3
Вряд ли следует приводить здесь весь текст Глеба Студенецкого, где явное чувство стиля было перемешано с пьяным бредом и философским старьем – идеями, жеваными-пережеваными больше ста лет назад. Выделим квинтэссенцию.
Геннадий Хвостенко действительно специализировался на обслуживании тайных грехов элиты. Он сумел поставить дело так, что солидного человека, жаждавшего острых ощущений, жаждавшего самых изысканных специй в пресном потоке дней – самый надежный путь приводил к Геннадию. Здесь за немалые деньги и исключительно по рекомендации экономический или политический туз мог предаться любым своим прихотям, фирма, так сказать, гарантировала. Гадкие капризы местных патрициев оставались в глубокой тайне от мира.
Но погружение в запретные глубины чревато одной опасной особенностью: пресыщение наступает очень быстро. То, что вчера остро и пряно вздергивало нервы, сегодня так, едва пошевелит опустошенную душу, а завтра и вовсе не тронет… И для таких морально растленных, как римские вельможи, типов Хвостенко изобрел чудовищную игру.
Уколы наслаждения сумеречная душа способна получать от сознательного разрушения табу – запретов, устанавливаемых обществом. И чем дальше, тем более сильный запрет приходится ломать в себе, чтобы испытать приход кайфа. Ну а какой самый прочный, самый категорический запрет в любой практически культуре? Правильно: убийство. Убийство человека, разумеется.
И вот Хвостенко готов был предоставить избранным – единицам! – эту изуверскую услугу. Помимо просто тайных кабинетов он с помощью особо доверенных лиц соорудил особо тайный, глубокий подземный бункер, точнее, целую систему помещений: с вентиляцией, обогревом и иными коммуникациями… о существовании чего рядовые работники не должны были и подозревать, думая, что хозяин строит подземный склад. На самом же деле это был каземат, где для желающих разыгрывалось адское реалити-шоу под названием «Суд».
Завлечь какого-нибудь бомжа опытным помощникам Хвостенко не составляло труда. Почти любой из опустившихся субъектов радостно велся на обещание почти дармовой жратвы и выпивки – с туманным продолжением, что эту жратву попозже надо будет отработать… но кто ж из этой публики мыслит дальше нынешнего дня! Отработать там когда еще, а водка и закуска сейчас – так ура!
И вот такого горе-человека привозили в сервис, препровождали сначала в душевую, а потом в бункер. Все это, понятно, делалось ночью, опять-таки в глубоком секрете от обычных мастеров и слесарей. Ну а когда жертва оказывалась в бункере, ловушка захлопывалась навсегда. Выхода не было, а кричать, шуметь… хоть три года кричи, ни до кого не докричишься. Поэтому даже если у кого из пойманных и пробуждались какие-либо подозрения, было уже поздно.
Впрочем, сначала с подопытными обращались вполне сносно. Мыли, брили, давали новую дешевую одежду – темно-серую робу. Кормили без изысков, но сытно, водки не давали, но дешевого крепкого пива – пожалуйста… Узники заметно свежели, поправлялись, обретали человеческий вид. Если кто все же возникал с расспросами, отвечали с загадочным видом: подождите с недельку, все разъяснится… Чтобы успокоить, иногда пускались в расспросы, причем вежливо, на «вы»: а кем вы были по профессии, каков опыт работы?.. И, услышав ответ, радостно восклицали: ну что ж, это нам как раз и надо! Так что подождите немного, а пока отдыхайте, подкрепляйтесь, набирайтесь сил… Этого оказывалось достаточно. В бункере, без солнечного света, люди теряли счет дням, но это их не тревожило.
И вот наступал день, когда отъевшегося, отмытого, слегка поздоровевшего пленника приподнятым тоном просили на выход: «Ну, вот и настал ваш час!..» – говорили ему. Ничего не подозревая, он выходил, в узком коридоре ему мгновенно совали в нос тряпку с хлороформом – и сознание покидало его.
Когда же оно возвращалось, несчастный обнаруживал себя в незнакомом, ярко освещенном помещении – собственно, это был соседний бункер, в полушаге от комнаты, где содержался узник, но он там никогда не бывал.
И обнаруживал себя он привязанным к особому вертикальному станку, стоящим на коленях и зафиксированным так жестко, что не мог пошевелить ничем. И крикнуть тоже не мог: в рот был туго вбит кляп.
Кроме него, в комнате находились еще несколько мужчин: двое-трое с деловыми, равнодушными лицами и один бледный, с мятущимся взглядом, старающийся держать себя в руках и не очень справляющийся с этим. Это и был приглашенный гость, заплативший огромные – огромные! – деньги, чтобы исполнить в реалити-шоу главную роль. Исполнителя.
Одним из спокойно-деловых был Геннадий. Заметив, что пленник приходил в себя, он начинал инсценировку. Объявлял, что заседание специального трибунала объявляется открытым, и зачитывал по бумаге, в чем обвиняется подсудимый – это был перечень отвратительных грехов, где в зависимости от фантазии Хвостенко могли фигурировать и инцест, и скотоложство, и убийства, и даже колдовство. Зачитав обвинение, Хвостенко предлагал присутствующим высказаться.
