10
Яркое полуденное солнце раскалило броневые листы обшивки штабного вагона, пулеметные казематы и орудийные башни так, что не дотронешься – руку обжечь можно. Уже вторую неделю на небе не появлялось ни облачка. Конец весны в центральной Галиции – время жаркое, и только свежий ветерок, дующий с отрогов Восточных Карпат, немного смягчал знойную духоту. Однако дышать все равно было трудно: в воздухе витал одуряющий запах креозота, пропитки для шпал, который мешался с дымом сгоревшего каменного угля и густым ароматом разогретого машинного масла.
Бронепоезд, за которым собирался охотиться поручик Голицын со своими головорезами, стоял на разъезде между местечками Збаражем и Гримайлово. Разъезд был пустынным и захламленным. Солнечные лучи освещали унылые бетонные плиты оград и заборов, некоторые из которых были увиты поверху ржавой колючей проволокой, не то еще недостроенные, не то уже разрушающиеся будки неизвестного назначения, глухие стены складов и ангаров, ветвящуюся паутину рельс, стрелки, семафоры, заброшенные вагоны инвалидного вида на заросших травой дальних путях… Все это выглядело невзрачно и неприглядно.
Словом, никак не скажешь, что на захолустном разъезде кипела жизнь.
Людей совсем не видать. Так, изредка промелькнет угрюмый путевой обходчик с молотком на длинной ручке или вислоусый галичанин, железнодорожный рабочий в промасленной насквозь черной тужурке. И снова вокруг все тихо, пусто и безлюдно. Даже тощие галицийские дворняги куда-то попрятались от жары, даже нахальные воробьи не чирикали.
Полковник медицинской службы рейхсвера Рудольф Хейзингер медленно прохаживался вдоль бронированной стенки командно-штабного вагона. Он испытывал законное удовлетворение: место выбрано отлично, именно такой захолустный, заброшенный и безлюдный разъезд необходим для его целей. Скрытность и осторожность исключительно важны, не в Лемберге же или в Станиславе цеплять к бронепоезду «дополнительную единицу подвижного состава», некую особую цистерну. Там слишком много любопытных глаз.
«Хотя, – усмехнулся про себя Хейзингер, – в данном случае важнее не глаза, а носы! Внешне, на первый взгляд, ведь цистерна ничем от обычных не отличается… Кстати, пора бы цистерне уже прибыть. Нет, недаром я недолюбливаю австрийцев: не хватает им истинно германской точности, пунктуальности и обязательности. Хромает дисциплина! Уже на десять минут опаздывают ко времени рандеву, что за легкомыслие!»
Но тут со стороны дальних подъездных путей послышался тонкий, несерьезный какой-то свист, и Хейзингер увидел небольшой маневровый паровозик, который, попыхивая трубой, тащил за собой одну-единственную пульмановскую цистерну грязно-бурого цвета. На фоне громадных паровозов бронепоезда маневровый паровозик смотрелся, как барашек рядом со слонами. Он еще раз свистнул и остановился, пустив из-под колес две струйки перегретого пара.
Цистерна, вопреки мнению полковника Хейзингера, все же выглядела не совсем обычно: к ее торцу крепилось странного вида приспособление, напоминавшее то ли пожарную помпу-переросток, то ли здоровенный ассенизационный насос.
Последнее уподобление возникало отнюдь не случайно: от цистерны несло такой густой вонью, что невольно приходили в голову мысли о золотарях, канализационных стоках, скотомогильниках и армейских нужниках на полтысячи солдат. Какой там креозот с угольным дымом, их запах по сравнению с тошнотворным зловонием, исходящим от бурой цистерны, сошел бы за аромат роз или лучших парижских духов!
Но вот ведь что интересно: Рудольф Хейзингер словно бы не чувствовал гнусного смрада, он смотрел на цистерну с нежностью во взоре, точно пылкий юноша на потерянную и вновь счастливо обретенную возлюбленную. Полковник даже погладил вонючую цистерну по цилиндрическому стальному боку, точно приласкал ее.
Через четверть часа Хейзингер уже сидел за столом в своем отсеке штабного вагона. Перед полковником стоял комендант бронепоезда, майор Войтех Ванчура, чех по национальности. Теперь, после недвусмысленного приказа Конрада фон Гетцендорфа, Ванчура поступал в подчинение Рудольфа Хейзингера.
