Глава 2
Ирина относилась к тем русским женщинам, красоту которых можно было разглядеть, лишь поговорив. Есть такие женщины, они как первый снег: вот он выпал, и ничего необычного или удивительного в том, что он выпал, кажется, нет, и уже никогда не будет. Первый снег замечают лишь для того, чтобы, посмотрев в окно, согласиться с тем, что зима близко. Выйдя же на улицу и пройдя первые сто шагов, некоторые начинают обращать внимание на то, что сегодня необыкновенно хорошо. Этот снег, готовый растаять если не сегодня, то завтра – точно, совершил некоторые изменения. И изменения эти связаны не только с изменениями в погоде. Выходишь в первый снег на улицу, кажется, что и звук доносится издалека, и даже слышно, как на другом конце улицы кто-то тоже вышел на крыльцо, хрустя этим мягким, еще несовершенным снегом. В воздухе витает та очаровательная свежесть, что невозможна ни зимой, ни летом. Первый снег и пахнет по-особенному приятно. Но почувствовать это можно только выйдя на улицу…
Так же и эти женщины. Разглядеть их красоту и внутреннее очарование с первого взгляда нелегко, потому что они не предпринимают никаких усилий для того, чтобы понравиться. Они кажутся обыкновенными, встречаясь мужчинам на улице, неброскими и даже невидимыми. Однако стоит только заговорить, как в душу тут же начинает прокрадываться ощущение красоты и свежести первого снега…
Этих женщин никогда не окликают на улицах подпитые гуляки, их не приглашают в дорогих ресторанах на танец ямальские буровики. Причин такому невниманию несколько. Во-первых, эти женщины ничем на первый взгляд не примечательны, а в условиях жесткой конкуренции внимание дарится, как правило, тем, кто бросок внешне.
Эти женщины – элита слабой половины человечества. За простецкой внешностью скрывается невероятной глубины талант и сила. Эти женщины влюбляют в себя с мощью, равновеликой мощи электростанций, и влюбляются столь же сильно…
Москвичка во втором поколении, Ирина Зубова относилась к очерченному выше кругу очаровательных внутренних красотой женщин в полной мере. Ее отец, генерал-полковник Зубов, оставил дочери крупные счета в банках, дающие право новой владелице не заботиться о будущем. Однако последние события убеждали в том, что само существование рода Зубовых поставлено в очень невыгодное положение. Единственная наследница капиталов не слишком заботилась обретением нового для себя смысла жизни. Вместо того чтобы принять предложение Ждана и стать обеспеченной женой и свободным человеком, она выбрала любовь беглеца Стольникова и запрет на выезд с территории НИИ. Теперь, когда Ждан властвовал в НИИ, а, следовательно, и в УФСИНе по Северному Кавказу, он мог отдавать любые распоряжения, и они были законны. Чечня то место, где правит сильный. Ждан таковым и являлся. И поэтому Ирина, попытавшись однажды покинуть территорию городка при НИИ без уведомления Ждана, больше не могла даже приблизиться к воротам КПП.
Ей хотелось поскорее покинуть это ужасное место, чтобы, заручившись поддержкой власти, разгромить это осиное гнездо. Не было сомнений в том, что смерть отца – дело рук Ждана. И что Саша Стольников со своими людьми не может выйти из Другой Чечни по вине Ждана. Она знала, была уверена.
Но ничего не могла сделать.
Генерал Зубов так и ушел к праотцам в твердом убеждении, что род закончен, фамилия исчерпана. Быть может, за мгновение до того как вставить в рот ствол пистолета и нажать на спуск, он думал о том, что сам виновен в отсутствии сыновей. Но тогда, чувствуя, что превращается в потерянного, лежа у дерева в «зеленке» близ Южного Стана, генерал признавался себе, что никогда не любил никого так, как дочь свою, Ирину.
Попытки знакомства дочери с отпрысками известных в Москве фамилий не принесли никаких результатов. Своенравная дочь всеми силами сторонилась подобного рода знакомств, будучи убеждена в том, что он должен найти ее непременно сам, без протеже и подводов на полуправительственных раутах и гуляниях бомонда.
За Ириной имелся внушительный капитал, и многие, наверное, хотели бы быть к нему причастны. Однако некоторых останавливала неброская внешность дочери Зубова, другие считали капитал не столь великим. Ирина же не думала о капитале вовсе. Она думала о мужчине, который найдет ее и полюбит… Но ей и в голову не приходило, что мужчиной, которому это удастся, станет мужчина из касты, которую она презирала.
