13
Отряд шел быстро, пластуны были народом тренированным. Двигались строго на запад, пока совсем не рассвело, и успели за четыре часа углубиться во вражеский тыл почти на двадцать пять верст. Без единого привала, зато и без единого же выстрела. Голицын держался в центральной группе. Двоих пластунов и Гумилева поручик выслал вперед в качестве головного дозора, еще по паре – на фланги, и еще двое со Щербининым были назначены в тыловой дозор. Такой походный порядок обеспечивал основной группе надежное прикрытие.
Но вот солнце поднялось над горизонтом градусов на пять, разогнав последние остатки утренних сумерек, и поручик Голицын, заметив вовремя подвернувшийся лесок, приказал укрыться в нем, замаскироваться и отдыхать.
Передвигаться днем было небезопасно: линяя фронта оставалась еще совсем недалеко, здесь располагались самые ближние оперативные тылы австрийцев. Поэтому нарваться на солдат и офицеров противника можно было запросто, а Голицын хотел этого по возможности избегать. Даже если на их пути попадется небольшой отряд, с которым пластуны легко справятся, нашинковав австрийцев в капусту, те могут успеть поднять тревогу. Тогда – прощай скрытность, а она, как считал поручик, оставалась главным их козырем в предстоящей непростой игре. Скрытность и внезапность – основы диверсионной тактики: не ввязывайся в бой, возникай из ниоткуда, наноси стремительный удар и вновь уходи в никуда.
Лесок был не особенно густым, типично галицийским, широколиственным: подрост дубняка, буки, вязы, довольно густой подлесок из бересклета и лещины. Настоящие мощные чащи начинаются западнее, в отрогах Карпат, в Буковине и Полесье, но и здесь можно было отсидеться, укрываясь от глаз врага. Шесть человек под командой Щербинина пошли в боевое охранение, остальные блаженно вытянулись на шелковистой траве в тени древесных крон. Пришла пора перевести дух, отдохнуть. Форма и сапоги после четырехчасового форсированного марша просохли, теперь необходимо заняться чисткой и смазкой оружия. Но сперва, само собой, перекурить.
Над небольшой полянкой, на которой расположился отряд Голицына, повис махорочный дым. А вот с едой опытные пластуны решили подождать: когда вскоре может возникнуть необходимость активных боевых действий, лучше, чтобы желудок оставался пустым.
Сергей Голицын и Николай Гумилев уселись на поваленный ствол большого бука, достали трехверстку, точно определились с местонахождением отряда и принялись обсуждать сложившуюся ситуацию и возможные дальнейшие действия. Оба прекрасно знали: в таком вот летучем диверсионном рейде точно спланировать и предугадать развитие событий невозможно, реальность быстро внесет коррективы. Но ближайшие задачи нужно было определить.
Существовала еще одна причина, по которой поручик Голицын решил выждать по крайней мере до полудня. Связь по аппарату беспроволочного телеграфа была односторонней, аппарат работал лишь на прием. Изначально было оговорено, что с русской стороны, с той линии фронта, в определенные часы пойдет передача. Главное, что интересовало Голицына и Гумилева: текущие координаты бронепоезда и направление его движения, которые получала воздушная разведка Юго-Западного фронта.
Теперь командир отряда и его заместитель ждали первого сеанса связи. От той информации, которую они получат, будет зависеть очень многое.
С аппаратом в отряде умели обращаться только два человека: сам Сергей Голицын и Николай Гумилев. Но Гумилев плохо считывал морзянку, в его африканских экспедициях аппарат позволял держать голосовую связь, как телефон. Голицын же премудрость точек и тире азбуки Морзе освоил вполне прилично еще на турецком фронте, у Юденича. Зато Гумилев лучше разбирался в самой «железке», в техническом устройстве аппарата.
Так что роли связистов командир отряда и его заместитель распределили так: Гумилев раскидывал антенну, запитывал аппарат и производил настройку на нужный диапазон. А Голицын принимал саму радиограмму.
