Глава 20

– Мне совершенно безразлично ваше отношение к вермахту. Меня мало интересует ваше отношение к Германии, к Гитлеру, к войне и ко всему остальному, – Лени Рифеншталь выступала перед массовкой. Статистов построили ровным четырехугольником вокруг грузовика, с которого и вещала неповторимая Лени во всей своей красе. Большинство, если не все, присутствующих видели ее впервые, поэтому рыбаки и крестьяне открыто любовались женщиной-режиссером, живописно разинув рты.

– Сейчас меня не интересует ничего, кроме будущей кинокартины, – продолжала внушать фройляйн Рифеншталь норвежско-германскому воинству. – И вы – ее составная часть. Главная часть! – Солдаты воодушевленно загудели. – Я хочу, чтобы каждый из вас это четко понял и уяснил себе еще одну вещь: от вас, вашего желания и умения зависит, как скоро закончатся съемки и вас развезут по домам! Далее. Что касается съемок, – продолжала Лени. – Все, кто стоит здесь, разбиты на группы. За каждой из них закреплен свой бригадир. Я прошу вас: слушать только его команды, не переходить из своей группы в другую и не проявлять никакой самостоятельности! Разрывы гранат и снарядов, конечно, не настоящие, бутафорские, но, тем не менее, могут сильно опалить лицо или руки. Кроме того, когда начнет смеркаться, для полноты ощущения реальности боя офицеры из дивизии «Викинг» будут стрелять настоящими трассирующими патронами. И я не хотела бы, чтобы кто-то из вас пострадал по недомыслию или нерасторопности!

Толпа статистов одобрительно загудела.

– Всем все понятно? – спросила Рифеншталь и, не дожидаясь неуместных вопросов, скомандовала: – Массовка, по местам! Всем приготовиться к съемке! Эпизод восьмой: полевое сражение! Кадр пятьдесят третий! Оператор – подойдите ко мне!

Зазвучали зычные команды бригадиров, и массовка, разбившись на небольшие группы, двинулась на исходные позиции. Лени меж тем спустилась с борта грузовика, опустившись в объятия галантного штандартенфюрера.

– Спасибо, Курт! – ласково поблагодарила офицера фройляйн Рифеншталь, слегка пощекотав щеку военного своими чудными локонами.

– Репетиции будут сложные, – сказала она подбежавшему оператору. – Давайте попробуем снять сразу. Если не получится, тогда будем готовить сцену. И, пожалуйста, проверьте свет. Я заметила, что у нас то и дело случаются с ним перебои.

– Это из-за разности напряжений, – пояснил оператор. – Осветители сказали, что питание протянули от нескольких разных источников, вот оно и скачет…

– Сделайте так, – холодно приказала Лени, – чтобы во время съемок оно никуда не скакало! – и в сопровождении штандартенфюрера направилась к своему рабочему месту.

Батальную сцену предполагалось снимать одновременно восемью камерами, расположенными в разных местах площадки. Находиться у каждой из них и контролировать процесс Лени физически не могла. Картинку она полностью отдала на откуп операторской группе, а сама, словно Наполеон, заняла господствующую над всей панорамой предстоящей битвы высотку.

В окопы, которым надо было быть на переднем плане, спускались актеры. Им как раз и предстояло изображать стойкость и героизм немецких солдат в труднейший час испытания – мужественно отразить атаку неприятеля. За ними, на дальнем плане, разворачивалась массовка. Ей предстояло с громогласными победными воплями прийти на помощь стойким немецким бойцам, гибнущим от руки жестокого врага, перейти в контратаку и полностью уничтожить чудовищно-ненасытного неприятеля.

Собственно, никаких крупных планов предстоящая сцена не предполагала – их будут доснимать отдельно и позже. Никаких особых страданий и эмоций тоже не предполагалось. Необходимо было просто отметить в окопах знакомые лица актеров, в дыму и пороховой копоти, среди разрыва снарядов и визга пуль, на фоне панорамы развернувшегося гигантского сражения.

Однако госпожа Рифеншталь была крайне требовательна и придирчива к каждой мелочи. Пока пятьсот человек массовки разворачивались вдалеке, изображая многотысячные полки непобедимого вермахта, Лени лично прошла вдоль всей линии окопов, придирчиво осматривая каждого из персонажей, доходчиво объясняя задачи и время от времени выговаривая гримерам за ужасно, по ее мнению, созданный типаж бойца.

Недостатки устранялись тотчас, а Лени вышагивала дальше, сопровождаемая бессменным телохранителем.

– Знаете, фройляйн Рифеншталь, – озабоченно сказал Курт, прыгая за дамой по брустверам окопов, – вы, конечно, хозяйка на съемочной площадке, но не могли бы вы хотя бы не ходить по полям сражений? Здесь мне трудно вас опекать.

– Не беспокойтесь, мой милый спутник, – отвечала Рифеншталь, внимательнейшим образом рассматривая лицо одного из главных защитников Германии – актера Ханса Альберса. – Без моей команды не взорвется ни один снаряд. Здесь пока все мертво. Великолепно! Отлично! – Лени дружески пожала актеру плечо.

– Да, но зачем столько крови? – уныло протянул Альберс. – Вы считаете это необходимым?

– Это то, что нужно, Ханс, – веско ответила режиссер, подавая руку штандартенфюреру. Тот мягко выдернул спутницу из окопа, и они зашагали дальше.

– А вы видели когда-нибудь настоящее сражение? – обратился к фройляйн Рифеншталь Курт.

– А вы? – она резко, даже чересчур резко остановилась и развернулась к Мееру так, что тот буквально налетел на женщину, едва не ткнувшись в ее губы своими губами.