Ирина всегда с недоверием и долей пренебрежения отзывалась о людях, посвятивших себя службе в армии. Несмотря на то что отец был именно таким и она уважала и горячо любила его, офицеров, а особенно тех, кто участвовал в боевых действиях, она считала сухарями, лишенными интеллекта и фантазий.
Но встреча в «Мираже», когда Стольников явился для того, чтобы спасти ей жизнь, заставила ее сравнить всех мужчин, которых знала, с этим немного грубоватым офицером. И выходило, что этот военный вдруг полностью завладел ее сознанием. Она не знала о нем ничего. Абсолютно ничего. Известно ей лишь было, что Стольников не женат. Вот и вся информация. Но время шло, минуло две недели, и Ирина вдруг поняла, что и не скучает даже по Саше, а беспредельно тоскует. Этот человек разломал придуманные ею рамки портрета офицера, лишил Ирину аппетита и сна. И, наверное, была еще одна причина, которая заставляла Ирину думать теперь о Стольникове, о нем, и только о нем. Сорокатрехлетнего майора, покрытого шрамами и побитого сединой, любил и уважал ее отец. И, видимо, ненапрасно именно его отец попросил спасти девушке жизнь, когда это потребовалось. Стольников стал нитью, связывающей Ирину с отцом, полюбить которого по-настоящему ей помогла лишь его потеря.
Однако глупо было бы предполагать, что Ирина Зубова в свои двадцать шесть лет слыла старой девой и сторонилась мужчин по примеру монахинь. У нее был друг, и еще до своего несанкционированного появления в тюрьме «Мираж» она все чаще задумывалась о перспективах этих отношений. Приносящая удовлетворение постель в жизни Ирины значила, как и для подавляющего большинства мужчин и женщин этой планеты, не самое главное в жизни. Ее друг в Москве был человеком, наверное, неплохим. Наверное, в глубине своей души, где-то очень глубоко, настолько глубоко, что это чувство еще ни разу не проявлялось, он был человеком хорошим. Но сколько бы Ирина ни ждала проявления этого доброго начала, – а ждала она уже больше двух лет, – оно решительно отказывалось выбираться из норы и поражать свет своим великолепием. Вероятно, стеснялось.
Кроме того, в ней жило подозрение, что она у друга не одна.
Секс своего мужчины на стороне, хотя бы и не дававший потомства, Ирину не устраивал. А потому связь с московским другом ей начинала казаться все более и более обременительной. Просто взять и уйти тоже казалось невозможным. Он уверял, что любит, и ей в это верилось.
Но когда она встретила Стольникова, все изменилось. Понятие «мужчина» для Ирины стало, наконец, осязаемо. И теперь она думала, как спасти жизнь Стольникова, однажды спасшего ее жизнь…
Ей хотелось поскорее увидеть человека, о котором могла сказать – «я знаю его уже давно, но я его совершенно не знаю». Стольников виделся ей уже другим. Нет, он не деревянный военный… Он красивый мужчина без изъянов. Он человек слова, он верен долгу, мудр и порядочен…
И теперь, когда она познала еще одну, неведомую ей ипостась мира мужской души, отсутствие недостатков у своего московского друга представлялось ей главным его недостатком. Сейчас, находясь почти в плену в Чечне, Ирина думала о том, что, пожалуй, смогла понять превосходство Стольникова над всеми известными ей мужчинами: его душа не очерчена рамками любого из известных ей форматов.
Поступки таких мужчин нельзя понимать разумом. Их нужно чувствовать. Не распознавать с применением известных с девичьих времен формул, а настраиваться на волну и чувствовать. Их мир, как полотна Пикассо, и этот мир не хочет понимать большинство людей. В мире гениев нет формул. Но сами они точно знают, что хотели сказать тем или иным мазком, и проходит время, и даже те, кто считал таких людей безумцами, начинают признаваться в том, что рядом с ними жили, творили и поражали мир одаренные Богом…
«Не влюбляюсь ли я?» – думала Ирина.
«Не влюбилась ли уже?»
И вдруг поняла как никогда ясно – она не может жить без Стольникова.
