Глава 7

Стусло шел первым. Высокий, худощавый, жилистый, казалось, что он вообще никогда не устает. Артист шел вторым, то и дело переходя с бега на быстрый шаг. В боку болело, похрустывало и постанывало. Или это уже так казалось. После насмешек относительно тигра Дмитрию не очень хотелось останавливать группу и просить обезболивающего для себя.

Дмитрий Ливанов с первого дня чувствовал себя младшеньким в группе. Из-за того что он жил в Сибири, работать ему приходилось чаще всего в группе Князя. И он никак не мог себя тут «поставить». Ему все время казалось, что к нему относятся снисходительно, что на него смотрят свысока. И никого не волновало, что он пришел из Службы внешней разведки. А еще ему казалось, что все помнят или постоянно вспоминают о том, что у него случилось за год два провала на прежней работе, что его разжаловали из капитанов в старшие лейтенанты, что он сам написал рапорт. А потом его вдруг как-то очень уж легко удовлетворили, но с условием перевода в спецназ ВДВ. Это потом он понял, почему все так быстро прошло. Потом, когда его сосватали в эту «группу». Группу Князя собирали из специалистов самого высокого уровня по всем ведомствам. Главным условием была хотя бы срочная служба в ВДВ в юности.

Мовчун шел сзади, и Дмитрий все время чувствовал на своем затылке его шумное, но ровное дыхание. Несколько раз Николай подхватывал его, не давая упасть. Нянчится! Чувствуя, что начинает злиться, Дмитрий стал пытаться думать об этом ученом, который в одиночку кинулся догонять вооруженную банду. И тут же растянулся, споткнувшись о зарывшуюся в траву корягу. От боли в травмированном боку в глазах на миг потемнело. Сейчас начнут свои шуточки, подумал он, получается, что я чуть ли не всю операцию им завалил.

— Ты чего? — навис над лицом нос Борщевского. — Слушай, у тебя опять бок разболелся? Так что ж ты молчишь, чудак-человек?

— Он не молчит, — прогудел сбоку Мовчун, — он стонет.

— Ничего я… — начал было Артист и попытался сесть, но Борщевский мягко надавил на плечо, заставив снова лечь, и уселся рядом, сложив ноги по-турецки.

— Слушай, Димон, — почесал он свой крючкообразный нос. Получилось комично, тем более что Артист раньше никогда не видел Стусло нерешительным. — Ты…

Дмитрий все-таки решил принять вертикальное положение и уселся напротив Борщевского. Мовчун продолжал молча возвышаться за его спиной. Правда, он поглядывал по сторонам, а указательный палец поглаживал спусковой крючок «Вихря» с увеличенным магазином. Толстый набалдашник глушителя смотрел в сторону зарослей.

— Я понял, — недовольно заговорил Дмитрий. — Я понял, что торможу вас, мне шеф уже популярно изложил и по поводу того, что я в научном центре опоздал, и по поводу вертолета…

— Знаешь, Дим, — вдруг улыбнулся Иннокентий, — ты отличный парень. И знаешь, чем ты мне нравишься? Тем, что относишься к себе с критикой. Многие у нас страдают манией величия и покрыты коростой самодовольства. Только ты все время пытаешься доказать нам, что чего-то стоишь. А этого не нужно! Ты в наших рядах, а это уже основание для того, чтобы тебя уважать. А еще у тебя за плечами работа во внешней разведке. Это…

— И что, если…

— И то! Да ты молоток! Ты их не отпустил, понимаешь, ты висел на хвосте до последнего, а такого не смог бы никто из нас. Ты находчив, ты готов на все ради выполнения задания. Я бы вот с таким синяком после попадания пули в бронежилет вообще не поднялся бы, а ты на уколах добрался сюда. Микола вон тигров до дрожи боится! Правда, Микола?

Мовчун изобразил, как он дрожит всем телом. Получилось что-то вроде колебания водонапорной башни во время землетрясения. Дмитрий не выдержал и улыбнулся.

— Ну, наконец! — похлопал его по руке Борщевский. — Заруби себе, Димон, что у нас главное — это напарники, что у нас в одиночку не работают. Ты себе даже не представляешь, какого уровня бывают задания. А шуточки… Они от общего оптимизма, а не от злобы. Давай-ка вколем тебе обезболивающего, и таблеточку вот возьми. И поскачешь ты у нас, как молодой конь.

Через несколько минут Дмитрий почувствовал себя почти совсем хорошо. Но больше всего ему было хорошо оттого, что с ним поговорили наконец по-человечески.

Стусло вдруг поднял руку, и оба его помощника послушно присели на колено, взяв под наблюдение каждый свой сектор. Впереди было не совсем тихо. Там пахло кровью, смертью, и там топталось множество маленьких ног и ворчало множество хищных пастей. Неожиданно за кустами воцарилась тишина, а потом снова топот ног, шелест кустов.

— Учуяли, — вдруг громко произнес Артист, но не поднялся, ожидая команды командира.

Стусло недовольно обернулся, но потом, видимо, понял смысл произнесенного и соотнес его со своими ощущениями. Сделав знак следовать за ним, он приложил к плечу откидной приклад «Вихря» и двинулся вперед.

Перед глазами троицы открылась довольно мрачная картина. Прогоревший костер, банки из-под тушенки, пустой рюкзак, брошенная бейсболка защитной расцветки. И вокруг всего этого во множестве звериные следы на влажной рыхлой земле. Явно здесь был лагерь, но в эту картину никак не вписывался труп.

