Глава 32

Высшие партийные и государственные руководители Германии, которых Гитлер собрал в своем бункере на расширенное совещание, в этот первоапрельский день 1944 года выглядели понуро. Сановников высшего ранга в последнее время фюрер собирал часто, чтобы, как он выражался, «постоянно держать руку на пульсе». «Пульс» на фронтах, да и внутри страны в эти дни был довольно ровный. Никаких крупных военных операций, никаких проигранных баталий, продуктивная работа тыловых предприятий, умеренные трудности, как у любой страны, ведущей тяжелую, кровопролитную и затяжную войну. Но не мысли о войне сейчас тревожили собравшуюся нацистскую верхушку.

На этом совещании, и каждый из присутствующих прекрасно об этом знал, непременно возникнет вопрос о праздновании предстоящего юбилея – 55-летия Адольфа Гитлера. Именно это обстоятельство и вызывало уныние. Слишком хорошо руководители рейха помнили празднование пятидесятилетия фюрера. Тогда, 20 апреля 1939 года, звон колоколов разбудил миллионный Берлин. Звонари трудились несколько часов, и колокольная музыка прекратилась только к десяти часам утра, после чего фюрер стал буквально продираться через живой коридор обезумевшей от восторга толпы к трибуне, расположенной неподалеку от двух колоссального размера статуй, символизирующих die Partei и die Wehrmacht – партию и армию. В 10 часов звуки огромного по составу военного оркестра возвестили начало парада – с этого момента стальная река касок, танков, пушек и самолетов непрерывно текла мимо трибун до трех часов дня! Какая мощь! Какая красота и размах! На Шарлоттенбургском шоссе, на площади Республики, на Унтер-ден-Линден через каждые сто метров многочисленные флаги с нацистской символикой, орлы, военные штандарты и непроходимое море плачущих от восхищения людей!

Многие из тех, кто сейчас находился в бункере Гитлера, стояли тогда на трибуне рядом с фюрером и после парада поехали вместе с вождем в новую рейхсканцелярию принимать иностранные дипломатические миссии. Во всю длину коридоров – неподвижные, как статуи, широкоплечие, белокурые и голубоглазые гвардейцы «Лейбштандарта СС Адольф Гитлер» в своей красивой черной с серебром униформе. Они же открывали шестиметровой высоты дверь из красного дерева, которая ведет в коридор фюрера, и все приглашенные прошли в огромный кабинет с потолками из драгоценного палисандрового дерева, со стенами из красного мрамора, декорированными геральдическими знаками. Рейхсканцлер принимал тогда поздравительные речи, сидя перед огромным камином, который всегда топился только пихтовыми дровами…

Как это было великолепно! И как это было давно… Что осталось от былого величия «Тысячелетнего Третьего рейха»? Нет больше гигантских статуй Брекера, нет фанатичных толп, военная техника с трудом передвигается по заваленным осколками разбомбленных зданий улицам, да и улиц как таковых – почти нет… Единственное, что осталось от волнующего прошлого, – пихтовые дрова в маленьком камине толстостенного подземного бункера… Что сказать фюреру, что предложить? Не военный же парад под налетом английской авиации? Да и где найти войска для парада, когда новые, только что сформированные дивизии тотчас отправляются на Восточный фронт, латать то и дело возникающие бреши в обороне?

Деловая часть совещания меж тем подходила к концу. Заметно нервничающий и излишне раздражительный фюрер нетерпеливо выслушал доклады сановников о текущем положении дел в государстве и на полях войны, коротко обрисовал, а затем обсудил с присутствующими ближайшую стратегию важнейших дел, и – замолчал, опустив подбородок на грудь. Тишина длилась минут пять, после чего Гитлер громко хлопнул ладонью по крышке стола, быстро встал, нервно заходил взад-вперед, наконец остановился за спинкой кресла, на котором сидел Геббельс, тронул его за плечо и проникновенным голосом приказал:

– Рассказывайте вы. Меня интересует все. Особенно то, чего я не знаю и что от меня тщательно скрывают. Вы – мой верный друг и соратник по партии. Вы, дорогой доктор, понимаете, о чем я говорю. Накануне моего юбилея я хочу услышать из уст гауляйтера Берлина только правду, какая бы она ни была!