Она уже не сомневалась, что полковник Ждан удерживает Сашу в Другой Чечне силой. Раз так, то в планы рвавшегося к ее сердцу мерзавца Ждана входит и уничтожение майора Стольникова. Ирина вдруг испытала неожиданный страх. Только сейчас она поняла, насколько близко опасность. Она знала двоих офицеров в НИИ, которые уважали Зубова и считали своим наставником. Как же не догадалась обратиться к ним за помощью?!
Ирина сняла с аппарата внутренней связи, установленного в кабинете Зубова, трубку, и попросила оператора соединить ее с капитаном Дольским. «Быстрее, быстрее!» – подгоняла она застрявшего где-то капитана. Еще минуту назад она была спокойна как кремень, обдумывая планы разоблачения Ждана. А теперь девушку лихорадило.
– Капитан Дольский, – прозвучало в трубке.
– Дольский, это Ирина Зубова!
– А, Ирочка! Здравствуйте! Чем могу служить?
– Дольский, миленький, вы меня очень обяжете, если немедленно придете в квартиру моего отца!
– А что случилось? – в голосе капитана послышалась тревога.
– Ни о чем сейчас не спрашивайте! Возьмите с собой Лукьянова и немедленно идите ко мне!..
– Ирочка, у нас тут совещание…
– Немедленно!
– Сейчас буду.
Ирина бросила трубку, побежала в свою комнату, вытянула из-под кровати чемодан и стала срывать с вешалок в шкафу одежду. Когда в распахнутом чемодане образовалась разноцветная гора, она пришла в себя. «Что я делаю?..»
Пошла на кухню, чиркнула спичкой, включила газовую конфорку. В Чечне газ не имеет цены, она условна. Электричество дороже.
Стук в дверь успокоил бурю в ее голове. Зубов не любил электрические звонки. Они напоминали ему следственный изолятор. В дверь генерал-полковника Зубова всегда стучали.
– Дольский, Лукьянов, хорошие мои! – вскричала Ирина, заливаясь слезами и бросаясь на шею первому.
– Да что случилось-то, Ирочка?
Сбиваясь и путаясь, она рассказала все что знала. Во время этого сумбурного повествования Дольский с Лукьяновым несколько раз обменивались взглядами.
– Ирочка, а давайте мы вам нашего врача пришлем? – предложил Лукьянов.
– Вы что… – прошептала она. – Не верите мне? – в глазах у нее потемнело. – Мать вашу, капитаны!.. Отец доверял вам, значит, и я могу положиться на вас! А вы ведете себя как два…
– Узнаю генерала Зубова, – пробормотал с улыбкой Лукьянов. – Но, Ирочка… ваш рассказ о какой-то Другой Чечне… Вы же понимаете, что это, как бы так сказать… он немного преувеличен?
Ирина внезапно успокоилась.
– Как вы думаете, что находится в центральном блоке НИИ, для проникновения в который нужен доступ высшего уровня?
– Вероятно, секретный объект, – предположил Дольский. – Но почему вы спрашиваете?
– Потому что именно там находится вход в Другую Чечню! Точнее – к перрону, с которого отправляются поезда по тоннелю! Мой отец убит, вы знаете? Он убит Жданом! Ждан хочет погубить теперь и Стольникова с его разведгруппой!
Капитаны знали о Стольникове. Он был представлен Зубовым на совещании. Но рассказ дочери генерала все равно выходил за рамки здравого смысла.
– Послушайте, – Ирина внезапно успокоилась, – не хотите верить мне, не верьте. Но сохранить жизнь-то вы мне поможете?
– Да в чем дело? – рассердился Дольский.
– Пока майор Стольников и его люди в Другой Чечне, я являюсь единственной свидетельницей ее существования. Он обязательно уберет меня, понимаете?
– Кто, Стольников?
– Боже, как отец мог доверять вам? – она заплакала.
Дольский переглянулся с Лукьяновым.
– Ирочка, вот мы что сделаем, – предложил Лукьянов и, усевшись в кресло, расстегнул пуговицу на куртке. – Мы побудем с вами. А вы еще раз, без эмоций, расскажете нам историю с самого начала. До вечера мы свободны. Так что в полном вашем распоряжении. В любом случае, мы не оставим вас.
Ирина направилась к засвистевшему чайнику.
В кабинете начальника НИИ, с двери которого уже была снята табличка с именем генерал-полковника Зубова, в кресле сидел Ждан и постукивал трубкой по подбородку. Только что оператор сообщила ему о странном телефонном разговоре, случившемся между дочерью Зубова и капитаном Дольским.
