Книга: Золотые эполеты, пули из свинца
Назад: 28
Дальше: 30

29

Когда коменданту бронепоезда Войтеху Ванчуре по внутренней связи доложили, что на хвостовую бронеплощадку напали невесть откуда взявшиеся русские, он сперва ушам своим не поверил. Решил, что какой-то унтер из обслуги напился поганой галицийской самогонкой «до русских диверсантов» – чем они, в конце концов, хуже зелененьких чертиков или розовых слонов? Но доклад повторили, причем таким срывающимся голосом и в таких энергичных выражениях, что стало ясно: тот, кто докладывает, не пьян: он запинается, потому что напуган до мокрых штанов. Кроме того, стало слышно «музыкальное сопровождение», не оставляющее сомнений в том, что на бронепоезд кто-то напал: уханье гранатных взрывов, трескотня выстрелов, дикие крики.
«Нет, ну что за разнесчастный рейс такой! Ничего подобного за всю войну не припомню: третий раз за неполные сутки нас атакуют какие-то психи. Вцепились, как пудель в варежку, это неспроста. Все из-за проклятого шваба и его паскудной цистерны, чтоб ему в ней захлебнуться!» – невесело подумал Ванчура, и тем самым стал уже третьим, кто от всей души пожелал полковнику Хейзингеру весьма поганой кончины.
Пришлось Ванчуре докладывать об очередном нападении на бронепоезд «проклятому швабу», который уже насторожил уши, прислушиваясь к тревожным звукам, доносящимся от хвоста эшелона.
Осознав происходящее, Рудольф Хейзингер выругался площадной бранью, прикрыл глаза, помолчал с минуту, словно не будучи в силах поверить в подобную нелепость, затем открыл их и снова грязно выругался.
– Откуда они взялись, проклятые варвары, эти бешеные дикари? – вопрос был из разряда риторических. Ванчура только плечами пожал. Ясно, что не с неба на манер ангельской рати нападали, скорее уж вылезли из преисподней.
Хейзингер уже ознакомился с вчерашним радиоциркуляром штаба фронта, он знал, что за ним охотятся русские пластуны, разведчики и диверсанты, выходцы с Северного Кавказа. Полковник ни в коем случае не был трусом, но вот «варваров и дикарей» он панически боялся на подсознательном уровне, как всякий немецкий бюргер и «цивилизованный» человек. По сравнению с кровожадными горцами даже столь презираемые Хейзингером славяне казались ему образцом культуры и порядка.
Хороша, стоит заметить, хваленая цивилизация, если ее адепт вынашивает людоедские планы и пытается воплотить их в действительность!
– Пластуны, как же, наслышан! Психопаты, грабители и убийцы по призванию и прочая законченная сволочь, – в кои-то веки согласился с немцем комендант Ванчура. – Говорят, что все они – людоеды! Варвары, ясное дело!
О, да! В «современном» понимании горцы Северного Кавказа настоящие варвары – племена грубых, невежественных, примитивных дикарей. Такой взгляд распространяется и на их жизненный уклад, и на способы воевать. Сразу же возникает образ необузданной толпы в звериных шкурах, дико орущей и размахивающей дубинками. Однако такое мнение абсолютно неверно. То, что горцы не имели никакой государственности и жили тейпами, родами и племенами, говорит лишь об их свободе и независимости, еще не отнятых государственной системой. Это были сильные мужественные люди, жившие в гармонии с природой. Что же касается их военных приемов и методов, то были они достаточно эффективны. Жестоки? Да, бесспорно. Но война – вообще жестокая вещь. Во всяком случае, резать врагам глотки ничуть не более жестоко, нежели травить их ядовитыми газами и сжигать заживо из огнеметов. Глотки резать, пожалуй, честнее…
Не стоит, однако, забывать: жестокие, дикие и беспощадные в отношении своих врагов, горцы Кавказа были добрыми друзьями, верными товарищами, истинными братьями в отношениях друг к другу. Хищные, кровожадные, невоздержанные на руку, попирающие всякие права чужой собственности на земле презренного врага, они у себя считали простое воровство какой-нибудь плети или папахи страшным преступлением, за которое виновного могли покарать смертной казнью.
