ГЛАВА 33
— Нет, вы видели, господин лейтенант, какое воздействие произвели на этих дуроломов из комендатуры мои документы? — как петух надувался от гордости Адольф. — Я им не какая-то там мелюзга. Стоило только продемонстрировать мои полномочия, и все — они у моих ног! — Гитлер хихикнул, вспоминая произошедшее.
Шоссе, ведущее к Кельну, было немноголюдным. Изредка на пути встречались другие авто, чаще — крестьянские телеги и повозки. Автомобиль двигался с высокой скоростью, по сторонам мелькали небольшие хутора, иногда виднелись возносившиеся в небо высокие шпили небольших деревенских кирх. В машине, позади водителя, находились Адольф и Голицын. В противоположность молчаливому поручику его спутник был многословен.
Голицын, глянув на него, усмехнулся про себя. На лице курьера сияла идиотская и какая-то наивная улыбка. Ефрейтор был несказанно доволен собой. Наблюдая за ним, можно было подумать, что большего счастья, чем быть курьером и везти важные документы, в жизни у этого человека просто не было. Таких субъектов поручику приходилось видеть множество. Чем ничтожнее человек, тем больше у него комплексов, связанных со значимостью своей особы.
«Чем бы дитя ни тешилось… — подумал поручик. — Если ему хочется так думать, почему бы и нет? Тем более что в данном случае этот субъект мне пока что полезен».
— Слово «генштаб» способно внушить уважение кому угодно! — продолжал ефрейтор. — А что вы думаете? Тем более что от тех документов, которые находятся в моих руках, без сомнения, зависит очень многое.
Голицын кивнул, подавляя ухмылку. После всего случившегося, после всей той трагикомедии Адик, порядком переволновавшийся, почувствовал прилив новых сил и теперь, похоже, окончательно уверовал в свою значимость. От его разглагольствований вяли уши, но выбора у Голицына не было.
— Участвуя в Великой войне, господин лейтенант, начинаешь понимать, что каждый сегодня находится на своем месте, предопределенном ему судьбой, — вещал ефрейтор. — Это называют по-разному: судьба, рок, фатум, однако сути это не меняет. Вот вы, простите, к примеру, как относитесь к свободному выбору, а?
— С интересом, — осторожно ответил Голицын.
— Вот-вот, — кивнул ефрейтор. — А вокруг есть много таких тупиц, которые отвергают это, не желая признавать очевидных вещей. Скажу больше, господин лейтенант, — доверительно наклонился Адольф к собеседнику. — Я придерживаюсь теории, которая противоречит многим существующим правилам, но мне кажется верной. Сейчас я вам в двух словах объясню ее суть.
Поручик тоскливо вздохнул, понимая, что легко отделаться от откровений этого «чудака» ему не удастся. Но надо было играть роль.
— Веками сложившаяся традиция, говорящая о том, что все в этом мире занимает предопределенное ему место, является та, которой послушно следует большинство. Для этого большинства определенная часть общества создала такую установку и старается всеми силами и дальше оболванивать население. Я же глубоко уверен в том, что каждому человеку определен свой путь. Безусловно, подавляющая часть населения неспособна на что-то выдающееся, но всегда появляются некоторые, скажем так, личности, которым начертано свыше изменить ход истории. И они должны сломать этот закоснелый порядок вещей…
Измышления ефрейтора просто лились рекой. Голицын тем временем думал о том, что он с удовольствием заклеил бы тому рот. Представив себе такую картину, офицер, не сдержавшись, громко расхохотался.
— Что с вами, господин лейтенант? — с беспокойством глянул на поручика Адольф, ненадолго прервав свои пространные рассуждения.
— Да так… вспомнил одну смешную вещь, — ответил Голицын, переводя дух.
Гитлер рассказал, как начало войны «коренным образом переменило его жизнь».