– Ты сама решила свою судьбу, Ирочка, – пробормотал Ждан. Вместе с тем надежда быть с женщиной, приворожившей его сердце, в нем не угасала. Он дошел до того состояния, что готов был убить девушку в любой момент, если она заявит, что принадлежит другому.
Он вызвал командира комендантской роты и приказал поместить дочь генерала под арест. В ответ на изумленно вскинутые брови уже немолодого капитана вскричал:
– Вам пора научиться выполнять приказы мгновенно, черт вас возьми! Хотите оказаться где-нибудь в Грозном в должности начальника вещевого склада?!
– В НИИ всего одна камера, и она занята.
– Значит, посадите ее к нему!
– Женщин нельзя содержать вместе с мужчинами, вы же знаете.
Ждан посмотрел на него с ненавистью.
– Есть, – коротко бросил майор и вышел. За дверью прошептал: – Сука…
– Вернитесь! – послышался голос Ждана.
Он вошел в кабинет и прикрыл дверь. Не может быть, чтобы Ждан услышал его шепот!
– Вам ее доставят.
– Кого ее?
– Ту, которую вы должны поместить в камеру. Вы меня удивляете, капитан. Удивляете своей непонятливостью.
– Я все понял. Ту, которую мне доставят, я должен поместить в камеру.
– Ждите. А сейчас свободны.
Майор направился к двери.
– Кстати, вы что-то сказали, когда вышли из моего кабинета в первый раз?
– Я? Сказал? Я ответил «есть» и вышел.
– Значит, мне послышалось.
Телефонный звонок смел с него налет раздражения.
– Слушаю! – прокричал он в трубку, ожидая доклад из тюрьмы. Раз в два часа ему докладывали об обстановке.
– Пятнадцать минут назад одна из машин отправилась на плановый обход, – не спеша начал его связной в тюрьме.
– И что? Это важно?
– Теперь машина стоит на краю «зеленки».
– Ну, помочиться вышли. Им же в здании, где сотня писсуаров, не хочется ссать! – Ждан почувствовал, как им снова овладевает раздражение.
– Они не могут мочиться четверть часа.
Ждан облизал губы.
– Ты хочешь сказать, что машина стоит уже пятнадцать минут и не трогается с места?
– Именно это я и хочу сказать.
– Ну так отправь туда мобильную группу, пусть проверят, в чем дело. И доложи! – он бросил трубку и стал ходить по кабинету. – Черт знает что происходит… Эти дикари угробят и меня, и себя… Их только огнем нужно… Не зря Ермолов тут всем головы рубил…
Полчаса он потратил на то, чтобы принять главного инженера, и на другие, привычные текущие заботы руководителя НИИ. А через тридцать минут услышал в трубке:
– Мобильная группа уничтожена. Уничтожен и экипаж патруля. Группа Стольникова в пятистах метрах от стен «Миража».
– Что?.. – Ждан не поверил своим ушам. Удивление его было настолько сильным, что вырвался глупый вопрос: – А почему вы уверены, что это группа Стольникова?..
– А что, у нас тут есть еще одна группа федералов, которая мочит моих людей?!
– Заткнись! Скорее всего это не группа, а ее остатки. Два-три человека! Отправь туда отделение, пусть прочешут «зеленку» и ее окраину!
И опустил трубку.
Стольников подошел к «Миражу». Чего-чего, а этого полковник от майора не ожидал. Скорее, думал Ждан, он поведет группу на штурм входа в тоннель – и это выглядело бы при всей уязвимости позиций майора самым разумным. Но Стольников повел людей к тюрьме. На что он рассчитывает?
Загадка ввела его в состояние азарта.
– Ты хочешь захватить «Мираж»? Но это же невозможно, товарищ майор! Там два батальона отморозков! Вас прибьют у ворот…
И вдруг его осенило.
– Стольников! Ты хочешь меня провести!.. Шумнуть у тюряги, а потом подкатить к входу в тоннель!.. Черт тебя задери, хитрец!..
Стольников пошумел, и теперь группа мчится к лабиринту – Ждан был уверен. Больше стрельбы у «Миража» не будет!
Ободренный догадкой, он сорвал трубку телефона. Ему был нужен комендант НИИ. Он же отвечал и за охрану «вокзала» у тоннеля.
– Еремеев, сколько у тебя людей?
– Тридцать двое.
– Это что за ответ?..
– Тридцать два.