…Хейзингер испытывал беспокойство и смятение, которые лишали его привычной уверенности в собственных силах. Но способность трезво анализировать ситуацию он сохранил в полной мере. Надо срочно брать себя в руки и выправлять положение! Главное – не допустить, чтобы дикари захватили его цистерну. И надежно обезопасить от вторжения штабной вагон, а то ведь подумать страшно, что может случиться, если бестии с кинжалами ворвутся прямо сюда!
– Майор, – командным тоном обратился он к Ванчуре, – срочно отцепляйте хвостовую бронеплощадку!
От удивления и негодования слова застряли у Ванчуры в глотке.
– Н-но там же наши люди, мои солдаты! – покраснев, точно вареный рак, мучительно выдавил из себя комендант бронепоезда. – Я за них отвечаю! Что же, отдавать их на съедение дикарям?! Это бесчестно, в конце концов! Нужно посылать туда подкрепления, русских безумцев маленькая горстка, мы их сомнем! Мы сбросим их с поезда!
– А если нет? А если они – нас? А если они доберутся до цистерны?! Отцепляйте бронеплощадку!
– Но на площадке полно оружия: пулеметы, две гаубицы, я же отвечаю за сохранность бронепоезда!
– Что вы чушь городите? Неужели до ваших тупых мозгов еще не дошло: самое мощное оружие в составе бронепоезда – это моя цистерна!
– Я не могу понять, чего вы добиваетесь, чего вы носитесь со своей окаянной цистерной, как с иконой Пресвятой Девы Марии?! Вы уже дважды сдавали, предавали моих подчиненных! На глазах у их товарищей и единоверцев! Если это войдет в традицию, то вам недолго дожидаться пули в спину, – продолжал возражать окончательно вошедший в раж Войтех Ванчура, которому приказ Хейзингера казался совершенно идиотским. Всему же есть предел, а к бронепоезду чех относился, как к продолжению собственного тела, сроднился с ним за полтора года войны. – Я не улавливаю логики ваших действий, герр полковник. Вы – маньяк. Вы умом тронулись на своей вонючей жестянке.
– Правильно. Конечно, не улавливаете. Именно поэтому я – полковник и могу приказывать вам, а вы – майор, обязанный подчиняться старшему по званию. А не наоборот.
– Так вы даже не разрешаете попытаться сбросить русских с поезда? – с возмущением в голосе спросил не желавший уступать комендант.
Упрямство Ванчуры взбесило полковника: тут каждая секунда на счету, а чешский осел уперся именно как тупая скотина! Упрямую скотину учат палкой!..
Хейзингер покривил губы, дернул подбородком в сторону хвоста эшелона, коротко проговорил:
– Немедля исполняйте мой приказ. Иначе, Богом клянусь, вы пойдете под трибунал за злостный саботаж и неповиновение старшему по званию в условиях боевых действий. Разжалованьем в рядовые не отделаетесь. Я приложу все усилия, задействую все свои связи, но добьюсь, чтобы вы получили минимум пять лет тюрьмы.
Войтех Ванчура побледнел. Он понял: окаянный пруссак не запугивает, а говорит всерьез. И вполне может выполнить свою угрозу. Опять Хейзингер ломал Ванчуру, но не поднимать же на бронепоезде бунт!
Комендант повернулся и быстрым шагом двинулся к выходу из штабного вагона. Да, скрипя зубами выполнять идиотский приказ Хейзингера. А что Ванчуре оставалось делать?!
Только выполнить приказ оказалось не так-то просто! Босняки хоть и не блистали в большинстве своем умом, но быстро догадались, от кого исходит приказ. У них уже накопилось достаточно злости на Хейзингера за тех, кто был брошен сутки тому назад на перегоне, за тех, кто сегодня ремонтировал цистерну и угодил в санитарную машину, подозрительно похожую на тюремную. А сейчас, получается, снова предавать своих земляков?! По произволу гнусного немца-лютеранина, которого они, правоверные, за человека-то не держат?! Ну нет! Дудки!