Майору железнодорожных войск австрийской армии Войтеху Ванчуре недавно исполнилось пятьдесят лет. Рядом с полковником Хейзингером комендант смотрелся весьма невзрачно. Это был низенький пухловатый толстяк с обширной лысиной и печальными глазами, который заслуженно считался лучшим на русском фронте специалистом по обслуживанию и проводке бронепоездов. Комендант страдал от жары. На его раскрасневшемся лице обильно выступили капли пота. А тут еще вонь от проклятой цистерны, которая ощущалась даже здесь, внутри штабного вагона. И так дышать нечем… Ванчура даже не пытался скрыть своего дурного настроения.
По натуре комендант был законченным мизантропом, из всего рода человеческого он тепло относился только к своей дочке Младе.
Немцев и австрийцев Ванчура не любил. Особенно ему не нравился этот конкретный германец, перед которым он сейчас был вынужден стоять чуть ли не навытяжку. В детали зловещего замысла Хейзингера комендант посвящен не был, но несколько намеков, оброненных фон Гетцендорфом как бы вскользь, о многом сказали опытному и сообразительному чеху.
Хейзингер поднял на коменданта холодный взгляд своих колючих глаз:
– Майор, как долго еще будут возиться ваши люди? Когда цистерна будет, наконец, прицеплена?
– Не такие уж они мои, герр полковник, – с независимым видом откликнулся Ванчура. – У меня была отличная команда, но почему-то моих людей заменили босняками. Да, по личному распоряжению господина барона фон Гетцендорфа. За диких босняков я не ответчик.
– Отличная команда… – с явственной ноткой иронии повторил Хейзингер. – Так я вам и поверил! Небось вся ваша команда была из чехов. Те же братья-славяне, что и босняки.
Ванчура даже засопел от возмущения, на полных щеках коменданта выступили красные пятна. Он с неимоверным трудом удержался от грубого ответа. Да, среди его людей, которых фон Гетцендорф неведомо зачем приказал заменить на босняков, было много уроженцев Чехии. Но это нужно быть тупой прусской образиной, чтобы сравнивать их с босняками!
Босняков комендант бронепоезда, как и подавляющее большинство чехов, терпеть не мог, считая их разбойничьим сбродом. Самый вид босняков, не говоря уж об их языке, вызывал в нем отвращение. Хороши братья-славяне, нечего сказать! Какие ж, к дьяволу, славяне, ежели они магометанской веры?! И рожи у них совершенно бандитские…
– Где-то через полчаса закончат, – буркнул комендант. – Работа нелегкая, герр полковник. Один запашок чего стоит, ведь с ног валит! Хотел бы я знать, что там, в вашей любезной цистерне. Похоже, канализационные стоки…
Войтех Ванчура мог позволить себе слегка по-фрондировать, вести себя по отношению к Хейзингеру довольно дерзко: в конце-то концов, комендант бронепоезда не состоял в прямом субординационном подчинении немцу. Они служили хоть в союзнических, но разных армиях и присягу приносили разным императорам. Ванчура – Францу Иосифу, а Хейзингер – кайзеру Вильгельму II. Военный человек прекрасно поймет этот нюанс.
Понимал его и Рудольф Хейзингер. Слова Ванчуры весьма разозлили полковника, но вида он не подал, лишь нижняя губа немца презрительно оттопырилась.
– Это, милейший, совершенно не ваше дело, – резко ответил он. – А любопытство, знаете ли, кошку сгубило.
Не объяснять же этому толстому дураку, что в цистерне – действительно фекальные воды, но не простые канализационные стоки, а с добавкой заботливо выращенной культуры тифозного микроба! Теперь его концентрация – титр, как говорят микробиологи, – в десятки, а то и в сотни тысяч раз выше, чем бывает в обычных природных условиях. Что же поделаешь, если питательной средой для микроба брюшного тифа являются именно фекалии?
С минуту оба молчали. Затем полковник счел выдержанную паузу достаточной. Он поднял на коменданта бронепоезда свой ледяной взгляд, изобразил улыбку.