– Вас кто сюда набирал для службы, Еремеев? Ибрагимов что, объявление на всех аулах Чечни вывесил: «Требуется на работу воин»?! – плюнув в урну, он оскалился и заставил себя успокоиться. В дебильности подчиненных убеждаешься тогда, когда ситуация выходит из-под контроля. А при спокойном течении службы все выглядят образованными и опытными. – Всех на ноги! Всех! Даже если кто-то сидит на очке – на посты! Минут через сорок Стольников предпримет попытку штурма входа в тоннель! Ты меня понял?
Он уложил трубку на рычаги и рассмеялся. А ведь буквально минуту назад он хотел приказать Еремееву оставить по два человека на посту и прибыть в НИИ с подразделением. Полковник чувствовал, что скоро ему понадобится подкрепление. А в НИИ – десяток спящих постовых, имеющих весьма отдаленное представление о войне.
Он перехитрит майора.
Ждан улыбался, вынимая из пачки сигарету. Стольникову не прорвать оборону «вокзала».
Его настроение изменится через сорок минут. Как раз этого времени, как считал Ждан, хватит Стольникову, чтобы привести группу от «Миража» к «вокзалу».
Раздался сигнал, и полковник снял трубку. Он хотел выслушать доклад о том, сколько боевиков убито и какие понесены потери. Принять это с возмущением, которого в нем не было ни капли, и готовиться к встрече майора на «вокзале». Но услышал то, что разрушило все его планы.
– Группа Стольникова перебила отделение, Ждан! Ты там что, вообще никакой информацией не владеешь?! Почему я здесь должен сидеть на этой киче и смотреть, как умирают лучшие воины Аллаха?! Стольников забрал шестнадцать жизней лучших моих людей, и сейчас дорога к «Миражу» под полным его контролем! Я вывожу людей, полковник!..
– Подожди, подожди! – попытался остановить его Ждан. – Этого не может быть! Возможно, ты ошибся? Стольников не может сейчас перекрывать дорогу к «Миражу», он сейчас следует в НИИ!
– Ты его видишь? – раздался спокойный голос собеседника.
– Нет.
– А я, мать твою, его вижу! Его группа светится у края «зеленки» и ждет следующую группу, чтобы превратить всех в трупы! Кто сказал – их там всего двое?!
– Хорошо, – процедил Ждан. – Выведи какое-то количество своих людей и прищучь тех наглецов. Только я уверен, что это не группа Стольникова.
– А кто тогда?!
Чеченец, связной в «Мираже», бросил трубку, не попрощавшись.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Ждан, растирая лицо ладонями. – Что происходит? Какого черта Стольников засел у дороги? Что он хочет? Чего я не знаю?
Он засыпал себя вопросами как одержимый.
Ждан чувствовал, что дело близится к скорой развязке. Но в чью пользу?
И он снова схватил трубку. Одиночество мешало ему оставаться спокойным. Он один в НИИ, и если майор тут появится…
Его обдало морозом очередной догадки.
– А, может, он уже здесь?.. Сомнительно, но все-таки…
А в трубке, которую он сжимал в опущенной руке, давно раздавался голос коменданта НИИ.
– Еремеев, оставить на постах по два человека, остальных немедленно – в НИИ! Прибудешь вместе с личным составом. Как понял?
– Понял отлично.
– Выполнять!
Ждан опустился в кресло. Проклятые исламисты! Они торопят, они выжимают все соки! Но даже не понимают, что за страну собираются использовать для уничтожения цивилизации! Хотя узнай они об Источнике, остановились бы? Вряд ли. Сначала им нужно уничтожить все, что было создано нормальными людьми. Это для них первоочередная задача, даже если бы им было известно об Источнике, они прежде всего решили бы ее. А уже потом превратились бы в бессмертных и установили на планете свой порядок. То есть разницы для них нет никакой, поскольку первым делом им нужно исламизировать цивилизацию.
Ждан вспомнил, как попытался во второй раз выяснить хоть что-то о предметах, найденных им в Другой Чечне. Через два дня после визита к антиквару ноги привели его в Исторический музей…
* * *
Посетитель ходил по музею один и явно осматривал конкретно интересующие его экспонаты. Прикид тюркского воина вниманием не удостоил… У генеральского мундира времен Александра Первого потратил секунды на две больше. Нет сомнения, что его в большей степени интересует фотографическая съемка.
