Глава 38

Слова этой песни про вертолетчиков Афганской войны мелькнули в голове Бизона, когда вертолет набирал высоту.

По ним действительно били с земли, со стороны скал. Прочертила рассветное небо огненная комета – это дали залпы из ПЗРК «Игла». Летчики выдали противоракетный маневр. Потом заработал крупнокалиберный пулемет «ДШК», который легко дырявил броню. Вертолет пытался уйти из-под обстрела. Резко набрал высоту и заложил головокружительный вираж.

По обшивке загрохотал град. Пули все-таки пробили вертолет. Двигатель заработал натужнее.

Но «МИ-8» выправился и резко ушел вверх…

Приземлялись тяжело. Последние километры двигатель начинал сбаивать, захлебываться. Но все-таки шасси вертолета коснулось посадочного поля в Моздоке.

Судьба десантникам выпала – жить…

А потом начались хождения по мукам.

Встречали вышедшую из чистилища разведывательно-диверсионную группу или как важную делегацию, или как особо опасных преступников – с почетным караулом. Вся полоса была забита вооруженными солдатами.

Пленных на полосе тут же подхватили под белы ручки ребята в рабочем, потертом камуфляже, но без видимых знаков отличия, здоровенные и самоуверенные, по повадкам – спецназ АФБ «Альфа». Они были в сопровождении полковника из разведотдела группировки. На десантников альфовцы смотрели настороженно и с уважением – они знали, что такое возвращение с боевого задания. Пленных запихнули в бронированную «Газель» с коробкой прибора «Пелена» на крыше, предназначенного для глушения сигналов на подрыв радиоуправляемых фугасов. Следом за ней двинули два бронированных «уазика» с бойницами и отливающими синевой пуленепробиваемыми стеклами. Рванули они с места так, будто за ними гнались. Больше этих парней, да и пленников, вживую десантники не видели.

Встречали группу заместитель командира воздушно-десантной дивизии, начальник дивизионного особого отдела и какой-то тип в штатском с умными глазами контрразведчика.

Ну и пошло-поехало. Сначала к заместителю командующего группировкой с подробным отчетом. Потом насели контрразведчики – расскажи им, как да чего. Особенно интересовало, куда подевался капитан Тимрюков. А после начались угрозы – никому ни в коем случае не рассказывать об операции, даже на смертном одре. Взяли несколько подписок самого сурового свойства.

Все это было излишне. Объяснять Нику и его людям, что такое спецоперация и режим секретности, не стоило. Но контрразведчики перестраховывались и дули на воду.

– Не помню ни одной операции, чтобы так суетились, – говорил Фауст, развалившись в вагончике в Моздоке. На самом деле, учитывая несколько облегченное отношение к государственным тайнам в последние годы, такой ажиотаж был необычен…

– Значит, наших языков используют в какой-то действительно серьезной комбинации. Мы о ней не узнаем, – произнес Ник.

– Хоть бы по медальке нам кинули эти дятлы опилочные, – вздохнул Фауст.

– Кинут, – кивнул Акула. – За выполнение сверхсекретного задания сверхсекретным указом, о котором тебе знать не положено по должности.

Постепенно бойцов разведывательно-диверсионной группы начинало угнетать вынужденное безделье. Рядом разворачивались судьбоносные события. В мятежную Ичкерию вводили войска. На территории республики шли бои. Десантников их дивизии бросили перекрывать границы с Грузией. Но группу не привлекали к работе. Только продолжали таскать на дачу объяснений.

– К Герою России представим, – пообещал молодой, да ранний генерал из Москвы, очередной, который выслушал в тысячу раз повторенную Ником рассказку о приключениях на территории мятежной Ичкерии.

– Свежо предание, – хмыкнул Ник, припомнив шутку Акулы про сверхсекретный указ.

Генерал недовольно нахмурился. Но ничего не сказал. Научен горьким опытом – показывать генеральский гонор перед окопниками, притом перед спецназовцами, тем более только что вынырнувшими с тяжелейшего поиска, – себе дороже…

Свободное время бойцы группы тщетно пытались расслабиться, но в основном смотрели телевизор. Унылость последних недель, когда по России катилась волна насилия и никто не знал, что делать с бунтовщиками, сменилась бравурно-победными реляциями. Шли достаточно бодрые репортажи о наведении порядка войсками и милицией, возвращении законной власти. Телевизионщики умудрялись даже заснять счастливые лица горцев, с радостью встречающих колонны БМП. Кроме того, было немало материалов, повествующих о зверствах недолго прожившего бандитского режима.

