3

На этом участке уже нечем было дышать. И сейчас, кашляя от раздирающей горло едкой пыли, сырого и хорошо прожаренного мяса, пороховых газов и раскаленного железа, разведчики с отчаянием разглядывали встречающую их равнину. То и дело раздавался переходящий в шипение гул, и тогда лес озарялся длинной огненной струей: Тарасенко методично поливал боевиков из огнемета.

Это была смерть. Сейчас Стольников отдаст приказ добраться до лощины и закрепиться в овраге. До рассвета будет жизнь. А потом — смерть. Если не поможет Пушков. Хотя все понимали — ничем он не поможет. Авиацией? Так своих накроет. Или Стольникову отдать приказ накрыть свою позицию артиллерией?

Но тогда уж лучше подраться… Пусть лучше чехи всех положат, чем — свои…

— Алла!.. — кто-то гортанно закричал за спиной разведчиков, и Стольников услышал «свой» выстрел.

Как это странно… среди сотен выстрелов услышать «свой». Но его всегда слышишь. И знаешь: этот — твой. Твой, который пройдет мимо. Который тебя достанет неслышим, он поражает молча.

Пуля прошла под мышкой Стольникова, между левой рукой и туловищем. Она надорвала ткань «разгрузки», оцарапала и обожгла кожу.

— Черт!.. — вырвалось у капитана, он, споткнувшись, последние метры спуска преодолел кубарем.

— Командир?! — сообразил Ермолович.

— Порядок! — отозвался, поднимаясь и тряся головой, капитан. — Выносите Маслова! Все — к ущелью! Все видят яблоневый сад?

— Есть яблоневый сад! — отозвался кто-то.

— Да там не ущелье, а овраг! — добавил прапорщик Жулин.

— Хоть овраг, хоть ущелье — туда! — прорычал Стольников. — Занять оборону! По двое — вперед!..

И тут же радист, единственный из группы в «сфере», упал, обняв дерево, как женщину.

— Заберите его и радиостанцию! — приказал Стольников, давая знак Тарасенко, чтобы тот следовал за ним на высоту, навстречу чехам. — Уходите все в лощину, я их тормозну!..

Он оглянулся, провожая отделение тревожным взглядом. Только бы вышли. Только бы все. А сам он выйдет. Обязательно выйдет. Вместе с Тарасенко. Только так.

Боевик шестьюдесятью метрами выше удовлетворенно качнул головой. Его выстрел превзошел ожидания: пуля из СВД хоть и не пробила «сферу» разведчика, но голова дернулась так, что можно надеяться на вывих позвонков. Аллах акбар. Одним неверным на земле меньше. Ему заплатят компенсацию за утрату здоровья — сто долларов под роспись в их грязной ведомости. Столько же в девяносто девятом заплатили бы воину Аллаха за его смерть. Сколько тогда заработал он, Омар? Две тысячи двести долларов, кажется. Но в штабе Хоттаба тогда ошиблись и выдали половину фальшивыми. Это не вина Хоттаба — сводного брата Магомеда. Хоттаб никогда бы не обманул. Просто так получилось.

«Я тоже уйду к всевышнему», — вдруг подумал Омар, с удивлением посмотрев на то место на груди, куда только что, выбив из его рук винтовку, ударилась пуля. Из кармана, где лежали паспорт и водительское удостоверение, кровь не лилась. Она расползалась по черной майке блестящим пятном.

О, нет предела благодарности тебе, великий и могущественный Аллах… Ты позволил умереть с кровью на теле. Воин должен умирать, видя свою кровь. Рай господень, кущи небесные, блаженство вечное, Тобой дарованное…

И тут же пуля из автомата Стольникова раскроила ему череп.

Уже овладела чехами уверенность, что дело идет к завершению. Уже не было никаких сомнений. Разведчики сгруппировались и скоро появятся на равнине. Вот тогда все и закончится. И давно бы чехи бросились вперед, чтобы застать русских еще до лощины, на открытом месте они были как зайцы на траве! — но кто-то засел на самом подножии холма и стрелял как заводной. Превосходство в количестве теряется, когда по тебе безостановочно лупит огнем хотя бы один человек, достать которого выстрелами из-за камней невозможно.