Ждан ходил за ним, стараясь не выглядеть навязчиво. Первый опыт получения информации научил его быть более сдержанным в требованиях. И вот он ходил за посетителем уже около часа, присматривался и раздумывал, правильно ли выбрал объект для разговора.
Когда изучение русской истории начала двенадцатого столетия через видеокамеру закончилось, и иностранец, последний раз оглядев территорию Бухарского ханства, двинулся в другой зал, Ждан решил действовать. Это была как раз та историческая веха, которая требовалась для знакомства.
– Простите, это не вы обронили?
Мужчина с видеокамерой сначала посмотрел по сторонам, словно убеждаясь в том, что обращаются именно к нему, когда же понял, что это так, повернулся к двадцатидолларовой купюре, протягиваемой ему незнакомцем.
– Нет, – коротко ответил он.
– Но она же выпала из кармана ваших брюк, – настаивал Ждан.
– Я не держу деньги в карманах брюк.
Ждан не смутился.
– Значит, я ошибся, и тем заработал двадцать долларов, – заметил он, пряча купюру в карман. – А вы неплохо разговариваете на русском.
– Было бы удивительно, если бы русский плохо разговаривал на родном языке.
– Тогда почему наших гидов вы называете «вашими»?
– Послушайте, – поморщился мужчина с камерой, – вы не из тех проходимцев, которые предлагают неизвестные полотна Врубеля за тысячу долларов наличными?
Ждан заставил себя рассмеяться. Он признался, что заработать такие деньги не прочь, более того, он не прочь заработать их путем честной сделки, но за несколько часов гуляния по Музею не обнаружил еще ни одного, кто заинтересовался бы предметами времен, предположительно, Батыя. Или Мамая. Он небольшой специалист.
– Батыя? – не скрывая сарказма, выдавил иностранец. – А у вас таковые, разумеется, имеются?
– Разумеется, – тихо проговорил Ждан, и скользнул рукой в тесный карман брюк.
Иностранец забеспокоился. Провел взглядом по залу, покусал губу и отошел в сторону. Быть уличенным в чем-то нехорошем после пятилетней отлучки от родины казалось ему катастрофой. За подобный контакт в Ванкувере ему неминуемо грозил бы арест. Ровно пять лет он не был в России, и за эти годы в ней не изменилось ровным счетом ничего. Вот так, запросто, в музее мирового значения к человеку может подойти другой человек и предложить вещь возрастом порядка семисот лет. Иностранец пять лет преподавал русскую историю на кафедре Ванкуверского университета, и вляпаться в криминальную историю с трагическим концом в первые же сутки пребывания на исторической родине ему не улыбалось. Однако помимо понимания закона в каждом ученом живет любопытство. Он ничего не будет покупать, он просто посмотрит. Смотреть даже в России не запрещено. Визуальный осмотр обещанного предмета, который вынимает из кармана этот приличный на вид тип, ни к чему не обязывает. В том числе и к уголовной ответственности.
Переборов себя, он принял в руку теплую фланелевую тряпочку с чем-то крохотным, завернутым в нее, и на секунду замешкался.
– Я только посмотрю, вы понимаете?
Ждан понимал. Еще как понимал. Ему самому хотелось узнать, что это за монета. И не оторвался ли этот родовой амулет с цепочки какого-нибудь солдата, доставленного служить в НИИ из ближайшего аула. Поэтому лишь равнодушно пожал плечами, словно уверяя собеседника в том, что сразу после того, как тот посмотрит, у него мгновенно возникнет желание предметом осмотра обладать.
Уложив сверток на ладонь, иностранец осторожно развернул тряпочку. Развернул – и обомлел.