Теперь уже приказ Ванчуры никто не спешил исполнять, а у коменданта не было той внутренней уверенности в своей правоте, которая помогает командиру жестко настоять на своем. Как раз наоборот: внутренне он был согласен с босняками. Они ведь не отказывались поспешить на помощь своим, но отцеплять бронеплощадку, на которой шла рукопашная свалка, категорически не хотели.
Но Ванчура уже решил: приказ Хейзингера он выполнит, хвостовую площадку отцепит, даже если сцепку придется разводить своими руками. Комендант и двое унтеров двинулись к месту схватки. Бронепоезд, притормозивший перед крутым спуском, шел все медленнее.
Между тем поручик Голицын со своими пластунами уже почти выбил босняков с хвостовой бронеплощадки. У противника не было возможности противостоять яростным горцам, распаленным боем. Еще полминуты, и Голицын ворвался бы в ложный санитарный вагон, следующий с хвоста, так что у опасений полковника были основания!
Однако этой минуты ему не дали.
Сергей балансировал на узкой «полочке» над сцепленными штрауб-замком буферами бронеплощадки и следующего вагона. Сзади раздавались леденящие душу крики: там продолжалась резня, но уже смело можно было говорить, что начало боя за бронепоезд сложилось удачно для нападавших.
Голицын, Ибрагим Юсташев и еще двое пластунов примеривались, как половчее перепрыгнуть на «полочку» соседнего вагона, но в этот момент его задняя дверь распахнулась и прямо напротив поручика появился Ванчура с двумя страхующими его босняками.
Сергей успел удивиться: только трое человек? Голицын предполагал, что Хейзингер пошлет к хвостовой платформе куда более значительное подкрепление, и был готов к этому, но вот того, что полковник предпочтет не драться, а сбросить хвост, как ящерица, и снова удрать, – этого поручик не ожидал.
Не теряя ни секунды, Ванчура рухнул на колени и принялся вставлять штифт тяжелого и длинного ключа в отверстие штрауба. Сергей, поняв, как неожиданно и скверно оборачивается дело, выстрелил в коменданта, но сегодня судьба хранила Войтеха Ванчуру: сцепку тряхнуло на рельсовом стыке, и пуля из голицынского «нагана» лишь пробила чеху левое плечо. С хриплым стоном комендант завалился прямо на торчащий вверх рычаг ключа. Веса его полного тела оказалось достаточно: раздался пронзительный скрежет, и захваты лапок штрауба вышли из гнезд. Между «санитарным» вагоном и хвостовой бронеплощадкой появилась щель, она быстро расширялась. Пластун, стоявший рядом с Голицыным, азартно прыгнул вперед, словно решив в одиночку остановить уходящий состав, перелетел через провал, но был сбит ударом одного из босняков прямо под колеса останавливающейся бронеплощадки.
Сергей яростно выругался: проклятый лис Хейзингер снова, уже в третий раз, уходил от него! Заговоренный он, что ли?!
Когда отцепленная бронеплощадка, прокатившаяся по инерции с треть версты, окончательно остановилась, Голицын приказал своим солдатам покинуть ее, предварительно сняв замки с двух орудий и разломав ствольные коробки пулеметов. Убитых и раненных в сватке босняков так и оставили на площадке, предварительно разоружив. Босняки прекратили всякое сопротивление, как только поняли, что платформа отцеплена от поезда, что их бросили на произвол судьбы. Они очень опасались, что сейчас их вырежут всех до единого, но никто их убивать, естественно, не стал: к чему излишняя жестокость? Нижние чины, унтера – они, по сути, ни в чем не виноваты, вот если бы Хейзингера сцапать… Пусть те из босняков, кто успел сдаться целым или легко ранен, позаботятся о своих убитых и тяжело раненных товарищах.
Голицын и Щербинин пересчитали оставшихся пластунов. Шесть человек. Непонятно, куда делся Ибрагим Юсташев, ведь с бронеплощадки он прыгал одним из первых…
И где сейчас Николай Гумилев?
Назад: 28
Дальше: 30