— Я понял, что теперь моему существованию в том виде приходит конец и появляется шанс без всяких усилий попробовать себя на совершенно новом поприще. Знаете, господин лейтенант, я испытал в те дни необычайный подъем. Тяжелых настроений как не бывало. Я нисколько не стыжусь сознаться, что, увлеченный волной могучего энтузиазма, я упал на колени и благодарил Господа за то, что он дал мне возможность жить в такое время.
— М-да…
— Германский народ, — говорил, облизывая губы, Адик, — должен выйти победителем из Великой войны. Эта война ведь не совсем обычная. Эта война призвана восстановить справедливость. В возникших уже давно условиях немецкий народ не мог успешно развиваться и выполнять предписанную ему историей миссию. Для развития национальной культуры и увеличения источников мощи он нуждается в приобретении дополнительного неизменного пространства. А так как свободных земель уже нет, то их следует взять там, где плотность населения небольшая и земля используется нерационально. Естественно, с Францией и Англией мы должны разобраться раз и навсегда, и мы это сделаем, но проблемы это не решает. В данном случае будут сломлены противники, но я сейчас о другом. Возможность занятия обширных пространств для германской нации имеется только на востоке, за счет территорий, заселенных менее полноценными в расовом отношении, чем немцы, народами, прежде всего славянами.
— Вы так считаете? — иронично поинтересовался Голицын.
— Безусловно! Мы должны расчистить себе путь. Убрать с дороги всех недоумков — французов, англичан, славян… Мы их всех газом перетравим.
— На фронте это еще можно сделать, — все больше начинал раздражаться, едва сдерживаясь, Голицын, — но как вы представляете эту акцию в тылу?
— Э-э-э, господин лейтенант, разве это проблема? У Германии есть средства доставить новое оружие куда угодно, — самодовольно усмехнулся бесноватый Адольф. — И наши враги скоро в этом убедятся.
Естественно, Голицын прекрасно понял, о чем идет речь — о цеппелинах и начиненных ипритом бомбах. На этом то немногое полезное, что можно было почерпнуть из болтовни ефрейтора, закончилось, и он завел дальше свою волынку. Поговорив о неполноценности славян, Адольф переключился на евреев, характеризуя их как настоящую духовную чуму, хуже той черной смерти, которой когда-то пугали народ.
Слушая его, можно было подумать только о том, что место этому уникуму в сумасшедшем доме…
— В сентябре 1907 года я оставил мать и перебрался в Вену в надежде стать художником, — рассказывал Адольф. — Но со мной приключалась классическая история.
— О чем вы, ефрейтор? — без всякого интереса, скорее машинально спросил Голицын.
— Я столкнулся с безграничной тупостью тех, кто решает судьбу человека. Меня совершенно не поняли как художника. Безмозглые профессора! — вскипел курьер. — Они были не в состоянии отличить талант от бездарности. Дважды я проваливался на экзаменах в Венскую академию изобразительных искусств. Причем заметьте, рядом со мной были полнейшие тупицы, рисунки которых и мазней-то трудно было назвать. И ничего — они проходили! Но таков уж удел многих художников — быть непонятыми посредственностями, среди которых они вынуждены жить.
«А парень скромностью не страдает, — веселился в душе поручик. — Ну, понятно — гений!»
— Мне пришлось зарабатывать на жизнь рисованием почтовых карточек и рекламных объявлений. Но ничего! Годы пребывания в Вене я рассматриваю как наиболее поучительные в моей жизни, — делился соображениями курьер. — Я много самосовершенствовался: читал, думал… Я возненавидел евреев, всех этих либеральных демократов и мещанское общество. Особое влияние на меня оказали сочинения фон Либенфельса, который утверждал, что будущий диктатор должен оберегать арийскую расу, порабощая или убивая недочеловеков.
У поручика вертелся на языке вопрос: уж не прочит ли себя этот клоун в будущие диктаторы, но задать его он не успел.
— Пост, — флегматично произнес шофер, до этого за всю дорогу не проронивший ни слова.
Голицын взглянул вперед — туда, где показалась полосатая будка. Уже был виден солдат, который опустил шлагбаум и подавал знаки остановиться.