Здесь командует опытный командир. Магомед его знает и ненавидит. Этот «капитан», как называет его Магомед, хитрая лиса. Он смог увести своих от пылающего вертолета, а сейчас уходит по равнине! Он и засел в камнях, это он сдерживает воинов Аллаха!.. Его хорошо видно в прицел, но он лис хитрый — выскочит, посмотрит и снова в укрытие. И — бесконечный огонь…

Два раза воин Алу брал его в прицел и дважды ругался, когда лис оказывался хитрее охотника.

Они уходят. Пора давить, пора! Уже дважды Магомед давал приказ выдавить русских из леса, но как можно давить, если двое не дают поднять головы сотне?

— Уничтожьте этих тварей! — взревел Магомед. — Тысяча долларов тому, кто вышибет мозги у этих двоих, и десять тысяч — кто приведет ко мне командира разведчиков!.. — Он не знал, что один из тех двоих Стольников. Тот, за пленение которого он заплатил бы вдесятеро больше. Но в голову Алхоеву не пришла мысль, что это капитан остался прикрывать своих. Давно такого не видел Магомед, с девяносто пятого. Это там командиры в героев играли…

Алу трижды отползал, дважды вскакивал и перебегал. Десять тысяч — деньги немыслимые!

Он вскочил, пробежал еще метров сто, затаился за деревом и увидел Шамиля. Ему тоже нужны десять тысяч! Нет, Алу будет первым!.. И вдруг он почувствовал, что опасность миновала и он будет жить. Алу засмеялся. Пусть умирают Шамиль с Мусой! Пусть все они умрут! Он придет к братьям и скажет: «Это был настоящий ад. Наши братья умирали у меня на глазах. Неверные наваливались десятками, они стреляли в нас, забрасывали гранатами. Рядом со мной разорвалась одна — Аллах всемогущ! — он отвел руками осколки, но ему не хватило рук отвести волну. Она накрыла меня и завалила пылью… Я пришел в себя, когда бой был закончен. Мы бились до конца, до последнего патрона. Меня не заметили, и я пролежал до вечера. Аллах уберег меня во второй раз. Он хотел, чтобы я остался жить и рассказал вам о смерти его воинов. И у меня есть тысяча долларов».

Он скажет так. Алу будет героем. Его отвезут подлечиться в Турцию или Грузию. О нем будут слагать песни. Да, Аллах не хочет его смерти.

Отвалившись от дерева, Алу развернулся и захлебнулся собственным влажным дыханием. Прямо перед ним стоял высокий светловолосый русский с лицом, измазанным зеленой краской. По щекам русского струился пот, этот русский выглядел усталым, очень усталым. Но взгляд был настолько силен и неприятен, что Алу стало страшно. И вдруг он почувствовал, что снизу, начиная с колен, к его сердцу поднимается горячая, густая волна…

Алу опустил взгляд и тут же ощутил боль, которую не чувствовал еще несколько секунд назад. Эта боль перехватила судорогой челюсти, сковала мозг. А Алу стоял и смотрел на руку русского, в кулаке которого была зажата рукоятка ножа. И рукоятка эта была уперта во впалый живот Алу до упора…

— Я знаю, — прошептал русский ему на ухо, — ты мирный житель. У тебя пятеро детей, и ты никогда не брал в руки оружие. Прости за мою ошибку. — И русский одним движением вспорол Алу живот до грудины.

Шамиль сжимал в руках автомат и двигался от дерева к дереву. Ему нужно успеть вперед Алу. Тысяча долларов. На эти деньги он купит много героина. Можно жить и убивать русских солдат месяц. Уже давно подсчитал он: тысяча долларов — это месяц войны.

Он остановился как вкопанный, прижавшись плечом к дереву. Почему Алу стоит, словно его тошнит, и качается?

Треск автоматных очередей и гудящие плевки огнемета слились в одно — непрерывный, оглушительный шум.

— Алу! — позвал Шамиль. — Алу!..

