Глава 21
Сгущающиеся сумерки означали для кавалеристов под командой поручика Голицына только одно — наступает время действовать. Да и на самом деле, сколько можно сидеть на лесной опушке, прячась под сенью деревьев, когда враг рядом! Особенно зудели руки у корнета Сурхайнова. Выкурив все сигареты, он щелкал пустым портсигаром и тяжело вздыхал. На лице уроженца солнечного Кавказа читалась тоска.
— Ну что вы так волнуетесь, корнет? — чуть иронично поинтересовался поручик. — Всему свое время.
— Не люблю, — взмахнув рукой, словно в ней была шашка, ответил тот. — Понимаю, а все равно душа горит. Это ведь вам хорошо, европейцам. Вы можете долго готовиться, выжидать, хитрить. А мы приучены, чтобы все и сразу. Ненавидеть — так до смерти, а целоваться — с разбега.
На опушке веял ветерок.
— Паровоз! — произнес Белый, указывая на полустанок.
— Так, уже подали, отлично. Ну что ж, господа, срочно выдвигаемся вперед, — приподнялся со своего места Голицын.
— Вот это дело!
— Приступим! — раздались голоса.
Отряд выехал из лесу. До цели было всего несколько сотен метров. Рядом виднелись станционные огоньки.
— Шашки вон! В атаку за мно-ой! — отдал команду поручик, оглядываясь назад. Конники лавиной, выхватив блеснувшие шашки, понеслись в атаку.
В пальцах левой руки были зажаты поводья, а клинок с легким свистом рассекал встречный ветер. В полумраке задвигались еще более темные фигуры немцев, залопотавших на своем языке. Поручик пустил коня во весь опор. Полыхнули вспышки выстрелов. Позади слышался топот копыт. Как это бывало, в такие моменты Голицын ощущал, что он с конем превращается в одно целое.
— Руби их! Бей!
Нападение было столь внезапным, что охрана ничего предпринять не успела. Кони, скача вдоль рельсов, всхрапывая, цокали копытами по гравию, перескакивали через канаву, заполненную водой, в сумерках казавшуюся совсем черной, и устремлялись вперед, к составу. Впереди гортанно на чужом языке закричали люди. У состава всполошенно бегали немцы в серо-синих мундирах. Ветер пел в ушах.
— Опомнились, да поздно! — прокричал слева Чесевич.
Поручик направил коня к ближайшему немцу. Тот с перекошенным от страха лицом, сорвав с плеча винтовку, пытался использовать свой шанс избежать смерти. Но не успел…
Неподалеку Иевлев, разогнувшись, привстав на стременах, занес шашку над головой немца, пробовавшего защититься выставленной горизонтально винтовкой. Лязг металла, короткий вскрик свидетельствовали, что сабля офицера и в этот раз нашла жертву.
Офицеры рубили германцев, потерявших всякое самообладание и теперь желавших только одного: спастись от неизвестно откуда взявшегося врага. Все было окончено за считаные минуты.
— Ну, как у вас? — поинтересовался поручик, подъехав к Булак-Балаховичу. Разгоряченная лошадь поводила боками, приходя в себя после скачки и схватки.
— У нас все хорошо. Никто не ушел, — ухмыльнулся корнет. — Если бы так удавалось всегда, то, думаю, никаких проблем с захватом Восточной Пруссии не было бы. Обошлись без потерь.
— Вот только меня штыком слегка оцарапало, — морщась, проговорил Белый.
Впервые за все время существования этого маленького, затерянного в густой сети германских железных дорог полустанка здесь оказались русские кавалеристы. Причем оказались не просто так, а полными хозяевами положения.
— Смотрите, поручик, — кивнул Чесевич на станционную стену. — Да тут просто художественная выставка!
— Да уж, — протянул Голицын, вглядываясь в «художества». — Есть на что посмотреть.
На стене висели красочные плакаты, изображавшие чудовищ звероподобной наружности. На одном из них «русские» гнались с окровавленными ножами за дряхлым стариком. На его лице отображался смертельный ужас и понимание того, что ковылять ему оставалось всего пару шагов. На втором плакате какие-то дегенераты поджигали немецкий город. Глаза у них светились, как у вампиров ночью, с клыков стекала кровь, а под картинкой стояла подпись: «Берегись русских убийц».
— Все понятно. А вот теперь пора ознакомиться с содержимым этого вагончика, — кивнул Голицын на металлическую коробку, стоявшую на рельсах. Вагон, правда, ничем особым от других не отличался.
Иевлев сорвал пломбу, с усилием откатив вправо вагонную дверь. Кавалеристы влезли внутрь.
— Забавно, господа! — произнес Чесевич. — Своебразные находки.
— Интересно, интересно, — бормотал Алексеев, — мне это напоминает конструктор, который я складывал в детстве. Была у меня, знаете, целая коробка деталей, из которых в разной последовательности и порядке можно было сложить то одно, то другое.
— А знаете, вы недалеки от истины, — задумчиво произнес поручик, трогая странные деревянные конструкции, окрашенные в металлический цвет, аккуратно сложенные и упакованные в вагоне.
Не надо было быть медиумом, чтобы понять: это — муляж танка, только в разобранном виде.