…Первый сеанс связи ничего не дал, да Голицын и не слишком рассчитывал на первый сеанс: какое может быть наблюдение и разведка с аэропланов ночью? Кто может знать, куда укатил вражеский бронепоезд под покровом темноты? Теперь, когда рассвело, его нужно еще найти, а на это требуется время. Так что придется подождать следующего сеанса, штабные связисты сообщили, что он состоится через три часа.
– Эх! Хуже нет, как ждать да догонять, – с усмешкой сказал Гумилев. – А мы сейчас именно этим занимаемся. М-да, жаль, что связь односторонняя. Хорошо бы посоветоваться со штабными аналитиками, а заодно узнать, насколько мы наследили при переправе и нет ли за нами погони. Но не спросишь! Ладно, сами станем думать. Как используем три часа до сеанса?
– Судя по карте, лесной массивчик, на восточном краю которого мы расположились, тянется на семь верст в западном направлении. – Голицын провел по трехверстке карандашом. – Стоит пройти его насквозь. Тогда, выйдя на западный краешек, мы окажемся совсем рядом с железнодорожным полотном. Вышлем вперед авангардную разведгруппу, человек пять. Чтобы не напороться случайно на австрийцев, хоть вроде бы нечего им делать в лесу.
– Это точно, – рассмеялся Гумилев, – для грибов еще рановато. С авангардом пойду я?
– Да. Я должен находиться в основной группе, а поручику Щербинину нужно отдохнуть после боевого охранения. К тому же у вас опыт разведки больше, вы – гусар, а Щербинин все же из конно-егерского, у них своя специфика.
Гумилев кивнул, он понял Голицына с полуслова. Оба считали, что тяжелая кавалерия, к которой принадлежали конные егеря, отжила свой век: сейчас не Средневековье, совсем другая война пошла. Драгуны и конные егеря – это, по сути, пехота, посаженная на лошадей. И драться они могут сколько-нибудь прилично только в спешенном строю. Неоткуда взяться у поручика Щербинина навыкам боевых действий в стремительных разведывательно-диверсионных рейдах.
– Вот, кстати, как он вам, Николай Степанович? По первому впечатлению?
Гумилев поднял глаза, встретился с Голицыным взглядом:
– Трудно сказать. Очень замкнут, вы не находите? Я бы даже сказал, зажат. Держится с достоинством, во время переправы грамотно командовал своей группой. Но… Вот кажется мне, что у Щербинина в глубине души пробуют коготки некие кошки. Впрочем, посмотрим его в деле, оно всех по местам расставит.
– Зажат? Замкнут? Да, я с вами согласен, это заметно. И, пожалуй, вполне понятно, – задумчиво откликнулся Сергей. – Будешь тут замкнут и со скребущими кошками на душе, когда такие шрамы. Они, конечно, гм-гм… украшают мужчину и воина, но… Не в таком количестве.
«И не такого жуткого качества, – мысленно договорил Гумилев. – Очень может быть, что именно из-за своей кошмарной внешности Щербинин тяжело переживает, но, как благородный человек, как офицер и дворянин, показать этого не хочет. Отсюда и замкнутость, и некоторое высокомерие. Вот только все же очень странно, что Анатолий меня не признал. Я, конечно, с лордом Байроном себя не равняю, на это ума хватает. Однако среди посетителей «Бродячей собаки» я пользовался довольно громкой известностью… Ну не может Щербинин меня не помнить! Или не хочет вспоминать?»
– Хотел бы я расспросить графа, при каких печальных обстоятельствах он получил такие ужасные ожоги. Но, полагаю, с этим стоит повременить, – сказал Голицын. – Вот когда и если, даст Господь, живы останемся и задачу свою выполним…
«Правильно полагаете. Я тоже со своими расспросами и напоминаниями подожду. А то, глядишь, с нашей задачей расспрашивать станет некого. И некому», – подумал Гумилев.