Стусло приказал знаком обследовать периметр, а сам, морщась, подошел к мертвецу. Парень не славянин, что-то в нем есть кавказское. И кто же ему так профессионально горло располосовал? Борщевский повернулся к своим бойцам, ожидая их мнения. Артист чесал в затылке, а Мовчун с равнодушным видом двинулся дальше и исчез за кустами.

— Димон, этот тип тебе не знаком? Может, в научном центре ты его видел во время их атаки?

— Я видел тех, кто там и остался. А тех, кто ушел… увы! Там пришлось гранату взрывать. Дымно было.

— Да-а, хреново, что нам пока лишь трупы встречаются. Побеседовать о жизни не с кем. И где его нога?

— Может, его пытали, может, это и есть тот самый молодой ученый, который попался бандитам в руки? А может, это один из них, и ему пытались ампутировать ногу?

— Топором? — Борщевский пнул ногой топор, на котором запеклась потемневшая уже кровь.

— Этого мы знать не можем, — покачал головой Дмитрий. — Волки ногу попортили, и теперь не понять, как и чем ее отделили.

— И зачем? А может, волки ее совсем отгрызли и съели. Микола! — позвал Борщевский появившегося на поляне Мовчуна с автоматом на плече. — Микола, ты там человеческой ноги не видел? Мы тут спорим, кто и зачем ее оторвал у этого трупа.

— Там не только нога, там целый труп висит. Если вы грешите на волков, то они людей за ноги не вешают, они их сразу едят.

— Что? Еще один?

Борщевский и Ливанов бросились в кусты и вышли на еще одну небольшую полянку на берегу реки. Здесь висел вниз головой, едва не касаясь руками земли, труп молодого человека. У него тоже было перерезано горло, а еще обезображена нога. Было ощущение, что с бедра этого человека умышленно срезали пласты мяса. Картина была не для слабонервных.

Борщевский вернулся на поляну, где у бандитов был лагерь, и уселся на бревно, положив автомат на колени.

— Давайте думку думать, парни, — серьезно произнес он. — Что вы по этому поводу скажете?

— Если бы мы слышали звуки стрельбы или видели множество стреляных гильз, — пробасил Мовчун, — то я бы сказал, что тут был бой. А это… погибшие или пленники.

— Они могли быть заложниками бандитов, — потер свой большой нос Борщевский.

— Из пассажиров бандиты с собой взяли девушку и парня, — напомнил Ливанов. — Тот, что висит в кустах, одет в джинсы и кроссовки. Этот, — кивнул он на труп без одной ноги, — одет в новенький противоэнцефалитный костюм и новые сапоги. Помните, что у бандитов в тайге было спрятано заготовленное заранее снаряжение? Так что, как ни крутите, этот — бандит, а там заложник. Где девушка и еще трое бандитов, мы не знаем.

— И где шустрый ученый — тоже, — вставил Мовчун.

— Насчет ученого пока погодим думать, а насчет бандитов можно попытаться.

Борщевский достал из кармана куртки пеленгатор и нажал кнопку. В какой-то момент его брови взлетели высоко над переносицей, потом он медленно поднялся и стал крутиться вокруг своей оси. Мовчун с Артистом с интересом наблюдали за ним, ожидая комментариев. Наконец Стусло определился с направлением, повернувшись лицом к реке, но присел на одно колено и потянулся за автоматом. Артист и Мовчун мгновенно изготовились к бою, рассыпавшись по открытой площадке и взяв под контроль реку и окружающие заросли.

— Там, — произнес наконец Борщевский, махнув рукой на реку.

— Что там? — недовольный заминкой, спросил наконец Мовчун. — Что ты темнишь?

— Сигнал идет оттуда, контейнер там, — нерешительно ответил Борщевский. — Совсем рядом. Тут что-то не так. Парни… Артист, ты прикрываешь нас со стороны деревьев, а мы осматриваем русло реки. Пошли, Микола!

Дмитрий сидел и внимательно следил за зарослями, стараясь не пропустить ни одного постороннего звука. Волки, которые набрели по запаху крови на эту поляну, давно удрали. Других хищников, которых могла привлечь мертвечина, пока не было. Наверное, боялись людей и запаха железа.

За его спиной Мовчун и Стусло метр за метром обследовали русло, шарили в камнях, обходили прибрежный кустарник. Борщевский крутился со своим прибором и ругался на чем свет стоит. Потом оба притихли, и Дмитрий перестал их слышать.

— Вот это засада! — раздался наконец удивленный голос Мовчуна. — Охренительный подарок!

Дмитрий бросил короткий взгляд на реку. По колено мокрые Стусло и Мовчун стояли и рассматривали наполовину прозрачный пакет, в котором угадывалось нечто, похожее по форме на недостающую ногу. Наконец все трое собрались на берегу, рассматривая находку. В герметичной упаковке, похожей на пакет для образцов, лежала сине-бледно-серая человеческая нога, отрубленная сантиметров на пятнадцать выше щиколотки. Хорошо была видна большая бородавка. Здесь же в упаковке лежал и белый пластиковый контейнер, по описанию похожий на тот, что похитили бандиты.

Борщевский покосился на своих товарищей, которые смотрели на него выжидающе, потом вздохнул и стал распаковывать пакет. Он осторожно извлек контейнер, открыл его, и все увидели большую ампулу под притертой пробкой, наполовину заполненную бесцветной жидкостью.

Вытерев руки о штаны, Борщевский полез в карман за спутниковым телефоном. Через несколько секунд ему ответил Князь.

— Ну как у вас? — прозвучал голос командира.

— У нас в некотором роде полный порядок, — доложил Борщевский.

— А конкретнее, — оживился Князь.

— Найден контейнер и человеческая нога в одной упаковке. Там в лаборатории нога не пропадала? А то у нас тут есть претенденты на собственность, но мы сомневаемся.