В планы Голицына подобное не входило.
— Послушайте, ефрейтор, ведь комендант при нас распорядился, чтобы машину не задерживали, — напомнил он курьеру.
— Ну да… — задумчиво произнес тот.
— Теперь и я верю, что на вас напали агенты противника, — перешел с места в галоп поручик, действуя так, как подсказывала ему интуиция. — Вы что, не видите — они охотятся за пакетом. Это же ложный пост!
— Как это? — ошеломленно пробормотал курьер.
— Очень просто! Они надели нашу форму.
Пережившему одно нападение Адику не надо было долго объяснять. Его нервы снова пришли в расстройство. Ефрейтор похолодел.
«Дрожишь, придурок», — несмотря на остроту момента, не мог не посмеяться в душе поручик.
Водитель, уже сбросив скорость, вопросительно взглянул на курьера генштаба. Он тоже явно был в смятенных чувствах.
— Останавливаться нельзя, — завизжал Гитлер, — давите их!
Машина снесла шлагбаум, отлетевший с грохотом в сторону, и помчала по городку. Справа и слева замелькали улочки, дома, деревья.
— Отлично! — поощрял тевтонов Голицын. — Теперь нам важно оторваться от диверсантов.
Как быстро выяснилось, на посту не собирались мириться с проникновением в город машины.
— Сзади, — сдавленным голосом произнес водитель, глядя в зеркало заднего вида.
Голицын и Адик увидели, как из переулка вылетели пять кавалеристов. О серьезности их намерений свидетельствовало уже то, что один из них устрашающе вращал над головой саблей, а у второго в руке был пистолет. Раздался выстрел, второй…
— Что же делать? — заметался Гитлер. Его посеревшее от ужаса лицо с выступившими крупными каплями пота теперь мало походило на ту уверенную мину, которую еще несколько минут назад имел удовольствие лицезреть поручик.
Голицын, не отвечая, достал пистолет и стал целиться в одного из преследователей. Несмотря на то, что на ходу добиться идеального попадания в объект было непросто, после третьего выстрела один из нападавших выпал из седла. Но словно в ответ на стрельбу поручика к четырем оставшимся добавилось еще трое.
— Что делать?! — бесновался теряющий последние остатки самообладания курьер генштаба.
— За поворотом выпрыгивайте, — сквозь зубы процедил Голицын Адику, делая три выстрела, один за другим, в кавалеристов, чтобы те немного отстали.
— Что? Зачем?
— Вы уйдете с пакетом, а они будут преследовать меня, — терпеливо пояснил поручик. — Так мы их проведем.
— Но это же опасно!
— Ничего, на повороте скорость будет меньше. Гораздо опаснее будет, если вы попадете им в руки!
Машина неслась вперед, кавалеристы немного отстали. На улицах можно было видеть изумленных жителей, впервые созерцавших такую картину.
— Готовьтесь! Сейчас будет поворот! — прокричал поручик в ухо ефрейтору.
Чуть сбросив скорость, машина повернула направо. Адик, держась за дверцу, сделал отчаянный прыжок, пытаясь при приземлении удержаться на ногах. Естественно, ничего из этого не получилось. Героический курьер генштаба, едва коснувшись земли, кубарем покатился в придорожную канаву. Ночью прошел дождь, и бедный Адик угодил в яму с водой, подняв целый фонтан брызг. Глядя на Гитлера, Голицын не смог удержаться от смеха. Его план сработал. Офицер успел заметить, как подскакавшие к месту падения ефрейтора кавалеристы спешились и схватили визжащего, как свинья, Адольфа. Он вырывался, как мог, но где же ему было совладать с ними! Преследовать машину остался один всадник.
Голицын тщательно прицелился. В магазине оставалось всего два патрона. Выстрел. Еще один. Всадник покачнулся в седле, схватился за плечо и стал отставать.
— Мне что делать? — повернулся к поручику водитель.
— Притормози, когда я скажу.
Через пару поворотов Голицын вывалился из машины и, пригнувшись, исчез в переулке.