Тот развернулся, и Шамиль увидел, как из Алу, дрожа и переваливаясь, вываливаются, падая к ногам, кишки… Где-то рядом, шагах в двадцати, разорвалась граната, но остывший от страха и отвращения Шамиль даже не шелохнулся.

И в этот момент перед ним появился русский. Широкоплечий, с широкими скулами и раскосыми глазами парень с ранцем за спиной и странной трубой в руках.

— Я болен, не убивай меня, — сказал Шамиль, вспомнив, отчего в Аргунском ущелье отошел к Аллаху брат Резван, — у меня лейкемия…

— Тебе повезло, — оживился спец, и скулы его пришли в движение. — Я как раз по части онкологии.

Повалив окоченевшего от ужаса Шамиля ударом ноги в грудь, разведчик стал спиной вперед быстро спускаться вниз. Десять шагов, пятнадцать… двадцать…

Шамиль пришел в себя и стал искать рукой упавшее на землю оружие. И в этот момент на него понесся огненный шар… Струя из огнемета сожгла его сердце, мозг и легкие. Выжженный изнутри, полыхающий пламенем, Шамиль упал на землю, и огонь с него тут же перекинулся на сухое дерево…

— Тарасенко! — кричал, стараясь заглушить грохот перестрелки Стольников. — Палить опушку леса! Палить деревья!..

Задержавшись на несколько мгновений, Тарасенко облил огнем лес справа и слева от себя. Деревья, как и в лесу, на холме, вспыхивали и занимались, как костры. Стольников поднял голову. В двухстах метрах выше до сих пор активно горел, клубясь и покрывая гарью пространство вокруг себя, вертолет. А ниже, куда не опускался взгляд капитана, горели с треском, освещая холм гигантскими факелами, деревья… Опушка леса пылала густо, как в чреве домны.

— Уходим! — приказал Стольников.

Убедившись, что Тарасенко следует за ним, Саша побежал к ущелью, где уже расположились для обороны его люди. Занявшие оборону на краю оврага, они ждали возвращения командира. Трое или четверо уже помогали командиру огнем, стреляя по подножию холма, где огонь шумно и жадно облизывал край леса.

На мгновение задержавшись, Тарасенко развернулся и выпустил еще две струи. Среди треска очередей в месиве огня раздался дикий человеческий крик.

Не чувствуя за спиной подчиненного, Стольников резко развернулся и присел, чтобы прикрыть бойца очередью. И в эту секунду он стал свидетелем события, потрясшего его и заставившего сесть… Одна из пущенных из леса трассирующих пуль ударила в ранец огнемета, пробила его и самого разведчика. Стольников словно при замедленном воспроизведении видел, как пуля вышла из груди Тарасенко… Как изо рта одного из лучших его бойцов появилась и вылетела далеко вперед кровь… Как вслед за пулей из груди солдата стала пробиваться тонкая струйка огня… Как она увеличивалась в размерах — Стольников видел… как пожирала она Тарасенко и как боец упал на колени, словно пронзенный огненным копьем… Стольников видел это… И как наконец разорвалась в ранце смесь, уничтожая Тарасенко…

Ослепленный Стольников упал на спину и почувствовал невероятной силы жар…

— Командир, быстрее сюда!..

Но капитан не мог встать. Он смотрел на то место, где только что стоял Тарасенко, а теперь ничего не было.

«Что же я в Ярославль повезу?..» — мелькнула дикая мысль в голове Стольникова.

— Прикройте!.. — проорал Жулин и, слушая грохот автоматов разведчиков, бросился вслед за Баскаковым к капитану.

Прикрываемые огнем, они схватили Стольникова под мышки и рухнули вниз, держа его на руках…

Наступал рассвет девятнадцатого мая двухтысячного года.