— Что-о? — грозно осведомился шеф. — Вы там перепились, что ли? Что ты мелешь!

— Виноват, Князь, — подмигнул товарищам Борщевский, — докладываю повторно. По сигналам радиометки найден герметичный пакет, в котором обнаружено следующее. Перечисляю! Контейнер, идентичный тому, что был похищен из научного центра. Маркировка на ампуле совпадает. А также человеческая нога со ступней. В лагере мы нашли труп с отделенной ногой. Неподалеку найден еще один труп, предположительно пассажира разбившегося самолета «Ан-2», которого бандиты взяли в заложники.

— Парни, в каком состоянии препарат? — повысил голос Князь.

— Препарат лежал в герметичном пакете в реке. Температура воды предположительно три-пять градусов выше нуля. Что это значит, шеф?

— Посмотрите жидкость на свет.

Борщевский пожал плечами и посмотрел. Потом пригляделся и снова приложил трубку к уху:

— Прозрачная, Князь. Но только… кажется, какой-то осадок, что ли, появился. Его не должно быть? Или это норма?

— Плохо! — отрезал Князь. — Как мне объясняли, если появляется осадок, это означает, что наночастицы в препарате начинают терять свою активность. Через несколько часов препарат разложится и фактически погибнет. Тот, кто его положил в ледяную воду, это знал.

— Что делать? Оставлять в воде?

— В любом случае оставлять в воде! Но для подстраховки я советовал бы вернуться к самолету. Этим рейсом летел ученый из Четвертого сектора. Это тот самый Леонид Владимиров. Он вез образцы некоторых составов в Читинский университет. Так вот, среди этих составов есть… как бы это вам объяснить, запаянная ампула с маркировкой «У-123». Это… Этот препарат поможет сохранить активность изделия. Я не знаю, через сколько времени к вам удастся добраться спасателям. Район накрыл сильный туман. «Вертушки» к вам не пробьются.

— Понял, Князь, — со вздохом ответил Стусло. — Приказ принял. Оставляю Артиста с препаратом у реки. Контейнер и ногу снова опускаем в воду…

— Черт, — перебил Князь, — а при чем тут нога, она там что делает?

— А кто ее знает! Лежит. В пакете. Раз ее тоже в воду положили, я думаю, нарушать ничего не стоит. Вы поспрашивайте там ученых, а мы с Мовчуном погнали к самолету. Успеть бы до ночи.

— Выполняйте. Связь каждый час.

Борщевский сложил телефон и, сунув его в карман, выразительно посмотрел на всех, особенно на Ливанова.

— Все всё поняли? — спросил он ледяным тоном. — Микола, отдай Димке один отпугиватель, а то тут скоро снова будет толпа пожирателей падали. Пойдем с тобой вдвоем налегке.

— Помогите мне второй труп повыше поднять, — попросил Дмитрий. — От этого я волков отгоню, а второй они обглодают. Нехорошо перед родственниками будет. И еще у меня есть идея.

— Ну? — насторожился Борщевский.

— Не зря кто-то ногу отрубил. Не зря она лежит вместе с ампулой в герметичной упаковке и в ледяной воде. Никакого второго препарата тут нет, как нет и второй причины. Я думаю, что этот состав, который мы нашли в контейнере, вкололи в ногу, а потом ее отрубили. Кровь ему нужна или плоть, я уж не знаю. Думаю, это тоже попытка спасти его. Если вы там Владимирова встретите, то первым делом про ногу спросите.

— Ты думаешь, что это он отрубил ногу? — с сомнением поинтересовался Мовчун. — Веселый малый. С таким в одной комнате спать страшно.

— Не бойся, маленький, — осклабился Борщевский, — я с тобой.

Через двадцать минут, когда не только труп заложника, но и труп бандита были аккуратно и достаточно высоко подвешены на дереве, Стусло и Мовчун скрылись в тайге. Ливанов поплотнее запахнул оставленную ему куртку и уселся под деревом так, чтобы его не было видно из зарослей. На коленях он держал оставленный ему укороченный автомат «Вихрь». Он рассматривал оружие, с которым никогда раньше не сталкивался по причине того, что, работая за границей, всегда имел оружие иностранного производства.

Ну что же, дежурство началось. Забирать образцы из среды с низкой температурой нельзя. Допустить, чтобы вернулись бандиты и забрали, тоже нельзя. Проблема в другом: как бы не перепутать бандитов и этого Леонида Владимирова, который может вернуться сюда. Ведь кто-то же положил контейнер в воду, кто-то отрубил ногу. Интересно, и все куда-то разбежались!

Анджеле было плохо, и Леня почти все время тащил ее то под руку, то подхватив за талию. С учетом густоты роста деревьев и кустарника, а также поваленных погибших стволов, различных коряг и больших камней намучился он с девушкой изрядно. Леня понимал, что Анджела испытала такой стресс, с которым и взрослому мужику нелегко справиться. Плюс, она не была спортсменкой, чтобы выносить такие физические нагрузки.

— Устала? — в сотый, наверное, раз спрашивал ее Леня, сам чуть ли не падая на землю от усталости.

— Не могу больше, — прошептала девушка. — Ноги не идут… трясутся.