— Вот такой, значит, подарочек они нам приготовили, — хмыкнул корнет, глядя на «конструктор». — Ну что ж, я оценил. Поиграемся с тевтонами по полной программе.
Тем временем поручик присел у дверей вагона, свесив ноги, и при свете фонаря внимательно читал взятые у охраны и теперь уже совершенно ненужные ей документы. Все было составлено с истинно немецкой точностью, так что никаких сомнений после прочтения не оставалось. Из бумаг совершенно ясно выходило, что вагон должен следовать в том самом направлении, где якобы и находится танк. Куда, собственно говоря, и направлялась группа прапорщика.
— Так точно, это же то самое место, о котором из штаба прапорщику сообщили по беспроволочному телеграфу, — ответил Голицыну унтер.
Кстати, и на шнапс, и на муляж танка документы были подписаны начштаба Мольтке-младшим. Час от часу не легче! Голицын потер лоб. Положение становилось совсем уж нехорошим.
Тем временем Булак-Балахович вывел на перрон плененных машиниста, механика и кочегара паровоза. Все сходилось — вагоны действительно должны следовать в том самом направлении.
— Ну, что там, Шестаков? — задрав голову, поинтересовался Иевлев у унтера, залезшего на цистерну. — Что в цистерне?
— Сейчас… сейчас, — бормотал тот, возясь с замком.
Несколько секунд унтер молчал, исследуя содержимое цистерны, затем возбужденно воскликнул:
— Шнапс! Да тут шнапс, ваше благородие! Ей-богу!
— Германцы везли его в действующую армию, — прокомментировал стоящий рядом хорунжий. — У них же выдают каждодневную порцию шнапса для поддержания духа солдат Великой Германии.
Унтер продолжал воодушевленно восклицать, радуясь, как ребенок, и причмокивая языком от удовольствия.
— Каждому свое, — ухмыльнулся корнет восторженным возгласам Шестакова. — Кому-то войну выиграть, кому-то танк найти, а кто-то безгранично счастлив оказаться обладателем цистерны со шнапсом.
— Меня, корнет, сейчас волнует второй из упомянутых вами пунктов, — задумчиво произнес поручик. — Наше дело, как вы уже сами отметили, — найти танк. Из всего увиденного и прочитанного неопровержимо следует то…
— Что германцы хотят устроить ловушку, — закончил фразу Булак-Балахович.
— Вот именно. Поэтому вы пока здесь разберитесь, а я отправлю почту.
Голицын, сидя на лавочке, торопливо написал донесение. Извлекая второго голубя, поручик с теплотой подумал об этих удивительных крылатых созданиях, приносящих такую пользу человеку. Белый голубь — символ чистоты и мира теперь служил войне. Парадокс! Да, определенно все смешалось в этом мире. Офицер проделал уже знакомую операцию по снабжению крылатого создания текстовым сообщением и отпустил его.
Закончив с этим делом, поручик вернулся к своим товарищам.
— Да, но что делать дальше? — рассуждал корнет. — Ведь прапорщик купился на провокацию!
Несколько минут спустя все собравшиеся у вагона на небольшое оперативное совещание офицеры были удивлены. Поручик предложил новый смелый план. Причем настолько смелый, что отговаривать его принялись все, даже самые отчаянные кавалеристы. Все как один высказывались против предложения Голицына. Но он был неумолим.
— Поручик, я вас очень уважаю, но это совершенно нереально.
— Об этом не может быть и речи…
— Смело, но бесполезно! — звучали голоса его коллег.
Тем не менее, воспользовавшись данным ему Богом красноречием, а главное, данными ему полномочиями, поручик Голицын, хоть и с немалым трудом, но все же убедил товарищей в верности предложенного им варианта по выходу из сложившейся ситуации.
Когда же вопрос был закрыт, нежданно-негаданно выяснилась одна весьма неприятная вещь. Как оказалось, Шестаков успел налить из цистерны ведро шнапса — с целью, конечно, разобраться, не отравлен ли столь ценный и полезный напиток.
— То, что он в фантастически короткие сроки напился сам, — кричал Алексеев, первым обнаруживший «непорядок», — это еще полбеды, но он уже напоил машиниста, механика и кочегаров. Пейте, мол, супостаты, за победу русского оружия!
Все ринулись за вагон. Глазам изумленных офицеров предстала трогательная картинка: унтер-офицер Григорий Шестаков в немецкой форме и чумазые железнодорожники, обнявшись, пели имперские гимны. «Дойчлянд юбер аллес!» сменился следующим:
…гордых смирителю,
Слабых хранителю,
Всех утешителю
Все ниспошли! —
ревел Шестаков.
— Время идет, а в подобном виде пускать машиниста в кабину паровоза — самоубийство, — мрачно сплюнул Голицын.
— А без паровозной обслуги никуда, — развел руками Зимин. — Никто из офицеров, естественно, управляться с паровозом не умеет. Вы, Сурхайнов, случайно не знакомы с управлением и устройством этого агрегата?
— Вы издеваетесь, хорунжий?! — фыркнул Сурхайнов. — Я в этом ничего не понимаю, да и никакого желания понимать у меня нет!
— А зря. Сейчас бы нам знания по устройству и вождению паровоза очень пригодились, — задумчиво глядя куда-то в сторону, произнес Голицын. — Но что же мы будем делать?