4

Он понимал, что это ерунда, а не ущелье. В нем нельзя ни затеряться, ни запутать следы. Он видел огромный овраг глубиной метров тридцать даже в самой низкой его точке. Но движение предполагало группе жизнь, а ожидание на краю ущелья означало смерть. Сколько они могут продержаться в обороне? Дадут с холма пару десятков выстрелов из минометов — вот и закончится вся оборона… И придется все-таки уходить вниз по ущелью, но тогда будет уже поздно. Боевики обойдут ущелье флангами и начнут поливать огнем с двух сторон. У тех, кто выше, всегда преимущество. Да и не спрячешься в ущелье — рассвет наступает. Перебьют, как в тире… Как скотину в яме.

«Хорошо, не зима, — промелькнула нелепая мысль в голове Стольникова, — наследили бы как стадо».

Он шел последним, и перед ним стояла картина — Тарасенко превращается в огромный огненный шар.

Через пять минут люди Алхоева достигнут границы ущелья. Еще через минуту он сообразит отдать приказ своим людям разделиться на три группы и первой последовать в ущелье. Две другие пойдут параллельным маршрутом, но по высоте. Нужно успеть. Куда именно — Стольников не знал. Это был район Ведено, где он не был ни разу. На карте значился овраг, но карта составлялась давно. Со временем овраг благодаря подземным водам подмыло, и он стал оседать. Странное дело — в ущелье растут яблоки. Обычно эти деревья требуют света. Яблоки, твердые как камень, били ему по лицу, когда он не успевал убрать ветку рукой…

Между тем небо справа и слева исчезло, вместо него теперь были видны изрытые временем и похожие на шоколадный щербет с камнями вместо орехов стены ущелья. Стольников обратил внимание, что выстрелы смолкли. Алхоев осуществляет перегруппировку. Есть, есть еще время…

Но куда выведет это ущелье? Вон и конец его виден — черной стеной пятиэтажного дома встает перед разведгруппой. Но ущелья не бывают как ямы, вырытые экскаватором. У них подъемы такие же пологие, как и спуски. Зайдя в ущелье, нельзя натолкнуться на стену.

— Пора подниматься, командир… — прохрипел Жулин. — Здесь нам крышка.

— Товарищ капитан! — где-то далеко впереди себя услышал Стольников голос Крикунова. — Пещера!

Продравшись сквозь хворост, которым было переплетено дно ущелья, Стольников приблизился. Действительно, прямо перед ним, темнея и дыша сыростью, виднелся вход.

— Даже не думай об этом, командир! — догадавшись о намерениях Стольникова, заявил Жулин.

Выдернув из чехла на бедре фонарь, Стольников пробежался его лучом у входа. Он искал следы. Недавние, старые, человеческие, любые — их не было.

— Зайдем туда — нам конец, Саша, — зловеще сказал Жулин.

Штурман вертолета, кашлянув, закинул тяжелый пулемет за спину.

— Я посмотрю.

— Не надо смотреть, надо подниматься! — запротестовал Жулин.

— Помолчи, — отрезал Стольников, кивая мимоходом летуну. — Разве я не сказал, что на выходе нас ждут?

— Нет, ты не сказал! Ты сказал — вперед, к ущелью!

— Я забыл. Баскаков — в пару с товарищем старшим лейтенантом!

Баскаков, повторять которому дважды еще ни разу не приходилось, скрылся в могильной темноте вслед за штурманом.

— Олег, тебе сейчас будет отдельная задача, — миролюбиво заметил Саша и отвел Жулина за руку в сторону от бойцов.

— Я же тебе говорю — нужно выходить!.. — не догадываясь, о чем пойдет речь, заговорил прапорщик. — Какая пещера, опомнись! Мы себя запрем, как в клетке зоопарка!..

— Олег, Олег. — Стольников похлопал Жулина по плечу. — У меня в жизни только два правила. Не лезть на рожон с открытым забралом и не бить прапорщиков в ухо при бойцах. Одно правило я сегодня уже нарушил, так я тебя умоляю — не заставляй меня нарушать второе. — Капитан заглянул Жулину в глаза. — Еще раз поперек скажешь — тресну не раздумывая.

— Прости, Саша… — остыл Жулин. Прапорщик не боялся, он всего лишь почувствовал, что из всех находящихся сейчас в ущелье выглядит самым слабым. Чтобы это произошло, ему нужно было ощутить это похлопывание по плечу. — Я, видимо, просто не выспался.