Он усадил ее на ствол поваленного дерева и плюхнулся рядом на траву. Сделал он это зря, потому что трава была влажной, даже мокрой, и джинсы мгновенно пропитались влагой. Вставать не хотелось, несмотря даже на эту неприятность. Леня вздохнул и все-таки поднялся. Если продолжать сидеть, то застудишь себе все на свете…

Собрав немного сухого мха, он наломал относительно сухих веток с деревьев, потом добавил коры. Небольшой костерок в форме шалаша должен был дать высокое горячее пламя. А оно, в свою очередь, высушит влажные дрова. Это потом уже можно будет расшевелить костер, сделать его низким, широким. И еще костер нужен был для тепла, чтобы подсушить обувь. Леня умел разводить и невидимые «индейские» костры, но они годятся только для приготовления пищи, а не для согревания испуганных девушек.

Однако Анджела оказалась сообразительной.

— Леня, а нас костер не выдаст? — спросила она, озираясь по сторонам.

— Не должен, — покачал он головой. — Смотри, куда ветерок дует и куда дым сносит? Примерно на запад. А мы идем на юго-запад. И если бандиты нас догоняют, то с северо-востока, так что дым до них не дойдет. И костер я развел под елью. Видишь, как дым теряется в ее лапах.

— Откуда ты все это умеешь?

— Мало ли, — устало ответил Леня, не желая пускаться в рассказы о своей прошлой жизни. — Ты свои кроссовочки сними, а ноги к костру протяни. Носки подсохнут, ноги в тепле отойдут, усталость сойдет, кровь побежит лучше.

Он воткнул две палки возле огня и надел на них кроссовки Анджелы для просушки. Все, большего он пока сделать не мог. Рассовал немного еды по карманам в виде шоколада и двух банок консервов, но это на самый крайний случай.

А потом задумался над тем, каким образом могла произойти утечка информации из научного центра. Запросто, если кого-то купили и кто-то делился информацией о новейших разработках в области нанотехнологий. А когда препарат был готов, этот «крот» в «Секторе» послал сообщение. И вот вам нападение со стрельбой. Значит, заказчик серьезный. Может, и не в России. И кто же этот «крот»?

— Ты о чем задумался? — спросила вдруг Анджела.

— Я? — смутился Леня. — Я… о твоем имени. Странное оно у тебя какое-то.

— Так это же ангел по… по-английски.

— А-а! — Он еле сдержался, чтобы не рассмеяться. — Я никогда не встречал такого имени.

— И че? У нас в деревне бабка была Ангелина.

— Ангелина — это нормально, имя Ангелина, Анжелика — это греческие имена от «ангелос» — вестник. В христианском мире давно девочек такими именами называли. Имя Ангелина даже в святцахесть.

— Откуда ты все знаешь? Читаешь много?

— Телевизор смотрю, — пробурчал Леня, поняв, что не в ту сторону его понесло.

— А я не люблю телевизор смотреть, — отмахнулась девушка. — Скучно. То ли дело «музон» слушать. — Она начала что-то напевать, но тут же поперхнулась и увлажнившимися глазами посмотрела на Леню: — А с Мишей что теперь будет? Они убьют его, да?

— Я его отправил в другую сторону, — решил соврать Леня, передернув плечами от неприятных воспоминаний. — Чтобы всех не поймали, бежать лучше по отдельности. Мы в одну сторону, он в другую.

— Бедненький, — всхлипнула девушка. — Он такой… симпатичный. Веселый! А еще и бизнесмен!

Костер разгорался, и возле него стало тепло, даже колени стало припекать немного. Леня поднялся, наломал нижних лап от елей, которые были посуше, набросал их возле костра, потом постелил свою куртку.

— Иди сюда, — предложил он Анджеле. — Можешь полежать, даже уснуть, если хочешь.

— Только ты никуда не уходи! А то я усну, а ты уйдешь. Я боюсь!

— Ну что ты, — широко и беззаботно улыбнулся он, усаживаясь на хвойные лапы.

Девушка доверчиво присела рядом, потом улеглась на его колени и стала смотреть на огонь. Леня подбрасывал понемногу веток, слушая, как они трещат от разрываемых закипающей влагой волокон. Идиллия, деревенские каникулы, туристический поход! Но на душе даже у него стало спокойнее. Конечно, отвык он уже от… того, чтобы, не задумываясь убивать, чтобы вот так хладнокровно перерезать кому-то горло. Теряет форму, теряет.

Анджела на его коленях мирно засопела, согревшись у огня. Ее глаза закрылись, а рука сползла и упала на землю. Леня тихонько взял ее за кисть и хотел положить себе на колено, но тут мимо него неожиданно пролетело нечто со знакомым и характерным звуком «чив-в, чив-в». Это «нечто» с глухим стуком ударилось в соседний ствол дерева, и сверху посыпалась хвоя.

Леня не слышал выстрелов, но хорошо знакомый звук пролетавших мимо пуль узнал. Если ты такое слышал хоть раз в жизни, если они хоть раз пролетали мимо твоей головы, то этот звук никогда не забудешь.

Пугать девушку нельзя, потому что она и так на пределе. Леня положил руку Анджеле на плечо, пытаясь унять возбуждение, и прислушался. Да, точно! Где-то не очень далеко раздавался не совсем обычный шум. Слышно было, как трещат кусты, как будто кто-то продирался через них, треснула сухая ветка под чьей-то ногой. А вот это… Ветерок пару раз отчетливо донес человеческий возглас, а потом звук пули, отрикошетившей от камня.

Странно, что он не слышал выстрелов. Стреляли из оружия с глушителями? В тайге? И тут, как бы ответом на его вопросы, ударила автоматная очередь, потом вторая. Леня нашарил за спиной пистолет, который забрал у убитого бандита, вытащил его из-за ремня и положил рядом с собой. Пора приготовиться, потому что стреляли метрах в тридцати, там кто-то с кем-то устроил перестрелку, и это было… Хорошо или плохо?