– Вот, кстати, от Конрада фон Гетцендорфа никаких новостей? – вроде бы нейтральным тоном поинтересовался Хейзингер. Его вопрос содержал совершенно очевидный подтекст: мол, вспомни, чешская свинья, что приказывал тебе фон Гетцендорф, и осознай, кто тут главный.
Войтех Ванчура прекрасно этот подтекст уловил:
– Он проводил Его Высочество эрцгерцога в Вену и пожелал вам успехов.
– Успехи будут. Еще какие! – уверенно сказал Хейзингер. – Но в том только случае, если вы станете помогать, а не мешать мне. Это, кстати, ваш прямой долг. Вы поняли меня, не так ли?
– Так точно! – мрачно откликнулся Ванчура. Возразить было нечего. Этот раунд остался за Хейзингером.
На столе перед полковником лежала топографическая карта восточной Галиции, причем на обычную трехверстку были нанесены гидрографические данные: значки водоразделов, углы падения водоносных горизонтов. На нижнем срезе карты виднелась полоска цветной шкалы относительных высот.
– Посмотрите, майор, – Хейзингер указал кончиком карандаша точку на карте. – Наш бронепоезд сейчас находится вот здесь. А вот, поблизости от разъезда, два речки: Горынь и Серет. Бог мой, что за варварские названия, не выговоришь! Речки текут с запада на восток. Чуть дальше, примерно в пяти-шести часах полного хода, имеется железнодорожный мост через Серет. Ваша задача: немедленно и возможно скорее добраться до этого моста и опорожнить цистерну прямо в воду. Для этого цистерна имеет специальное приспособление – насос.
«И тогда не пройдет и суток, как зараженные фекальные воды окажутся на русской стороне», – подумал про себя Рудольф Хейзингер.
– Что касается немедленно, то ничего не выйдет, – развел руками Ванчура, почувствовав при этом злобноватое удовлетворение. – В котлах мало воды, да и запас угля нужно пополнить.
– Как мало?! – удивился полковник. – Вы же заправлялись в Лемберге!
– А вы по своей карте посмотрите, где Лемберг, а где мы, – откликнулся комендант. – Сто двадцать верст! Паровоз потому и называется паровозом, герр полковник, что выпускает пар, расходуя при этом воду. Тем более что наши паровозы тащат не обычный состав, а тяжеленную бронированную махину. Нет, воды осталось в обрез, да и угля в тендерах – кот наплакал. До вашего моста мы, конечно, доберемся, но вот потом… Придется солдатскими котелками воду из Серета носить, иначе встанем. Да все едино встанем, чем загружать паровозные топки?
Нет, перспектива встать, да еще сразу после совершения «акции», Хейзингеру совершенно не улыбалась. В паровозах полковник разбирался примерно так же, как Войтех Ванчура в микробиологии, так что ему ничего не оставалось, кроме как поверить коменданту бронепоезда на слово.
– Где, в таком случае, ближайшая водонапорная башня и угольный склад? – недовольно спросил он.
– В Збараже. Это пятнадцать верст. Но в противоположную от моста через Серет сторону.
– Так не тяните время, черт бы вас побрал! Отправляйтесь в этот Зб… Збр… Великие небеса, нормальному человеку такое нипочем не выговорить! Шевелитесь и заставьте пошевеливаться вашу вшивую команду, содержимое цистерны может испортиться!
«Куда ж ему больше-то портиться, этакому гнилью?» – подумал Ванчура, но промолчал.
…Полковник Рудольф Хейзингер в нетерпении прохаживался по грязному, заплеванному шелухой подсолнечных семечек перрончику станции Збараж, дожидаясь, пока бронепоезд будет заправлен. Задержка раздражала его необычайно, но ничего нельзя было поделать. Да еще обслуга бронепоезда двигалась, точно сонные осенние мухи!
И здесь воздух был пропитан густыми запахами креозота и каменноугольной смолы, к которым теперь добавлялась идущая от прицепленной к бронепоезду цистерны гнилостная вонь. Но полковник давно притерпелся к этому запаху, не замечал его.
Сверху вдруг послышался странный рокочущий звук. Хейзингер запрокинул голову, посмотрел в зенит. Прямо над станцией, снижаясь по широкой спирали, летел аэроплан с изображением двуглавых орлов на нижних плоскостях.
Русский аэроплан.