И тут в наступающих сумерках сотнями огней полыхнули прожектора и софиты, высветив парочку на краю линии героической обороны. Лени отпрянула:

– Пойдемте, здесь нам больше делать нечего, – и она зашагала на свой командный пункт.

Слегка ошеломленный штандартенфюрер последовал за ней.

– А почему вы решили снимать этот эпизод именно ночью?

– Милая Лени, – напомнила Рифеншталь.

– Милая Лени, – охотно добавил Курт.

– Во-первых, дневной бой – в нем много жестокости и мало красоты. Я не хочу показывать ужасы войны. Я люблю красоту, – отвечала режиссер. – А во-вторых, это тяжелые съемки. Вы сами в этом убедитесь через несколько минут. Долгие репетиции, обновление пиротехники после каждого дубля и так далее.

– Понимаю, – кивнул штандартенфюрер.

– Зимой, как вы знаете, – продолжала Лени, перепрыгивая в темноте через воронки и рытвины специально изувеченного для съемок батальной сцены поля, – световой день очень короткий, и нам волей-неволей не уложиться в эти часы. В этих условиях лучше заранее планировать ночную съемку.

– Но когда же вы будете спать? – ужаснулся Меер. – Завтра с утра вы опять снимаете.

Они добрались до места, режиссер уселась в свое кресло и лукаво улыбнулась:

– В глубокой старости, милый Курт!

В наступающей темноте свет разгорался все ярче, заливая все вокруг неестественной белизной.

– Извините, Лени, позвольте последний вопрос? – робко нарушил тишину штандартенфюрер.

– Да.

– Объясните дилетанту: если предполагаются ночные съемки, то зачем нужно так много света? Ночь – это темнота. А я могу разглядеть почти каждую детальку на мундире, например, у господина Альберса!

Лени повернулась к нему и ласково улыбнулась:

– Видите ли, мой дорогой Курт, я училась у очень хорошего педагога-оператора. Так вот однажды мы снимали ночную сцену. Позже я продемонстрировала ему отснятый и проявленный материал. Он говорит – почему так темно? Я объясняю, что, мол, ночь, дорогой профессор, оттого и темнота. А он мне – так будьте любезны, фройляйн Рифеншталь, показать мне эту темноту!!! Вот так.

– Хорошие слова, – понимающе закивал штандартенфюрер.

– И прекрасный урок. А света много не будет. Мои операторы сделают прекрасную ночную картинку. Вот увидите, господин Меер.

– Я вам верю. И восхищаюсь вами, милая Лени! – восторженно промолвил штандартенфюрер.

Дело меж тем двигалось к кульминации. Операторы убрали ненужный пока свет, актеры заняли свои места, статисты развернулись в полки и дивизии. Все службы доложили о готовности, и Лени соизволила встать, словно командующий осмотрела панораму предстоящей баталии и скомандовала своему режиссеру-ассистенту:

– С богом! Начинаем!

В небо взвилась цепочка из трех сигнальных ракет, и мертвое доселе поле стало постепенно оживать. Громыхнули пламенем и дымом первые разрывы снарядов, по полю зашарили прожектора, из динамиков специальной машины, для пущего натурализма и вхождения в состояние, грянула канонада сражения, завыли невидимые бомбардировщики, залязгали гусеницы танков. Из артистических окопов велась сумасшедшая стрельба – то и дело в ночи полыхали яркими точками автоматные и пулеметные вспышки, над полем битвы взлетали и гасли осветительные ракеты. Канонада разрывов все нарастала, превратившись в сплошной гул, частые разрывы корежили поле, по темноте поля зачиркали дорожки трассирующих пуль, и наконец сквозь фантасмагорию боя донеслось многоголосое «Ja-a-a-a-a!!!» наступавших полков вермахта.

Штандартенфюрер стоял, словно пораженный громом, завороженно глядя на разворачивающиеся перед его глазами события искусственного – он это знал! – боя, ничуть не уступающего правдоподобием настоящему. Наверное, со стороны он выглядел идиотично, потому что Лени от души хохотала, а насмеявшись вдоволь, лениво махнула ручкой:

– Стоп. Никуда не годится. Ни к черту.

В небо взлетела цепочка красных ракет, и бой прекратился так же внезапно, как и начался. Все стихло, и режиссер фройляйн Рифеншталь села в кресло, ожидая своих «генералов от кинематографа», чтобы указать на недостатки и поставить новые задачи.

– Мало пороху. Добавьте зарядов, – это – пиротехникам. – Замажьте актерам лица. От вашего грима их лица светятся, словно рождественские фонарики, – это – гримерам. – Массовка ни к черту. Стадо флегматичных выродков, а не доблестные войска вермахта! Перед вхождением в бой пусть для тонуса присядут раз сто или побегают на месте. Мне нужен импульс! Страсть! Желание победы, а не тупое безразличие!

Подрывники старательно засыпали воронки и закладывали на их место новые шашки, операторы поправили свет, лица актеров старательно задули пылью, и через двадцать минут разогретая бегом на месте массовка снова рванула в безудержную атаку.

– Пора! – коротко выкрикнул Юхо своим помощникам, и все пятеро, воспользовавшись сумятицей и пороховым дымом, откатились за ближайший валун, а оттуда проворно юркнули в скальную расщелину.

Расчет отставного моряка оказался верным – в пылу атаки и съемок никто не заметил отсутствия штурмбаннфюрера Юхо и четверых его товарищей званием пониже. Все так же гремели взрывы, и норвежцы в который раз остервенело прорывали вражескую оборону, круша бесплотного неприятеля.