Пистолет Ярыгина, который он забрал у бандита, не был снабжен глушителем. Когда за ним недавно гнались, то тоже стреляли из оружия без глушителей, он отчетливо слышал звуки автоматных очередей «АКСУ». Сейчас тоже отвечали из «АКСУ», но кому? Тому, кто стрелял с глушителями. Спецназ? Значит, хорошо, значит, этих типов догнали спецслужбы?

Леня не спешил радоваться, понимая, что в жизни всегда есть место непредсказуемому, и верить даже в очевидное не стоит.

Мовчун бежал за Борщевским и думал о том, что он тут делает. Как-то сразу два года назад его жизнь изменилась. Не так, как принято говорить, что она изменилась круто, она изменилась абсолютно.

Николай был не просто хорошим инженером, он был талантливым инженером и чувствовал железо нутром, всем организмом. И когда служил в ФСО, его работой была проверка по инженерной части. Проверка машин, на которых ездили «подопечные», проверка во время выездов в другие регионы других механизмов, проверка зданий, оценка возможности использования различных устройств для организации покушения.

И всегда капитан Мовчун выполнял свою работу основательно, вдумчиво. После него не надо было перепроверять, результаты его работы были надежны, как земная кора. Но был у Мовчуна не очень простой характер. Не то чтобы он не ладил с людьми. Как раз дружить с ним было легко и удобно. Про него говорили, что надо только попросить, и Коля сделает.

Он не страдал от шуточек и дружеских подначек товарищей по работе. Его такими вещами вывести из себя было сложно. Его вообще было сложно вывести из себя — эту гору мышц и самообладания. Максимум, чего можно было добиться, так это спокойной угрозы: «А теперь беги», и добродушной улыбки. Если успеешь увернуться от стального захвата пятерни Мовчуна, то тебе повезло. Если нет, то шутить приходит черед Николаю. Он мог поставить тебя на голову, мог поднять под потолок на вытянутых руках и имитировать бросок.

Но при всем своем добродушии Мовчун был обидчив, и обижался в основном на начальство, когда его, не подумав, обвиняли в невнимательности, недобросовестности, разгильдяйстве. Чего греха таить, такие упреки сыпались от начальства частенько, когда оно получало взбучку за свое неумение организовать должным образом работу, за свои проколы по службе. И тогда упреки лились сверху вниз по инстанции на всех, кто не успел увернуться. И это Колю бесило, страшно обижало, потому что он-то в работу вкладывал всего себя без остатка.

И вот один раз Коля не сдержался и ответил резкостью в ответ на необдуманный упрек в свой адрес, затем это случилось во второй раз. А в третий он нарвался на злопамятного и болезненно самолюбивого начальника, который ему этого не простил. Даже в ущерб службе.

Потом подошел потолок звания, возраста и выслуги. Мовчун, несмотря на свое совершенное здоровье и мощную физическую подготовку, понял, что ему не светит дальнейшее продвижение по службе, и это его вывело из себя окончательно. А как-то, совершенно случайно, появились люди, предложившие вспомнить молодость, когда он еще служил срочную в ВДВ. Формировалась какая-то супергруппа спецназа ВДВ, и Николаю предложили войти в нее…

Борщевский вдруг остановился и присел на колено. По сигналу его поднятой руки Мовчун тоже присел и машинально, настолько въелась в плоть и в кровь боевая выучка, взял под контроль свой сектор пространства. Он восстановил дыхание и старался разобраться в звуках окружающей тайги. Что услышал или увидел Кеша Борщевский?

Снова беззвучная команда вперед, и снова они побежали. Борщевский впереди ловко лавировал, нагибался, подныривал, перескакивал, обходил препятствия. Николаю оставалось лишь повторять путь старшего в их маленькой группе. Они бежали уже третий час, если это можно было назвать бегом.

Когда кто-то рухнул в кусты, Мовчун среагировал мгновенно. Через коммуникатор еще слышались слова «справа на два часа…», а он уже летел в другую от напарника сторону, чтобы не создавать кучи и рассредоточиться. Здоровый мужик с бритым черепом выскочил прямо перед Борщевским и ударом ноги попытался выбить из его руки автомат. Мовчун короткой очередью из своего оружия прошелся по кустам, чтобы на напарника не навалилось сразу несколько человек, и перекатился в сторону, успев глянуть, каково положение Борщевского. Кеша, как всегда, был на высоте, не зря его псевдонимом было название одного хитрого и очень удобного инструмента — стусло. Он мог за очень короткий промежуток времени нанести массу точных ударов ребром ладони под самыми разными углами с точностью до нескольких градусов. На тренировках он частенько демонстрировал свое искусство в такой «рубке».

Бритоголовый, конечно же, промахнулся ногой и тут же получил подсечку ногами Борщевского, крутнувшегося на спине. Большое тело бандита рухнуло в траву, и оттуда послышался матерный возглас. Нервишки у вас, подумал Мовчун и дал еще одну короткую очередь правее, чтобы обезопасить командира от вторичного нападения.

В ответ ударила автоматная очередь, разорвав привычный таежный гомон птиц и шелест листьев. Пули прошли над головой, а парочка ударилась в камни в том месте, где он лежал несколько секунд назад. Оценив умение противника предвидеть передвижение цели в зарослях, Мовчун засек, откуда раздались выстрелы, и успел заметить, как еле заметно качнулась ветка куста. Конечно, это же азы! Выстрелил, перекатился. Неужели думает, что он будет играть в эти тупые игры?

