Глава 7
В ходе успешного наступления часть Восточной Пруссии заняли и контролировали русские войска. Планы немецкого командования ударить первыми и не дать «русскому медведю» подняться на задние лапы потерпели сокрушительное поражение. Русские неумолимо двигались на запад. Совершенно неожиданное развитие событий ввергло в панику не только мирное население, но само командование пруссаков. Командующий немецкой группировкой генерал фон Притвиц совсем потерял голову. Особенно контрастно это выглядело после его недавних хвалебных заявлений о том, что вверенные ему войска опрокинут противника и загонят назад в «логово». Теперь фон Притвиц слал в Генеральный штаб панические телеграммы о том, что удержаться в Восточной Пруссии не представляется возможным. Согласно его словам, следовало немедленно и пока еще есть возможность эвакуироваться за Вислу. Фон Притвиц был спешно заменен Гинденбургом, и тот взял все под контроль. Приказ об отступлении отменили, однако ситуация для немцев продолжала оставаться весьма сложной.
Германская пропаганда того времени представляла наступавшие русские войска даже не людьми, а каким-то подобием кровожадных зверей, хищников. Газеты кишели статьями об изуверах-казаках, поддевавших детей на пики, а потом жаривших их на кострах. Города и деревни, как сообщалось в германской прессе, будут непременно сожжены, женщины изнасилованы и так далее, и тому подобное. Поэтому жителям настойчиво рекомендовалось покинуть места проживания, спасаясь от неминуемой гибели. В то же время говорилось о том, что отступление — штука недолгая и связано всего лишь с перегруппировкой войск. Так что пруссаки, вернее, те из них, кто не поддался устрашающей информации и остался в родных селениях, с ужасом ожидали вступления вражеских войск с востока. Немалым было их удивление, когда пришедшие русские оказались обычными людьми. Время, конечно, было военное, и без каких-то эксцессов не обходилось, но ни о каких зверствах и «невиданном мародерстве» речи и не было. Новые власти вели себя достойно. Страхи и опасения, внушенные местным жителям немецкой пропагандой, начинали рассеиваться.
В зоне, контролируемой русскими, по проселку, ведущему к фольварку, пылила телега с сеном, запряженная в конную пару. На телеге сидели пожилой крестьянин и протестантский священник — пастор со сдобным лицом и благородными манерами. Телега возвращалась из «немецкой зоны». Ничего удивительного в таких перемещениях не было — затяжной позиционной войны на Северо-Западном фронте в тот период просто не существовало. Местные жители свободно перемещались из «немецкой» зоны в «российскую» и наоборот, и никто их тщательно не проверял.
Дорога пошла под гору, и навстречу телеге вдруг показались быстро приближавшиеся конники — казачий разъезд, патрулировавший территорию. Крестьянин, правивший лошадьми, как-то неловко дернулся, словно забеспокоившись, но на лице пастора не отразилось никакого страха. Наклонившись к вознице, священник ободряюще улыбнулся и, успокаивая селянина, похлопал его по плечу. Тем временем разъезд из трех казаков подъехал к телеге.
Лошади шумно отфыркивались и мотали головами, позванивая железом удил.
— Кто такие? — нагнувшийся с лошади казак прощупывал глазами встреченных незнакомцев.
— Мы есть… мирные люди. Это — селянин, а я… как это… пастор, — с небольшими паузами, но довольно правильно, с приветливой улыбкой ответил служитель культа.
— Документы, — коротко бросил командующий разъездом подъесаул. Он выглядел браво: высокий блондин с огромным чубом, живописно выбивавшимся из-под залихватски заломленной фуражки. Отличный конь ходил под всадником ходуном: было видно, что еще не наигрался и полон сил.
— Откуда едете? — поинтересовался казак, осматривая седоков и их поклажу.
— Я как священник… исполнять свой работа, — с акцентом поведал пастор. — Мой прихожане есть и там, — с этими словами он показал рукой назад, — и тут. Война… выбирать не приходится. Кто — воевать, а кто мирный человек.
Тем временем подъесаул просматривал поданные ему аусвайсы.
— Не шпиены? — поинтересовался у него рябой казак.
— Да нет, документы в порядке. Возвращаю, — подъесаул, сверкнув белыми зубами и тряхнув чубом, вернул бумаги пастору.
На дальнейшие расспросы казаков пастор на ломаном русском пояснил, что ездил в соседнее имение на похороны.
— Кого ж там убили-то?
— Нет, не убить… сам умереть. Хозяин имения, герр Штокман, — пояснил пастор.
— Все понятно, — кивнул подъесаул. — А вот вы мне скажите, не видали чего подозрительного по пути? — продолжал свои расспросы казак.
— Я видеть необичное, — оживился священник. — Там, за фольварок, в поле какой-то страшный железный машина! — говорил он, молитвенно складывая руки. — Скрипит, шумит и плюется огонем! Наверняка это адское создание ниспослано всем нам за грехи!
— Эге, — казаки переглянулись. — Вот это уже интересно.
— О, нет, — продолжал высказывать свои глубокие впечатления от увиденного немец. — Я не видеть в этом ничего интересного.
— Ну, это ты, папаша, так думаешь, — хохотнул подъесаул. — У нас насчет этого другое мнение. Кому-то богоугодными делами заниматься, а кому, как, скажем, нам — супостатов изничтожать.