— Это был правильный ответ.

Стольников развернулся и пошел к входу в пещеру. На полпути остановился и развернулся.

— Я помню, что ты мне только что спас жизнь. Но два года назад я чуть-чуть помог тебе в Самашках, так что мы квиты.

— Саша! — взмолился Жулин.

Из пещеры тем временем появились штурман и Баскаков.

— Капитан, — заговорил старший лейтенант. — Там тоннель метров восемьдесят. Потом он расходится в две стороны. Мы с бойцом договорились разойтись и через пятьдесят шагов вернуться.

— И что?

— Каждый из коридоров, по которым мы ушли, расходится еще надвое.

— Я светил фонарем, — вмешался Баскаков. — Каждый из моих коридоров метров через пятьдесят разделялся еще надвое.

Над ущельем взметнулись не менее десятка осветительных ракет. Овраг превратился в русло молочной реки.

— Сейчас будут светить и пулять из всего, что пуляет, — предсказал Ключников, снимая с плеча автомат.

— За мной, — не раздумывая, приказал Стольников. — Все идут за мной, не уходя в сторону! Дистанция — один метр! Если кто-то вдруг не обнаруживает позади себя товарища, тут же дает знать идущим впереди. Я впереди, потом — те, кто несет раненых. Замыкающие — Жулин и… Вас как зовут? — обратился он к штурману. — Я все время забываю…

— Пловцов, — отозвался старлей. — Сергей Пловцов. Можно на «ты», знаете ли. И вы не забывали, потому что мы никогда не знакомились близко.

— Замыкающие — Жулин и Пловцов. Все ясно?

И Стольников первым зашел в пещеру. Вход был узок и невысок, но уже через десять шагов он распрямился. И чем дальше он шел, тем выше становился свод.

Как и говорил штурман, первый коридор тянулся метров на семьдесят-восемьдесят. И потом он расходился, как змеиный язык, под углом в шестьдесят градусов.

— Свечу только я, — предупредил Стольников, и бойцы отключили свои фонари. — Нам здесь батарейки заряжать негде.

Подумав, он выбрал левый коридор.

— Нужно было направо идти, — пробормотал Крикунов, помогая передвигаться приходящему в себя после попадания пули в «сферу» связисту. — Мамаев, ты как думаешь? То, чем ты думаешь, в себя пришло?

— Я думаю, что он знает, куда нужно идти.

— Да я тоже так думаю, но почему не направо?

— Заткнись, у меня голова разламывается.

Крикунов вынул из кармана аптечку и на мгновение включил фонарик.

— Кто-то там не понял? — раздался далеко впереди голос капитана.

Найдя нужную таблетку, Крик протянул ее Мамаеву:

— На. И запей. Через минуту повеселеешь.

Они шли уже сорок минут. Каждый коридор расходился на два, и было таких переходов уже не менее десяти. Прикинув, Стольников решил, что под землей они прошли не меньше километра. Обогнав колонну, Пловцов догнал капитана.

— Саша… Можно — Саша?

— Разумеется, — согласился Стольников.

— Саша, а ты не боишься, что мы сейчас снова на Дерибасовскую выйдем?

— В смысле?

— В том смысле, что чехи не стали нас преследовать в ущелье. Они спустились в пещеру, но не зашли в нее. Может быть такое, что все до единого коридоры в этом подземелье ведут в одну точку, и боевики нас там уже поджидают, распивая лимонад?

Стольников остановился.

— Может. А у тебя есть какое-то решение этой проблемы?

— Нет.

— Тогда вернись на свое место, Сергей.

Штурману нравился этот капитан. Он хрен знает что делает, поступает вне всякой логики, но вид у него такой, словно всю жизнь только тем и занимается, что падает в горящих вертолетах на землю, а потом водит людей под землей.

Раненых было трое, один из которых постепенно пришел в себя. Холод и сырость подземного марш-броска и странная таблетка, которой угостил Мамаева Крикунов, оживили первого, и он перестал придавать потрясшему его событию — пуле в голову — какое-то значение. Ранен был и Лоскутов, но в отличие от Маслова, которого несли на руках, он передвигался сам, хотя и не без помощи сержанта Баскакова. Перелет к Ведено стоил группе троих — Тарасенко и летчиков.