Из зарослей, где находился Борщевский, слышалась активная возня и стук ударов. Кеша справится, лениво подумал Мовчун. Против Кеши бесполезно дергаться. А вот сколько там еще в кустах прячется? Если их больше, чем один, то они обязательно предпримут обманный ход. Один будет имитировать атаку или попытается придавить плотным огнем, а второй кинется в обход, чтобы зайти сзади или сбоку.

Он оглянулся, прикинул возможности маневра на своей позиции, а потом выставил автомат над головой и дал очередь вдоль всех зарослей впереди. Затем быстро отполз назад и ужом скользнул вправо. Если нападать на него, то только справа. Со стороны бритоголового они нападать не будут, пока тот в кустах возится, так что есть шанс подстрелить его ненароком.

Как он и ожидал, целый рой пуль, сопровождаемый стрекотом «АКСУ», врезался в землю, срубил несколько веток куста в том месте, откуда он сам только что стрелял. Но бо́льшая часть пуль пронеслась над головой. О чем это говорило? О том, что стрелял не ахти какой храбрый боец, паливший фактически не целясь. Или неопытный стрелок. Ладно, с ним потом разберемся! Мовчун лег на бок и приложил приклад автомата к плечу. Ствол смотрел в сторону, откуда должен был появиться противник. И если в кустах остался менее опытный, то появиться должен боец вполне крепкий. Тут шутить нельзя.

Он не ошибся. Еще две длинные очереди прошили землю и кусты чуть левее. И в этот момент справа выскочил высокий, довольно крепкий парень в зеленом противоэнцефалитном костюме, с черной банданой на голове. Двигался он практически бесшумно и каким-то образом умудрился не потревожить растительности. Если бы Николай его не ждал с той стороны, то обязательно проворонил бы нападение, и последствия, учитывая мастерство бандита, были бы для Мовчуна печальными.

Даже сейчас все решали не секунды, а доли секунд. Бандит был готов открыть огонь в любое мгновение, но ему нужно было время для определения места цели. Мовчун своего противника увидел чуть раньше и тут же нажал на спусковой крючок. Короткая, в три патрона, очередь ударила незнакомца в грудь чуть ниже левой ключицы. Он дрогнул, словно наткнулся на стену, и повалился в траву боком, как боксерская груша, сорвавшаяся с цепи.

Мовчун еще секунду лежал, потом бросился вперед. Подсознание подсказывало, что он этого человека убил, и больше беспокоиться о собственном тыле не стоит. Больше Мовчуна волновал тот, кто только что палил в него из кустов, он отчетливо слышал, как там судорожно, с множеством посторонних стуков, отсоединяли магазин. Пока не раздастся щелчок фиксатора, означающий, что новый полный магазин вставили на место опустевшего, пока не лязгнет затвор, вгоняя патрон в патронник, нужно бежать. Бежать, чтобы опередить, бежать, чтобы как можно больше людей взять живыми и допросить. Нужна информация, иначе все эти фокусы с планерами, гонками по непролазной тайге, с обглоданными зверьем трупами окажутся бесполезными. Взяли обязательство сделать работу, значит, надо ее делать без дураков!

Огромное тело Мовчуна взвилось над кустарником в тот момент, когда в руках бандита, наконец, лязгнул затвор автомата. Не хватило всего секунды, а теперь… В последний момент Николай успел изменить направление падения своего тела, нажав на курок автомата. Нарываться на порцию пуль он не хотел, было бы глупо в такой простой обстановке получить пулю. И стрелял он в лицо бандиту, чтобы ошеломить его, напугать. Мовчун был почти уверен, что не попадет.

Но черт дернул этого щуплого парня с бешеными злобными глазками вскочить на ноги и рвануть в сторону. Мовчун падал на бок, но еще до того, как приземлился, понял, что одна пуля попала-таки бандиту в висок. Тайгу огласила басовитая и не совсем приличная тирада. Николай упал, перекатился и сел, стукнувшись спиной о сосну. Ему на голову посыпались желтые иголки и несколько высохших шишек. Все! Учудил! Ну, надо же, какое невезение!

Можно было не вставать, потому что и так понятно, что бандитов было всего трое. Почему понятно? Потому что больше никто не стрелял, никто не бросался на них с Борщевским, никто не бросался, наоборот, от них в тайгу. Да и сам Кеша уже стоял на ногах и тряс ушибленной кистью правой руки, сплевывая под ноги и что-то ворча себе под нос. Под свой знаменитый крючковатый нос. И скоро Коле Мовчуну придется услышать пару нелестных фраз в свой адрес, которые раздадутся как раз из-под этого носа. Бывает же такое стечение обстоятельств, когда ты вроде бы и не виноват, но в то же время кто виноват, как не ты. Должен был! Обязан! На то ты и…

— Микола, ты там как? — крикнул Борщевский, не поворачивая головы.

— Нормально, — буркнул Мовчун и стал подниматься, отряхивая голову и плечи от хвои.

Борщевский тут же повернул к нему голову и посмотрел осуждающе. Все ясно, понял! Теперь, если у него самого там труп лежит, то имеют они дырку от бублика, а не пленников и информацию. Хотя в этом случае легче будет самого Кешу попрекнуть. Что же ты одного не взял, когда я от двоих отбивался! А будет от этого легче? Не будет. И вообще они шли парой, парой и ответственность делить. Фигово сработали!

Но когда Мовчун подошел к месту схватки Борщевского, то увидел картину более радостную. Кеша стоял над безжизненно распростертым телом, однако телом живым. Правда, из глубокого пореза на предплечье бандита текла кровь, а еще в его бедре торчал охотничий нож. И этот нож Борщевский не торопился вытаскивать.