Министр пропаганды попытался было встать для доклада, но Гитлер надавил на его плечо и заставил вновь опуститься в кресло, продолжая оставаться за спиной Геббельса.

Доктор молчал, считая неудобным разглашать некоторые только ему известные факты в столь широком кругу, но Гитлер сильно сжал плечо министра пропаганды, и Геббельс начал:

– Мой фюрер! Господа! – он обвел взглядом присутствующих. – Все вы, как и наш вождь, как и я, без остатка посвятили свою жизнь достижению одной великой цели – созданию великой Германии и служению ее народу. Я не буду распространяться о том неимоверном напряжении наших стойких солдат в борьбе с большевистской чумой…

– Увольте, – словно про себя, но довольно громко проронил Гиммлер, который тоже находился среди присутствующих. – Я только хотел сказать, мой фюрер, – глава эсэсовцев слегка приподнялся и поклонился Гитлеру, – что у нас достаточно дел в своих министерствах, и мы достаточно хорошо информированы о положении дел, чтобы лишний раз отрываться и выслушивать пропагандистские речи, которые я с успехом могу прочесть в вашем «Рейхе».

Гитлер, соглашаясь, кивнул и все так же из-за спины попросил Геббельса:

– Пожалуйста, гауляйтер, излагайте по существу.

Геббельс покорно вздохнул и открыл свою папку, с которой никогда не расставался:

– Недавно в мои руки попало вот это письмо рядового солдата. Я не читаю чужих писем… – кто-то невольно прыснул от смеха. Геббельс поднял голову, осмотрел присутствующих и продолжил более напористо:

– В отличие от некоторых, я не читаю чужих писем! Этот солдат погиб на Восточном фронте, он писал родителям, но они тоже погибли при очередной бомбежке, и это письмо, оставшись без адресата, попало ко мне в министерство, – он развернул перепачканный окопной грязью листок:

– «Дорогие мама и папа! Сегодня мы принимали присягу, а завтра – в бой. Может быть – первый и последний для многих. Ребята подобрались веселые, и на присяге многие вместо слов: „Я готов умереть за фюрера и величие Третьего рейха“ – читали: „Я бы хотел умереть так, чтобы смерть моя обратилась против Гитлера, умереть за истинную Германию!“ И вы знаете, я уверен, что офицеры это слышали, но промолчали. Мне кажется, что они думают точно так же…»

В наступившей гробовой тишине Геббельс начал медленно складывать письмо, невозмутимо продолжая:

– Люди – по крайней мере гражданские и военные низших чинов – перестали употреблять при встречах и прощаниях приветствие «хайль Гитлер!» и выбрасывать вперед руку. Среди берлинцев стало считаться дурным тоном употреблять слово «фюрер». Только «Гитлер». Самые посещаемые сейчас места – церкви. Самые процветающие люди – цветочники. Их магазины ломятся от покупателей. К заупокойным службам люди несут цветы… – На ухо министру пропаганды что-то капнуло, и тот живо поднял голову. Фюрер молча плакал. Губы его дрожали.

– Мой фюрер… – растерянно начал Геббельс, но губы Гитлера дрожали не от обиды и горя, а от гнева и ненависти.

– Свиньи! – рявкнул он, и его пальцы еще больнее впились в плечо гауляйтера. – Если исторические памятники Берлина почти полностью уничтожены, то военные заводы столицы почти не пострадали. Мы даже втрое увеличили производство! У нас почти двадцать миллионов прекрасно вооруженных солдат. Наши новые танки и самолеты намного превосходят аналогичные виды оружия врага! В нашем арсенале, наконец, есть невиданное доселе «оружие возмездия»! – Гитлер наконец выпустил плечо министра пропаганды и в волнении зашагал по кабинету бункера. – На величие рейха трудятся пятьсот миллионов европейских рабочих, в рядах специальных дивизий «Викинг», «Нордланд», «Шарлемань» против большевиков сражаются русские, украинцы, французы, норвежцы, итальянцы, шведы, испанцы, датчане и даже англичане!!! А наши солдаты со смешками изменяют присяге?! – Гитлер истерично кричал, беспорядочно размахивая руками. – Под Германией вся Европа и половина России, каждый день из одной только Украины идут десятки составов с продовольствием, партия бесплатно раздает горячие обеды и зерно на столичном вокзале, чтобы немецкий народ не чувствовал себя брошенным! А эти… эти… эти… – фюрер не находил слов от бешенства:

Видно, мало засунуть этим негодяям и лицемерам по жирному куску мяса в рот! Ну, что ж! Есть много способов заткнуть им пасть!