Зайдя в пещеру, Стольников, скорее по давно заведенной привычке, чем по особой нужде, включил секундомер на ручных часах. И теперь он показывал, что разведгруппа прошла под землей без малого три часа. Это значило, что при средней скорости движения два километра в час они продвинулись на шесть километров. Последний коридор растянулся уже метров на триста, и пока ничто не свидетельствовало о близости нового распутья.

— Ермолович, — тихо позвал Айдаров. — Ермоло-ович…

— Ну? — ответил тот, идя впереди снайпера.

— История одна есть…

— Как ты в общежитии телку трахнул, а она потом Ксенией Собчак оказалась? Я ее слышал.

— Да не эту! Из истории Древней Греции… Что ты ржешь?.. Там, короче, парень один полез в подземелье с чудищем драться, а телка дала ему клубок ниток. Чтобы тот, значит, в лабиринте не заблудился. И вот он шел, шел и клубок разматывал. А потом, за нитку держась, вышел.

— Тесей.

— Чего?

— Это Тесей был. А нить ему Ариадна дала.

— А, тоже знаешь… Вот я и думаю — может, командиру нужно было чем-то помечать повороты. А то у меня чувство такое, что уйдем мы сейчас под Африку, да там же и останемся.

— Да, жаль, что Стольников не помечал мелом повороты. А так чехам нас ни за что не найти, — согласился Ермолович.

Некоторое время Айдаров шел молча, потом кашлянул и пробормотал:

— Да, правильно. Не надо ничего отмечать. Молодец Стольников.

Постепенно свод стал уменьшаться в размерах. Еще недавно можно было смело поднять руку, не опасаясь задеть склизкую поверхность. А теперь уже следовало идти пригнувшись, отчего уставала шея и начинало ломить спину. И снова — коридоры, только теперь уже их было не по два в конце каждого, а по три, а иногда и по четыре. В самом начале марша Стольников пытался запоминать, куда сворачивает. Первые четыре коридора он вел людей, сворачивая только налево. И когда понял, что разветвлениям нет конца, а очередной левый коридор привел его в тупик, он вернул группу и шепотом запел. И больше уже не переставал. Доходя до очередного поворота, он напевал незабвенное Макаревича: «Каждый, право, имеет право на то, что слева, и то, что справа». Он так и вел группу: направо-направо-налево-направо. Со стороны это казалось хаотичным выбором, но Стольников шел и напевал, стараясь не сбиться и заставляя себя снова и снова повторять слова, ставшие ему уже ненавистными. Чтобы не забыть, куда он свернул, капитан освобождал из кулака большой палец соответствующей руки и прижимал снова, отжимая на руке другой, когда входил в новый коридор.

И только когда теряющий яркость луч высветил впереди очередную стену, Стольников поморщился и чертыхнулся. Все это не имело никакого смысла. Любая формула пути заводила его все дальше, а появись необходимость выбраться наружу в обратном направлении, он все равно бы заплутал.

Долгий коридор обещал скорую развязку — выход наружу, но вместо этого появилась новая развязка двух дорог. Повернувшись, он приказал остановиться. И снова повернулся, чтобы осветить место привала. Бойцам нужен был отдых и еда. Они могли идти за Стольниковым вечность и умереть от голода и переутомления, и никто не попросил бы о пощаде. Они верили в то, что один капитан знает, когда нужно принимать пищу, а когда отдыхать. Опасности нападения, явной по крайней мере, не было, поэтому Саша приказал остановиться.

Но когда он поворачивался, луч света выхватил на стене что-то странное, на что он сразу не обратил внимания. И теперь снова луч скользнул, позволив взгляду на мгновение зацепиться за что-то в темноте, а потом снова сорваться. Стольников поднял фонарь и посветил в то место, которое вызывало у него подозрение. Тусклый свет разрядившихся батарей темную стену превратил в бледно-желтую, и он прочел на стене фразу, которая при данных обстоятельствах показалась капитану странной, чтобы не сказать — невероятной: БОГЪ ОСТАВИЛЪ НАСЪ.