По достаточно густому лесу отряд Голицына двигался, конечно, не так быстро, как по пойменным луговинам от берега реки, но ко времени, назначенному штабными связистами, поручик со своими людьми вышли на намеченный рубеж. Теперь между пластунами и железнодорожной насыпью осталось не более версты.
– Раскидывайте антенну! – приказал Голицын.
Выслушав писк морзянки, поручик расстелил прямо на траве карту, жестом подозвал поближе Гумилева и Щербинина. Господа офицеры склонились над трехверсткой.
– Авиаторы обнаружили бронепоезд? – нетерпеливо спросил Щербинин.
– Обнаружили. – Голицын тронул угол одного из квадратов карты кончиком карандаша. – Вот здесь он был полчаса назад. Збараж – маленький городишко. Что исключительно важно: по данным штаба, постоянного гарнизона там нет.
– Так мы совсем рядом! – довольно сказал Гумилев, в свою очередь указывая на западную оконечность леса. – Здесь. Ай да интуиция у вас, господин поручик! Шли, куда Господь направил, разве что на запад, а пришли точнехонько к нашей… гм-гм… будущей добыче. Ну-ка, прикинем… Три четверти часа быстрым пешим ходом, полчаса – бегом. Чего дожидаться? Командуйте, князь, и с Богом – вперед! Пока бронированная дура куда-нибудь не укатила, лови ее потом.
– Э-э, не все сразу, – охладил Голицын пыл своего заместителя. – А если уже укатила? Только зря демаскируем себя. Нет, выдвигаемся к станции прямо сейчас, но не церемониальным маршем, а втихаря. Вперед пошлем дозор, а сами – в полуверсте сзади.
– Разумно, – поддержал его Щербинин. – Кто из нас пойдет с дозором?
– Из нас – никто. Вы оба мне нужны в основной группе, тем более что вам, господин поручик Щербинин, рисковать сейчас нельзя. Сами же говорили, что только вы сможете опознать ту большую сволочь, за которой мы охотимся. И не возражайте, это приказ! Пойдут два человека, а старшим…
Голицын быстрым взглядом окинул крохотную полянку, на которой расположились пластуны.
– Фельдфебель Юсташев!
– Я! – козырнул подскочивший Ибрагим.
– Подбери себе надежного человека. Карту читать умеешь? Очень хорошо, тогда смотри: пойдете впереди нас, вот сюда, к станции, видишь?
– Так точно, командыр!
– Ввязываться в стычки категорически запрещаю, – завершил Голицын короткий инструктаж. – Главное – скрытность. Никакой стрельбы и поножовщины. Если заметишь что-то опасное или просто необычное – мухой назад и докладываешь мне. Все понял?
– Так точно, командыр!
– Тогда вперед!
…Не прошло и четверти часа, как фельдфебель, словно из-под земли, вынырнул перед поручиком. Юсташев заметил впереди, на самом выходе из леска, нечто не то чтобы опасное и по военному времени никак не необычное, но неожиданное.
– Кровь. Совсем близко. Совсем свежая, – коротко доложил Ибрагим. – Ранили кого-то. Сильно ранили. Сильно кровь текла. Надо посмотреть?
Последнюю коротенькую фразу Юсташев произнес с вопросительной интонацией.
Да, на траве виднелся свежий кровавый след, череда вытянутых капель вела к густым кустам бересклета и акации. Капель было много, местами они сливались в единую полосу. Да-а, раненому не позавидуешь, с таким кровотечением ему далеко не уйти. Странным было то, что кровь еще не успела свернуться. Значит, ранение кто-то получил буквально несколько минут назад. Тогда почему Юсташев с напарником не слышали выстрела? Кто мог ранить? Чем? Кого?
Голицын решил прояснить эти вопросы. Двигаться дальше, оставляя в тылу маленького отряда непонятно кого с неизвестными намерениями, было бы опрометчиво.
В кустах, куда вел след, Сергей сразу же обнаружил еще теплую тушу небольшой косули, с торчащей из-под лопатки стрелой. Косули нередко встречаются в лесах Галиции, они – желанный охотничий трофей, но стрела?.. Двадцатый век все-таки!
