем не забыли. Мало того, из пешки в этой партии он превращался минимум в боевого слона. Вот оно, долгожданное Большое Дело.
После этого он потребовал у своего соглядатая и вынужденного соседа Абагры встречи с Бабу. Тот появился на удивление быстро.
– Я должен увидеться с полковником Лвангой, – заявил Великанов.
– Ты готов к тому, что он узнает о нашей близкой связи? – удивился Бабу.
– Я готов на все. Но сегодня я должен с ним встретиться. Это важно не только для меня. Но и для Лванги. Для всей Верхней Джумбы. И для тебя. И для Макао.
– Да, чувствуется масштаб, – хохотнул Бабу.
– Скоро все ваши расклады и планы, вся ваша дипломатия и политиканство могут пойти к чертовой матери!
– Может, для начала мне все расскажешь, брат?
– Для начала я расскажу все брату Лванге. А потом решим…
– Хорошо. Я попробую его уговорить составить нам компанию на вечер. – Бабу не стал упрямиться. Он умел быстро и трезво оценивать ситуацию.
Где-то с час Великанов, развалившись на диване, оценивал полученную информацию и проигрывал в уме детали предложенного тактиками «Пирамиды» плана. Дерзко. Опасно. Самоубийственно… Но должно получиться!
Его размышления прервало появление Бабу:
– Пошли, брат мой. Проедемся по городу.
Русский десантник нацепил ремень с кобурой. И вышел следом за Бабу сначала во двор, а потом за ограду, где Абагра старательно протирал тряпкой стекло серого «БМВ». За рулем уже ждал водитель-метис.
– Давай в машину, – велел Бабу.
Великанов устроился на переднем сиденье. Сзади устроился Абагра.
«БМВ» резко тронулся с места. На другом конце улицы начал движение серый джип.
Игорь поежился от мысли – а что мешает Бабу сейчас продать его тем же англичанам. Он скосил глаза на водителя. Тот заметил взгляд и фальшиво улыбнулся во весь рот.
Великанов невзначай поправил кобуру и повернулся немного боком, чтобы контролировать обоих.
Если они затеяли недоброе, интересно, как они собираются брать его живым?