Тут наступала свобода слова. И подручные хозяина, и будущий исполнитель вправе были говорить что угодно, но каждый обязан был в заключение вынести вердикт. А далее по большинству голосов определялся приговор. И он всегда был смертный.
Это понятно: что бы там ни вздумал болтать гость, у прочих присутствующих других решений быть не могло… Впрочем, и гости являлись сюда не затем, чтобы болтать либеральный вздор.
И тогда, утвердительно кивнув, Геннадий объявлял:
– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. В исполнение привести немедленно!
И вручал исполнителю пистолет, в котором, как было заранее оговорено, имелся один патрон – в патроннике.
Ради этого и платились огромные деньги.
Запрет запрету рознь. Окунуться в грязь низменных страстей легко. Убить человека – совсем другое дело.
Конечно, Студенецкий не мог знать, что испытывали в этот миг другие. Он описывал свои ощущения.
Когда его рука почувствовала прохладную сталь пистолета, он с острейшим, немыслимым разрывом души понял, что сейчас делает шаг в иную сторону бытия. Все, что было до этого, – всего лишь легкомысленная болтовня. Легко Глеб подхватил осторожные разговоры Геннадия на эту тему, легко понял, к чему тот ведет, пустился в умный, ироничный, с легким изящным цинизмом монолог… и, когда Геннадий, решив, что клиент созрел, уже всерьез предложил принять участие в «Суде» и назвал сумму, от которой рядового обывателя хватил бы удар, – сразу согласился. Ну что там в самом-то деле никчемная жизнь какого-то отброса! – она и ему самому в тягость, не говоря уж о других. А Глебу Студенецкому – острейшая проверка себя, своих духовных сил. Он и согласился, и все это ему казалось – так, мультфильм для взрослых.
Побледнел и растерял иронию он тогда, когда очутился в зале «Суда» и увидел скованного человека, которого ему предстояло убить. Он встретил его взгляд, поспешно отвел глаза – и, душевно содрогнувшись, понял, что этот человек не отброс, он не родился на дне жизни от нищих и пьяных горемык, нет, он был настоящим человеком, но случилось так, что не выдержал трудных испытаний судьбы. И теперь платит за это.
Глеб вдруг стал думать, что расплата несоразмерна слабостям. Хвостенко начал читать обвинительную речь, перечисляя мнимые прегрешения подсудимого, а Студенецкий все думал и думал и никак не мог собраться с мыслями и с силами, он ощущал себя так, словно это не кому-то, а ему самому сказали, что его должны расстрелять и у него есть десять минут на прощание с миром. И он никак не мог найти, что же ему следует сделать или хотя бы сказать.
– …Таким образом, – равнодушным судейским голосом бубнил Геннадий, – по совокупности совершенных деяний подсудимый заслуживает высшей меры наказания, каковой является… – Он поднял голову, странно изменившимся взором обвел присутствующих и задержался на лице Глеба. И после этого сказал: – Смерть.
Секунда молчания показалась Глебу бездной. Первый из подельников Хвостенко глухо молвил:
– Смерть.
– Смерть, – эхом повторил второй.
И все взгляды обратились на Глеба.
Он вдруг подумал, что если сейчас откажется, то живым отсюда не выйдет. Мысль была глупой – рассуждая разумно, нетрудно было заключить, что это невозможно: Студенецкий – бизнес-фигура городского масштаба, связь его с Хвостенко вовсе не секрет, исчезновение вызовет сильнейший переполох…
Но разум в такие секунды не помощник.
Впрочем, Глеб сумел собраться, взять себя в руки и даже сообразить, что ничего ему не грозит. Причем сделал это мгновенно, задержка составила доли секунды – в пределах естественной человеческой реакции.
– Смерть, – прозвучало в четвертый раз.
– Единогласно, – объявил Геннадий. – Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. В исполнение будет приведен немедленно. – Он сделал паузу и скомандовал: – Исполнитель!
Студенецкий вскочил, как школьник перед завучем. Ему сунули маленький пистолет – позже он узнал, что это ПСМ («пистолет самозарядный малогабаритный») – и указали рукой: вперед!
Вот тут Глеб ощутил, что цвета, запахи и звуки оставили его. Он остался наедине с тусклой и беззвучной картинкой: намертво связанный приговоренный с кляпом во рту – черты лица искажены и этим кляпом, и предыдущей скверной жизнью, теперь уже не узнать, каким он был когда-то, до того, как перестал быть человеком.
И Глеб видел, что теперь, в свой последний миг, его жертва сознает, что происходящее с ним – расплата за предательство своей судьбы, за то, что не стал тем, кем должен был стать, за неисполнение того, ради чего явился на этот свет. Он все это осознал, как осознал и то, что слишком поздно и ничего уже исправить нельзя. Единственное, что осталось ему в этой жизни, – умереть человеком, а не как тварь дрожащая. И он, ломая свою слабость, поднял голову, чтобы смотреть смерти в глаза.
Глеб понял, что больше он этого не выдержит, и, шагнув вперед, выстрелил в упор.