Через пару дней по телевизору с утра до ночи стали показывать Абдуллу Меджиева, якобы захваченного в плен в Даргунском районе, который угрюмо и заученно вещал о связях ичкерских мятежников с международным терроризмом и о щедром финансировании из-за рубежа раскола России на несколько частей с использованием ислама как тарана. Он приводил цифры, факты.

– Это сколько наркоты надо было скормить этой гниде казематной, чтобы он так обстоятельно всех закладывал, – качал головой Фауст.

– У АФБ этого добра завались, – махал рукой Акула.

– А этот кишкоблуд османский без наркотиков поет. Чисто из раскаяния в содеянном, – хмыкал Фауст, когда на экране появлялось лицо второго героя – турецкого эмиссара. Тот тоже соловьем пел и развенчивал коварные планы западных спецслужб в отношении России… Турки устали отбрехиваться от обвинений в покушении на суверенитет России и возражали уже больше по необходимости, вяло открещивались от своего сотрудника – мол, ничего не знаем, никого в Россию не посылали, все обвинения ложные. Сотрудник их Министерства обороны был в отпуске по семейным обстоятельствам в Грузии, откуда его похитили русские военные. Все эти отговорки выглядели достаточно жалко и убого.

Но кого больше всего хотели увидеть спецназовцы – так это вальяжного американца, которому Ник подпортил лицо, ласково убеждая лучше шевелить ногами. И не увидели.

– Как будто не было его, – качал головой Акула.

– Видимо, наговорил такое, что особо не покажешь, – говорил Ник.

– Или сдох на допросе, – кивнул Фауст.

– Это вряд ли, – возразил Ник. – Слишком бережно обращались контрразведчики с этим чертом заморским.

– По-моему, наш главный с американским президентом переговорил накоротке, – предположил Акула. – И до чего-то договорились.

– Большая политика, – кивнул Ник. – В общем, не наше дело.

– А какое наше? – спросил Акула насмешливо.

– А наше дело, хлопцы вы мои дорогие, – произнес Ник, – ждать, пока из этого карантина чумного выпустят… И – за боевую работу. Судя по всему, нам ее хватит…

В этом никто не сомневался. По всей территории Ичкерии войска неторопливо, по плану выдавливали боевиков. Многие бандиты гибли. Еще больше разбегались по домам, хоронились у родственников, превращались в мирных жителей. И на освобожденных территориях по ним работали сотрудники МВД и контрразведчики. Притом работали целенаправленно и жестко, иногда даже жестоко. Впервые за многие годы силовикам дали возможность действовать по обстоятельствам, и они решили этим воспользоваться на полную катушку.

Ичкерам доступно объясняли, что вольница кончилась. И настала пора отвечать за все. Но все равно – война не прекратится по мановению волшебной палочки. Кто-то из фанатиков станет биться до последнего. Наемники будут отрабатывать деньги. Правда, суммы уже гораздо скромнее тех, что выделялись на уже можно считать провалившуюся операцию «Кавказская лавина», но тоже вполне достаточные, они будут течь в республику и не давать угаснуть пожару войны. Кровники продолжат утолять свою жажду мщения. А значит, не перестанет стрелять зеленка. Не умолкнут фугасы. И мирные жители, как в сказке, в полночь будут обращаться в злобных абреков. А значит, работы для десантного спецназа в обозримом будущем хватит с лихвой.

Пока была суета, допросы, объяснения, Бизон еще чувствовал себя более-менее прилично – ведь был занят основную часть суток. Но когда суета ушла, на него накатила глухая тоска. Остальные тоже сильно переживали за Цыгана, но Бизону просто хотелось выть в голос.

Он все не мог отделаться от навязчивой картины. Занимается рассвет. Группа уходит к точке эвакуации. А Цыган остается прикрывать отход. Остается, зная, что шансов на спасение у него нет…

Однажды вечером, когда Бизон был один в вагончике, он взял гитару и запел:

В этот момент в вагончик вошел Ник, замерший у входа, пока Бизон пел. Допев, старлей поднял глаза, в которых стояли слезы, но он их не стеснялся.

– Не хорони его раньше времени, – Ник присел на застеленную солдатским одеялом железную кровать. – Ты же знаешь Цыгана. Он, чертяка, с Марианской впадины выплывет.

– Выплывет, – неуверенно кивнул Бизон…

И тоска захлестнула его с новой силой. А надежда тлела все слабее… Но все еще тлела…