Крестьянин, сидя в телеге и, естественно, ни слова не понимая, оставил вожжи и, достав из кармана плоский портсигар, закурил. Ароматный дымок пленил остальных казаков и те жестами попросили немца угостить их. Закурив, донцы обменивались замечаниями по поводу никотина, проникавшего в легкие.
— А ведь хорош табачок, черт его дери, — проговорил первый, глубоко затягиваясь.
— Легкий, а приятно, — подтвердил его товарищ со свежим шрамом на щеке.
— Не то что наша махра — продирает до самых пяток. А это сразу видать — господская штука.
— А ты знаешь, мне все-таки по душе наше. Ведь куришь-куришь, а все равно мало.
— Каждому свое, — не соглашался рябой. — Как говорил еще мой дед — каждый гад на свой лад.
— Значит, гадом меня назвал? — притворно рассердился его товарищ.
— А как же, — поддержал шутку первый казак. — Кто третьего дня шинель мою керосином залил? Не ты?
— Так ведь я же случайно, — ухмыляясь, оправдывался донец. — Нешто я собирался керосин на тебя изводить? Склянка лопнула.
— Знаем мы вас…
Казаки, совсем еще молодые парни, дурачились и веселились, словно были не на войне. Да и что тут удивительного — жизнь у этих парней только-только начиналась, и казалось, что ей не будет конца. Никто из них не представлял, что эта война, которая, по их мнению, должна была закончиться за несколько месяцев, перерастет в нечто такое, что и вообразить себе невозможно. Но они об этом, конечно же, догадываться не могли.
— Значит, господин офицер, мы можем ехать? — с постной улыбкой поинтересовался пастор, пряча документы в портфель.
— А вот тут придется вам немного подзадержаться, — развел руками казак. — Надобно, значит, чтобы вы с нами в штаб проехали.
— Зачем? — с недоумением взглянул на него знаток Евангелия.
— Сведения, которые вы нам сообщили, большую важность могут иметь. И чтобы все было выяснено, надо вас начальству предоставить, — авторитетно пояснил казак.
— Не могу, — прижал руки к груди пастор. Весь его вид выражал полную готовность к сотрудничеству. — И рад бы с вами проехать, господин офицер, но никак не могу. Вы же сами… э-э-э… понимать, что и у военных, и у мирных люди есть дела, которые отложить никак нет возможно.
— О чем это вы? — нахмурил брови подъесаул. — Какие такие дела?
— Война собирать свой страшный жатва. Собирать, не спрося человека, не поинтересовавшись, согласен ли он отдать свой жизнь, самое дорогое, главный подарок Господь Бог, — пастор истово перекрестился. Если бы не забавные обстоятельства, в которых он оказался, то можно было бы подумать, что он находится среди своих прихожан в скромной деревенской кирхе. Однако вооруженные всадники с совсем неарийскими лицами возвращали в реальность. Кроме того, чудовищный немецкий акцент придавал комичность всем высоким выражениям духовной особы. Следом за ним, кстати, перекрестились и два рядовых казака. Только, естественно, по-своему.
— Да ты, батя, по делу говори, — с непонимающим видом тряхнул головой подъесаул, порядком уже утомившийся слушать всю эту галиматью.
— Да-да, прошу простить меня, сын мой, что утомлять тебя своими пространными рассуждениями. Одна из семей, являющаяся моими прихожанами, оказавшись на линии фронта, отправлялась к своим… родственник в Роменау. Вы же сами видеть, какие сейчас неспокойные времена. Один снаряд их повозка была разбита вдребезги. Погибли все — отец и мать семейства. Но ведь самое страшное, что смерть не пощадить и дети — трех девочек. И вот через час состоятся похороны несчастных.
Пастор со вздохом взглянул в глаза подъесаулу.
— Да… война, брат, она… того, — подергал тот пшеничный ус.
— Поэтому никак, господин офицер, не могу составить вам компания. Да и вообще — я человек духовный и в военные дела не лезть. Нет, если вы заставить меня как это… силой оружия, то я, конечно же, подчинюсь…
— Да брось ты чушь городить! — раздраженно махнул рукой подъесаул. — Тоже выдумал — силой оружия! Нешто мы звери какие? Это у вас про нас тут всякие небылицы плетут. Мы, мол, и такие, и сякие…
— Нешто мы не понимаем? — поддержали его казаки. — Похороны — дело святое.
— Вы хоть можете назвать приблизительное место, где видели это… исчадие ада? — спросил подъесаул.
— Конечно, господа казаки, — с готовностью кивнул пастор. — Сейчас я вам подробно рассказать.
Крестьянин, сидевший рядом, пытался вслушиваться в разговор военных и священника, но невооруженным взглядом было видно, что он не понимает ровным счетом ничего. Поэтому селянину ничего другого не оставалось, как жмуриться на солнце и еще раз угощать вкусным табачком веселых донских казаков. Да, вблизи они казались совсем не кровожадными и не похожими на убийц маленьких детей.
Пояснения немецкого священника, весьма дельные и толковые, были внимательно выслушаны подъесаулом. Исчерпывающая информация позволила прекрасно определить местонахождение «исчадия ада». Казацкий разъезд поскакал в штаб.