— Что это? — прошептал Жулин. Его шепот в оглушительной тишине показался почти криком.

— Надпись на русском языке еще до реформы семнадцатого года, — послышался голос Пловцова.

Протиснувшись, он выступил вперед и провел рукой по стене. Даже не трогая глубокие, потемневшие от времени буквы, можно было заметить, что они неровные, и тот, кто хотел их оставить, царапал долго и усердно. Повторные линии сильно расходились с предыдущими, так что каждая буква имела причудливую вязь. Но все-таки угадывалась при прочтении. Расстояния между буквами тоже разнились. Где они почти сливались, как в случае с О и Г, а между некоторыми можно было уложить ладонь, как, например, между В и Л. Надпись, как на школьной доске, уходила вниз.

— Пьяный, что ли, писал? — предположил Мамаев, трогая рукой голову в опаске, что снова появится ломота. По дороге он уже много раз пытался связаться по рации с бригадой, но безуспешно.

— Нет, — возразил Стольников. — Он писал в полной темноте, вот в чем дело.

— Выходит, не мы здесь первые, — заметил прапорщик.

— И ощущения те же, — угрюмо пробормотал раненый Лоскутов.

После привала капитан отправил Баскакова и Айдарова на пост, к повороту, остальным велел отдыхать. Его просьба была выполнена почти мгновенно. Не успели бойцы опустить головы на снятые и уложенные на землю разгрузочные жилеты, как усталость отняла у них остатки сил. Через час Стольников сменил на посту сержанта со снайпером и на оставшееся время, что выделил для отдыха, погрузился в раздумья. Группа была спасена от неминуемой гибели. Но что делать дальше? Сунувшись в пещеру и поняв, что дальнейшее продвижение обещает огонь в грудь, боевики отступили. А если Пловцов прав и сейчас они ожидают разведчиков у выхода, к которому капитан неминуемо выведет людей?

Терзаться сомнениями Стольникову не хотелось. Одно дело, когда из нескольких вариантов решений выбираешь правильное, самое логичное, и совсем другое, когда сидишь на полу в катакомбах, даже не предполагая, где находишься, и фантазируешь.

Дорога одна — наверх. На свет божий. К жизни. Здесь же — смерть, и надпись на стене лучшее тому подтверждение. Но все-таки интересно, кто ее оставил? Судя по грамматике — до революции, Пловцов прав. А когда Ермолов пришел на Кавказ?.. В начале девятнадцатого века, после войны с французами, кажется…

Поняв, что сейчас заснет, Стольников посмотрел на часы. Привал продолжался уже полтора часа, его пора было заканчивать.

Через несколько минут, проверив оружие, боеприпасы, перебинтовав раненых и отдохнув, группа продолжила марш.

Через четверть часа, пройдя еще по двум коридорам, капитан поднял освещенную фонарем руку и прислушался. Разведчики послушно опустились на одно колено и уложили Маслова на землю. За все время пути это была первая привычная команда командира, на которую они реагировали автоматически. Не раздумывая.

Саша слышал странный шум. Что-то похожее на шум в батареях центрального отопления, когда сантехники делают пробный запуск.

Осторожно ступая, он двинулся вперед. Группа, передвигаясь бесшумно, последовала за ним. Лишь Ермолович остался на время с Масловым. Коридор, в котором они находились, заканчивался тупиком. Больше не было ответвлений. Глухая стена от потолка до пола. Но справа, как бассейн в сауне, шевелилась, находясь в странном, едва заметном глазу волнении, вода. При свете фонаря она казалась голубой и в том месте, где бассейн сходился с тупиком, бурлила — на поверхность поднимались пузыри. Это движение под стеной и производило тот звук, который насторожил Стольникова.

— Свет, — зачарованно пробормотал Мамаев, опуская осточертевшую рацию под ноги.

— Что ты сказал? — спросил Жулин.

— Я сказал — свет! — ответил связист и показал рукой на воду под стеной. — Воду пронзает свет, а это значит, что снаружи — солнце!