– Да, мой фюрер! – вскочил со своего места шеф СС. – И очень эффективных!

Гиммлер посчитал, что настало время своей поддержкой сбить волну агрессии, готовой вот-вот перехлестнуть через край, но Гитлер жестом остановил его солдафонский порыв:

– Я не имел в виду ваши методы! Я говорю о поднятии духа нации!

Все воззрились на доктора Геббельса.

– Мое министерство трудится не покладая рук… – начал он оправдательную речь, но фюрер перебил и его:

– Фройляйн Лени Рифеншталь! – бросил Гитлер и победоносно глянул на присутствующих. – Ее искусство, ее талант и гений, ее умение повести народ за собой, дать ему новую веру в свое предназначение и величие, сплотить и вдохновить людей – вот что нам крайне необходимо сейчас!

Собравшиеся растерянно помалкивали, размышляя над словами вождя, а Гитлер, не дожидаясь ответной реакции, продолжал не менее страстно:

– Господин Денниц, вам известно, что в Норвегии над картиной именно такого характера сейчас трудится съемочная группа великой Лени Рифеншталь?

– Да, мой фюрер, – неуверенно кивнул гросс-адмирал, не понимая, куда клонит главный нацист.

– Тогда вам также должно быть известно, что в данный момент съемки остановлены из-за нехватки электроснабжения?

– Да, мой фюрер, – на сей раз уверенно кивнул Денниц. – Местные бандиты временно вывели из строя электростанцию. Я прикажу выделить лучших специалистов для скорейшего ремонта.

– Нет! – Гитлер сделал категоричный жест рукой. – Она не может ждать! Пока будет идти ремонт, вы проложите временную линию от своей морской базы.

– Но, мой фюрер, там есть только одна база, – растерялся гросс-адмирал, – секретная база подводных лодок!

– Именно о ней я и говорю!

– Но это означает одно, мой фюрер! – в голосе Денница зазвучали нотки горечи. – Рассекретить стратегически важный объект! Эта база создавалась три года! В обстановке полнейшей секретности доставлялось необходимое оборудование, производились строительные работы! Эта база держит в страхе все британские и американские караваны, каждый день наши субмарины пускают ко дну не одно вражеское судно, ослабляя обороноспособность и большевиков в том числе! Мой фюрер, потерять такой объект – это катастрофа! – предостерегающе закончил Денниц.

– Кто еще так считает? – обратился к собравшимся Гитлер, однако продолжая пристально глядеть только на Денница.

– Мой фюрер, – Гиммлер в очередной раз поднялся из кресла, – в этой области Норвегии сейчас плотно работает мой человек. Он, естественно, одним из первых узнал о намерениях фройляйн Рифеншталь и так же, как и господин гросс-адмирал, был категорически против такого решения. Он полностью согласен с выводами господина Денница.

Фюрер перестал сверлить глазами моряка и обернулся к шефу эсэсовцев:

– Насколько я понимаю, речь идет о сотруднике, курирующем выполнение проекта конструктора Вернера фон Брауна?

– Так точно! – отчеканил Гиммлер.

– Тогда вам как никому другому должно быть известно, – вновь внезапно взорвался Гитлер, – что проект нашего гениального конструктора не менее секретен, чем база подводных лодок! Однако на создание своего объекта он потратил три месяца, а не три года! И, насколько я осведомлен, прекрасно справился с этой задачей! В отличие от вас, Денниц! А это означает, что всего через несколько дней английским караванам больше просто некуда будет доставлять грузы! Надеюсь, вы это понимаете, гросс-адмирал?! – брови фюрера грозно сошлись у переносицы.

– Так точно! Но… – начал было командующий, пытаясь еще раз сказать и о значении своей базы, и о глупом предложении сжигать для съемок дефицитное дизельное топливо, и о… Но взгляд Гитлера был неумолим и сердит.

– Но мне понадобится для этого несколько дней.

– Два! – жестко отрезал Гитлер. – Даю вам два дня, гросс-адмирал!