На его ладони лежал серебряный динар. В первые секунды осмотра иностранец мог датировать его как 1220 годом, так и 1280-м, но это не важно. Главное, он понял – динар настоящий. И мастерство русских умельцев современности тут ни при чем. Но тут же вспомнил прямо противоположное утверждение: самые великие мастера по изготовлению предметов старины – современные русские умельцы. В Питере, в далеком девяносто девятом, канадскому ученому уже предлагали рукописный приказ Василия Третьего. Купил. Уже в Ванкувере выяснилось, что бумага, действительно, начала шестнадцатого столетия, а недоумение появилось позже. В соответствии с полученным ответом на запрос стало ясно, что данный приказ по-прежнему находился в архиве и покидать его не собирался. Уж не черновик ли? – пришло в голову канадскому историку. Вскоре был установлен еще один курьезный момент. Бумага настоящая, начала шестнадцатого, а вот чернила и написанное – конца двадцатого. Еще большее недоумение он испытал, когда выяснил, что продавший ему «приказ» товарищ – сотрудник исторического архива. Вскоре ученому все объяснили. У каждой книги есть титульные листы, которые свободны от какого-либо текста. Чтобы понять это, достаточно открыть первую попавшуюся под руку книгу. Этот лист изымается, и на нем пишется все, что угодно. Хоть явка с повинной Ивана Грозного Боярской думе по факту убийства собственного сына. Лист был выдран из книги тех времен, ловкая рука начертала на нем курсив Василия, после чего документ был удачно продан за пять тысяч долларов. Правда, не канадских, а американских. Но вторая сторона сделки к этой подмене отнеслась с большим спокойствием, нежели первая.
Вот и сейчас могло статься так, что динар серебряный, но отчеканен в пятой квартире второго дома на улице Ленивка. В пятистах метрах от Исторического музея, чтобы не ходить далеко. Ученый засомневался. Заволновался, хотя обманывать себя было все-таки трудно: ясный глаз специалиста видел, а мозг понимал – динар настоящий, времен царствования Батыя. В крайнем случае – Мамая, что опять-таки не столь важно.
– И что вы хотите за монету? – спросил иностранец.
Ждан помедлил и, чуть дрогнув голосом, уточнил:
– За монету или за несколько десятков золотых, серебряных и бронзовых предметов того времени? Впрочем, не буду против, если вы купите один серебряный динар. Я поиздержался…
Канадец чуть побледнел. Ему было безразлично смущение странного собеседника.
– Кто вы?
И только сейчас Ждан обратил внимание, что собеседник в очках. Обратил потому, что тот, подняв руку к лицу, снял их: едва заметные на лице, без оправы.
– Это не важно. Вы историк, и указание вам местонахождения этих предметов под землей, в которую не втыкалась лопата уже четыре столетия, может многое для вас означать. Я же хочу, чтобы вы гарантировали мне пятьдесят процентов стоимости всего того, дорогу к чему я вам укажу.
Зал чуть колыхнулся под ногами ученого.
– Назовите мне еще хотя бы один предмет из этой коллекции.
– Золотой калям писаря Покорителя Вселенной, – еще тише произнес Ждан. Сказал, и полез в карман за платком. – Хозяин этого добра, уже будучи слепым, погиб в одна тысяча шестьсот первом году…
– Я понял, о ком вы говорите, – спокойно сказал человек с камерой. Он уже заворачивал динар. – Я не занимаюсь мифами. Я историк действительности.
– Волею судеб я тоже… ученый, – поспешно заговорил Ждан. Он был отчасти прав, поскольку работал в научно-исследовательском институте, единственном в своем роде. – Но я изгнан из официальной области, дающей мне право объявить о собственном успехе. А потому меня интересует лишь финансовая сторона вопроса. Пусть не пятьдесят процентов, пусть сорок. Заберите разницу вместе со славой себе!
Сказал и пожалел.
Динар, завернутый в тряпку, вернулся к нему, и иностранец двинулся дальше.
– Послушайте, я не знаю, как вас зовут… – Ждан, забыв о бдительности, поспешил за ним следом. – Это не миф. Я нашел его… Я не черный копатель, я самостоятельный ученый, лишенный обузы отчитываться перед бюрократическими государственными конторами. Почему вы мне не верите?! Вы ученый или аниматор, снимающий картины русских художников для создания мультяшек?!
Иностранец нужен был ему лишь для поисков на территории Другой Чечни. Он бы нашел способ привлечь его для работы, заинтересовать и склонить на свою сторону. Ему нужно было доказательство присутствия в Другой Чечне цивилизации Известной! А потом… а потом с этим ученым случилось бы то же, что и с врачом-ученым в НИИ. С учеными часто случаются несчастные случаи…
Но иностранец торопился удалиться от сумасшедшего самозванца, переходил в другую залу, но всякий раз тот настигал его и твердил о том, что является хранителем самой великой тайны истории.
– Послушайте… – не выдержал наконец канадец. Он остановился неподалеку от смотрительницы и устало забросил камеру за спину. – Убирайтесь прочь, иначе я обращусь в полицию.
Вторая попытка идентифицировать находки провалилась с тем же треском, что и первая…