Стольников машинально посмотрел на часы. Они показывали одиннадцатый час утра. Наверху в это время уже жарко.

— Нет-нет, должен быть другой выход! — засуетился Ключников.

Стольников рассмеялся.

— Ты чего, боец?

— Должен быть другой выход. Я видел у предпоследнего коридора дорогу направо! Там скорее всего и есть выход!

— Он плавать не умеет, товарищ капитан, — объяснил Лоскутов, трогая набухшую от крови повязку на ноге.

Стольников спрятал улыбку и подумал, что за все то время, что он командует разведвзводом, он еще ни разу не заходил со своими бойцами ни в воду Терека, ни в воду Аргуна. Даже Сунжа, и та не омыла тела разведвзвода. Пересекать водные преграды и ручьи приходилось. Но чтобы плавать или просто искупаться — никогда.

Пожалуй, это был единственный выход наверх. «Хотя чего там душой кривить… „пожалуй“… — подумал Стольников. — Это единственный выход наверх». И стал снимать с себя снаряжение.

— Я попробую поднырнуть и оказаться на свежем воздухе. — Оставшись лишь в брюках, ботинках и с ножом в ножнах на бедре, он спрыгнул в бассейн. Дотянувшись, выдернул из жилета Лоскутова моток веревки и одним узлом привязал его к ремню. — Через две минуты потяните веревку на себя. Если она пойдет туго, вытягивайте мой труп. Если она выйдет свободно, следуйте за мной. — Немного подумав, он улыбнулся. — Хрен знает, какие указания еще давать. Вместо меня остается старший лейтенант Пловцов, что бы ни случилось. Жулин, поможете ему, если что. Это все.

Сказав это, Стольников набрал побольше воздуха и, опустившись под воду, стремительно поплыл навстречу бурлящим пузырям.

— Как вы думаете, две минуты уже прошли? — спросил Айдаров через десять секунд.

Жулин потянул веревку. Она все еще держалась крепко.

— Нет, не прошли… — тревожно ответил он.

— А сейчас?

— Какого черта тебе надо, Татарин?! — вскипел Ключников. — Не можешь теплую воду в заднице держать?

— Я волнуюсь.

— Все волнуются!

— Заткнитесь! — рявкнул Жулин.

Наступила тишина.

Жулин снова потянул веревку. Она была по-прежнему закреплена на поясе Стольникова. Живого или мертвого.

— Минута, — не отрывая глаз от часов, сообщил Пловцов.

И вдруг Жулин почувствовал, что напряжение пропало. Не поверив, он потянул на себя. Обратной связи с капитаном больше не было. Рывками, метр за метром, он выдернул из воды веревку. И вот уже конец ее, вскинувшись вверх змеиным хвостом, вылетел из воды. На нем было завязано два узла подряд.

— Стольников завязал! С ним все в порядке!

Радость скорого освобождения из каменного плена, просто радость жизни — оживила бойцов. Послышался первый за долгие часы смех.

— Вашу мать, — бормотал, снимая одежду, Ключников. — Вашу мать… У меня аквафобия с детства… Я воду боюсь, даже когда пью! Как мне плыть в ней целую минуту?!

— Честно говоря, из меня ныряльщик тоже не очень, — успокоил его Пловцов, кладя тяжелый ПК под ноги и расстегивая молнию на легком летном кителе. — Я в реку глубже чем по пояс никогда не захожу.

— Вот дела! — расхохотался Ермолович. — Товарищ старший лейтенант, как же с такой фамилией можно не уметь плавать?

— А тебя как зовут, боец?

— Яша Ермолович, а что?

— И теперь вот скажи мне, как с такой фамилией в разведке бригады особого назначения служить?

Хохот разведчиков взорвал тишину подземелья.

— Вообще-то я урожденный не Ермолович, это мама во втором браке фамилию взяла, — огрызнулся Яшка.

— А урожденным кем значился? — щурясь от луча фонаря, спросил Пловцов.

— Зильберваргом. И что?

И хохот снова прогремел по лабиринту коридоров.