– Что еще за Шервудский лес? – озадаченно пробормотал Голицын. – Местные Робин Гуды шалят?
– Ничего удивительного, – сказал подошедший Гумилев. – Крестьяне тут живут бедновато, на грани голода. Картина ясная: какой-то местный браконьер решил в прямом смысле втихаря, беззвучно поохотиться в помещичьем лесу. К тому же ружья у него наверняка просто нет: оно немалых денег стоит. И порох дорогой, вот он в Вильгельмы Телли и подался, бедолага. Ухлопал козочку, а тут мы. Он увидел людей с оружием, испугался, бросил добычу и спрятался. Или совсем удрал. Хорошая косуля, молоденькая! Жаль, времени нет, а то можно было бы отличным жареным мясцом полакомиться.
Нет, не удрал! Жалко, видимо, стало бросать удачно подстреленную дикую козочку, решил переждать. Ибрагим Юсташев своими зоркими глазами заметил легкое шевеление верхушек лещины саженях в ста. Не дожидаясь приказа, фельдфебель бросился к кустам.
Еще через две минуты Юсташев подтащил к Голицыну слабо трепыхающегося мужичонку самого замурзанного вида. На горе-охотнике была надета грязная свитка, рваные холщовые порты и просящие каши чеботы, на голове мужичка была напялена бесформенная шапчонка, похожая на воронье гнездо. Лицо «пленного», заросшее густой пегой бородой, выглядело донельзя испуганным, но в правой руке браконьер крепко держал свое оружие – дрянненький лук из ветки лесного орешника. Худ мужичок был настолько, что хоть устройство скелета на нем изучай.
– Ты из этого барахла косулю подстрелил? – с изумлением спросил Сергей, покрутив в руках смертоубойную снасть. – С ума сойти, как исхитриться надо, Робин Гуд от зависти удавится!
– Жрать захочешь – еще не так исхитришься, – философски заметил Гумилев. – Не дрожи, мужичок, мы не австрияки. Мы русские, не обидим.
Заслышав русскую речь, мужичонка немедленно бухнулся на колени, точно ему ноги подрубили. На лице его расцвела улыбка неподдельной радости и облегчения.
Браконьера звали Грицко Круком, по национальности он был русином – есть такой невеликий славянский народ, живущий в Восточных Карпатах и Галиции. Изъяснялся он на жутковатом суржике, малопонятной смеси диалектов, в которой присутствовали русский, малоросский, польский и даже, кажется, румынский языки.
Австрийцев и немцев Гриц, как и все русины, на дух не переносил, а к русским относился с величайшим пиететом, как к посланцам Божьим и будущим освободителям. Правда, на Ибрагима и прочих горцев он косился с опаской: никак те на русских не походили. То ли дело паны офицеры!
– Звиняйте, ласкавы шановны панове, шо втик, – мял он свой невообразимый головной убор, – спужался!
Фортуна улыбнулась поручику Голицыну: Крук оказался жителем окраины того самого Збаража, на станции которого, по данным аэроразведки, находился бронепоезд. Мало того, расспросив словоохотливого русина, очень желавшего помочь русским офицерам, выяснилось, что час тому назад он видел бронепоезд своими глазами.
– Вин посейчас тамотка! – уверял Гриц.
Русин сам вызвался показать место, где лес подходит почти вплотную к железнодорожному полотну. Голицын его предложение с благодарностью принял.
Оказавшись на месте, поручик обратил внимание Гумилева и Щербинина на рельсы, по которым пойдет бронепоезд, если ему предстоит двигаться в сторону линии фронта. Рельсы были уложены в две колеи, а невдалеке над ними возвышался мост-виадук узкоколейки, в мирное время обслуживавшей вывоз древесины с лесозаготовок.
– Есть план, – коротко сказал Голицын, кивком головы указав в сторону моста.
– Кажется, я догадываюсь, князь, какой именно, – довольным тоном отозвался Гумилев.
Щербинин промолчал. Он разговорчивостью не отличался.