— Наигрался в войну? — ехидно спросил Стусло. — Эх, Коля! Учишь тебя, учишь. — Он махнул рукой, потом вытянул из кармана кусок бечевки, стал связывать пленнику руки и, привязывая их к дереву, пробурчал: — Притащи свою работу сюда да вещи их посмотри. И следы глянь. Куда, откуда, сколько. Не хватало нам в самый интимный момент еще гостей.

Николай промолчал и поплелся выполнять. Сначала он притащил за руку первого убитого. Парень был здоровым, никак не меньше килограммов девяноста пяти. Второго, щуплого, взял, как баул, за брючной ремень. Никаких особенных вещей у бандитов с собой не было. Два рюкзака с самым необходимым. Из расчета примерно на двое-трое суток автономной жизни в тайге, никак не больше. Значит, намеревались вскоре добраться до какой-то цели?

Борщевский уже связывал пленнику ноги, натягивая веревку и привязывая ее к противоположному дереву. Теперь бандит лежал растянутый между двух деревьев и при всем желании не мог вырваться. Он мог только крутиться вокруг своей оси, как шашлык на шампуре. И все.

Взяв протянутую Мовчуном фляжку, Иннокентий плеснул пленнику на лицо, потом приложил горлышко к губам и влил ему немного воды в рот. Бандит закашлялся, закрутил головой и открыл, наконец, глаза. Как-то сразу стало понятно, что в себя этот тип пришел немного раньше, но не спешил это демонстрировать.

Взгляд у него был нехороший. Не злобный, не уничтожающий или какой-нибудь свирепый. Нет, это был холодный, даже какой-то спокойный взгляд хищника. Ледяной, безжалостный. Сразу понятно, что, повернись к нему спиной, и он тебя мгновенно и умело убьет. И даже лица твоего потом не вспомнит. Раз плюнуть ему! И это при том, что у него глубокая резаная рана на руке, и нож торчит в бедре почти по самую рукоятку.

— Кто вы такие? — тихо, почти сонным голосом спросил Борщевский, потерев свой нос.

— Это я вас должен спросить, кто вы такие? — парировал пленник. — Это вы убили двоих моих товарищей, меня вон связали для непонятных целей. А мы всего лишь охотники из ближайшей деревни.

— Какой?

— Сосновки, — тут же ответил пленник.

— Ясно, а автоматы у вас для охоты? — понимающе закивал головой Кеша.

— Конечно! Браконьерство, но за это не убивают. Можете меня оштрафовать.

— Ты парень толковый, сообразительный, — вздохнул Борщевский и положил на колени свой «Вихрь» с глушителем на стволе. — Сам ведь видишь, что мы не лесники, не егеря и даже не ОМОН.

— Бандиты, что ли? — криво дернул щекой пленник, выдав наконец что с трудом терпит боль от ножа в ноге.

— Формулировки отложим пока. Слона хоть мотыльком назови, а в посудной лавке эффект все равно будет один. Кто заказчик ваших услуг?

— Каких? — постарался улыбнуться пленник, и это у него почти получилось. — На поставку дичи? Так мы для души, для себя охотились.

— Не беспокоит? — кивнул Борщевский на нож, вокруг которого штанина уже пропиталась кровью.

— А как насчет присяги? — вопросом на вопрос ответил пленник. — Как там насчет чистых рук, горячего сердца и холодной головы?

— Никак, — не сводя взгляда с ножа, отозвался Борщевский. — У тебя ведь тоже в прошлом присяга, служение родине. Сейчас ты — частное лицо, и мы — частные лица. И все, что между нами происходит, — это вроде как поселковая драка. Улица на улицу. Вы с одной, мы с другой? Нет? Не-ет, вы не с другой улицы. Вы теперь иногородние, вы как столичные студенты, что в село на картошку приехали. И давай гадить, девок наших щупать! Чужие вы теперь нам. За нами свое село, за вами чужаки. Так что мы в своем праве.

Мовчун смотрел на этот спектакль и ухмылялся. Кеша снова в своем репертуаре!

— И что, начнем уличные разборки? — процедил пленник. Он явно стискивал зубы, потому что его начало лихорадить. — Тогда вы в тупике, ребята! Тут выигрывает кто-то из тех, кто стоит за нами. Мы пешки, а решают они.

— И ты как пешка готов умереть за них? — приподнял Борщевский одну бровь.

— Это моя работа, — поморщился пленник. — Так сказать, без протокола. Если я буду при каждом шухере кидать своих работодателей, то у меня как минимум не станет работы.

— Ну и гад же ты, — не выдержал Мовчун и вплотную подошел к нему. — Я вот погоны не снял, чтобы продолжать родине служить. Я их не снял, потому что у меня теперь больше возможностей, и я не скован многими условностями. Могу вот тебя сейчас удавить! А ты ради чего их снял, сука? Ведь носил же, а?

— А ты не лезь мне в душу! — вдруг заорал пленник. — Не твоя жизнь, и не тебе в нее лезть! Условностей тебе было многовато? Теперь вон, — он кивнул на тело одного из бандитов, которого Мовчун свалил очередью в грудь, — у тебя руки развязаны. А я с Сычом три года из одного котелка жрал и бок о бок спал. И он мне жизнь спас.

— Сегодня ему это не удалось, — грустно заметил Борщевский. — Сегодня ты точно умрешь. И не потому, что ты преступник, не потому, что ты нам враг. Ты умрешь потому, что ты предатель, ты предал солдат, с которыми рядом воевал. Рядом не только Сыч был, рядом были и другие. А вот вы с ним пошли к бандитам. И боевое братство в нашем лице тебя не прощает, а приговаривает.

— Какое братство! — в запале хрипло закричал пленник. — Нас сдали военной прокуратуре, нас лишили званий, боевых наград! А ведь никто не стал разбираться. Да, мы были виноваты, но не в нас же дело…

Он закашлялся, лицо пошло красными пятнами, странно смотревшимися на бледном лице. Этот человек терпел боль от раны, в которой все еще торчал нож, но у него уже начиналась лихорадка, он уже испытывал последствия от потери крови. Борщевский смотрел на бывшего спецназовца, не выражая никаких эмоций. Он знал, что это действует на психику сильнее всего. Нельзя показывать симпатию, жалость, этим мгновенно воспользуется любой преступник, потому что в их среде такие вещи быстро понимают и умело используют. Но нельзя показывать и ненависть. Это распаляет, помогает в горячке выдержать все, что угодно, даже прямую угрозу смерти. А вот равнодушие выводит из равновесия, ломает человека лучше всего. Даже на пороге смерти самый отъявленный преступник должен испытывать к себе чье-то если не уважение и симпатию, то хотя бы интерес. Вот он какой, вот он вурдалак, исчадие ада. Это как-то возносит его, возвеличивает в собственных извращенных представлениях. А когда ты никому не нужен, это доконает любого. Даже самого сильного. Все хотят внимания к себе и понимания!

И это внимание, как дар небес, как высшее счастье, нужно показать, но в очень определенный, четко выверенный момент. Нужно почувствовать в противнике этот надлом, ту зыбкую грань, когда он готов, когда он жаждет говорить с тобой по душам. А еще его очень мучит нож в ноге. Безжалостно? Садизм? Пытки? Но Борщевский ведь не пытал этого человека. Он понимал, что тот страдает, но отказ облегчить участь раненного в бою врага — это совсем другое. А о жалости забываешь сразу, когда вспоминаешь количество трупов позади этого человека, о количестве возможных впереди и о теле, подвешенном за ноги в тайге, с ноги которого срезаны куски мяса для того, чтобы их съесть.

Борщевский снова обратился к себе. Ну, осталась жалость?

— Как тебя зовут? Имя есть? — спросил он.

— Есть, — перекосившись в болезненной улыбке, ответил пленник. — Михаил.

— Ну так вот, Миша. Твой путь закончен, и впереди тебя ждут либо долгие допросы следователей, огромные тома уголовного дела и очень тяжкие ночные размышления в «одиночке» в ожидании приговора, либо я тебя убью здесь.

— Убивай. — Пленник откинул голову и закрыл глаза.

— Ты смерти не боишься, она слишком легкий для тебя выход. А мне хочется, чтобы ты помучился, потерзался, чтобы ты метался по каменной холодной камере и выл на стены. А ведь такое будет. Гнусность настолько переполняет людей, что ей там, внутри, в какой-то момент уже нет места, и она лезет из него, а ее место заполняет раскаяние. Оно будет душить тебя, особенно по ночам. Ты будешь проситься на допросы, будешь молиться, кататься по полу, лишь бы тебя отвели на допрос, лишь бы с тобой хоть кто-то поговорил, потому что тебе нужно будет выговариваться, изливать душу. Все твое геройство слетит с тебя быстро, а останутся лишь лица убитых тобой людей да глаза твоих товарищей. Преимущественно мертвых.

Пленник молчал, и это было хорошим признаком. Он не матерился, не смеялся в лицо, не угрожал, не кривлялся тем, что не боится смерти. Он молчал, а значит, был близок к пониманию. А понимания ему добавляла изматывающая боль в ране, где торчал нож. И не дай бог кому-то из гражданских узнать, каким иногда способом приходится добиваться откровенности, как приходится ломать мужиков. И не дай бог детям, бегающим во дворе с деревянными автоматами и кричащим: «Падай, а то играть не буду! Я тебя первый убил!», узнать, что такое война изнутри.

Борщевский наклонился к раненому и выдернул нож из ноги, тут же закрыв рану приготовленным еще до начала разговора марлевым тампоном. Из раны ручьем хлынула кровь, и ее надо было остановить. Мовчун тоже подошел и стал перетягивать бедро жгутом ближе к паху. Потом полез за аптечкой.

— Кому нанопрепарат понадобился? — как бы между прочим спросил Стусло, не отрываясь от своего занятия.

— Есть один упырь, — так же спокойно ответил раненый, как будто они просто продолжили прерванную беседу. — У него сеть частных клиник… Депутат! Не хочет на науку тратиться, а хочет, чтобы сразу.

Через несколько минут после того, как раны были обработаны, как были сделаны необходимые в таких случаях уколы, раненый забылся коротким сном. Лицо немного покраснело, но выглядело так, будто этот человек за какой-то час постарел лет на двадцать. Рассказал он достаточно, чтобы следствие ухватилось за ниточки и оперативники начали работать в этом направлении.

— Останешься с ним, Коля, — заполняя наполовину опустевший магазин автомата, велел Борщевский. — Я к самолету. Постараюсь успеть взять этот чертов активатор и вернуться.

— Меня вы оставите здесь? — послышался слабый голос пленника.

— Да. И чтобы тебя волки не сожрали или тигры, мой напарник тебя будет охранять. Хотя лучше бы тебя сожрали. А пока лежи и думай! Попробуй в Бога поверить. Говорят ведь, что ему не важно, кем ты был раньше, ему важно, кем ты стал, что ты поверил в него. А еще есть такие стихи у одного довольно известного поэта по имени Лев Даров, можешь на досуге порыться в тюремной библиотеке, так вот он очень хорошо как-то написал в том смысле, что настоящие мужчины не те, кто способен на какой-то там подвиг или поступок, а те, кто способен на раскаяние. Учти это, Миша! На подвиг раскаяния!