Глава 22

— Спасибо, Артур, — сказал Глеб, проглотив последний кусок лепешки.

— Пожалуйста, — улыбнулся Калмык.

По договоренности с Бурым, который продолжал изображать из себя тяжелобольного человека и не мог якобы от слабости принимать пищу, Калмык во время еды припрятал несколько ломтей хлеба и мяса, сделав вид, что у него зверский аппетит.

Позже, когда охрана немного потеряла к ним интерес и перестала ежеминутно заглядывать в прорезь в дверях, Калмык передал Бурому свои припасы. Их было хоть и немного, но все-таки достаточно, чтобы поддержать запас сил.

Пассивно лежать и ждать волшебника в голубом вертолете Бурый не собирался. Он знал, что времени у них немного. Скорее всего, до завтрашнего полудня. А там явится Мурад и всерьез приступит к разговору. И кто знает, чем все закончится? Скорее всего, ничем хорошим.

Утром, когда Мурад ушел, Бурый долго не решался взглянуть на Калмыка. Тот отлично слышал последние слова Мурада и не заблуждался относительно своей участи, не пойди Бурый на сотрудничество с боевиками.

В сарае стояла тягостная тишина, прерываемая доносящимися из-за двери грубыми голосами и взрывами хохота. Глеб не видел, но чувствовал, как вздрагивает Калмык от этих диких звуков. И все же он не решался начать разговор. Он понимал, что, если первым сунется с утешениями, сделает только хуже. Пока Калмык сам не пересилит себя, никто ему не поможет. И он не ошибся.

— Все-таки от судьбы не уйдешь, — первым нарушил молчание Калмык.

— О чем ты? — спросил Бурый, переведя взгляд, до того уставленный в потолок, на него.

— О том же, — усмехнулся Калмык.

Бурый посмотрел на него внимательнее — и увидел будто впервые. Не писаный красавец с гладким, точеным и вечно беззаботным лицом сидел перед ним, а хлебнувший горя мужчина, с морщинами на лбу и в углах рта, с тяжелой складкой на переносице, с сумрачными и будто утопленными внутрь глазами.

— Яма, — сказал Калмык. — Она меня так и не отпустила.

Он поскреб рукой пол, поднял горсть сухой земли и тонкой струйкой спустил ее с ладони. При этом губы его что-то бесшумно прошептали, но что — Бурый не смог разобрать при всем желании.

— Чепуха, — спокойно сказал Глеб.

— Нет, — покачал головой Калмык. — Яма — не чепуха.

— Яма не чепуха, — согласился Глеб. — Чепуха все остальное, в том числе и то, о чем ты сейчас думаешь.

— А ты знаешь, о чем я думаю? — посмотрел на него Калмык.

— Надеюсь, знаю, — пожал плечами Глеб. — Мы все думаем об этом, когда вокруг стены и выхода нет.

— Ты так спокоен, потому что знаешь: тебя они не тронут, — сказал Калмык.

— Я так спокоен всегда, — поправил Бурый. — А тронут они меня или нет, зависит от нас с тобой.

Калмык вопросительно посмотрел на него.

— О чем ты?

— О том же, — усмехнулся теперь уже Бурый. Он приподнялся на локте, посмотрел на товарища и звонким шепотом спросил: — Какие предложения, старлей?

Калмык помолчал, потом осторожно, но уже с огоньком в глазах взглянул на своего командира.

— Вообще-то я думал… Но одному мне не справиться, а ты слишком слаб.

— Это кто тебе такое сказал? — удивился Глеб.

Заметив, что один из гвоздей, которыми были сколочены нары, вылез примерно на сантиметр из доски, он ухватился за шляпку и, скрипнув зубами, вытащил его, как гвоздодером, наружу. Правда, при этом он несколько побледнел и в глазах потемнело. Но гвоздь был в его руке, и Калмык, увидев это, даже вскочил на ноги.

— Круто!

— Вот тебе и ключик для наших цепей, — переведя дух, сказал Глеб.

Калмык с благоговением взял у него гвоздь, как будто эта ржавая железка была ценнее бриллианта.

Да так, собственно говоря, оно и было! При пленении у них отобрали все, что каким-либо образом могло пригодиться в качестве инструмента для побега. Даже швы на комбинезонах не поленились прощупать, зная, как бывают запасливы спецназовцы. А голыми руками замок не откроешь, даже самый простецкий.

Цепи на ногах замыкали не бог весть какой сложности запоры, но все-таки к ним требовался ключ. И вот, пусть и отдаленное, подобие ключа найдено. Спецкурс при подготовке спецназа включал в себя умение разбираться во всех системах замков и открывать их подручными средствами. А гвоздь — это именно то, что нужно.

— Ну, командир, ты даешь, — восхищенно проговорил Калмык, разглядывая гвоздь и уже примеряя его к своему замку в качестве отмычки.

— Припрячь пока, — сказал Бурый, зализывая ранку на пальце.

Калмык кивнул, вернулся на место и воткнул гвоздь в землю, за одну из ножек, на которых стояли нары. И вовремя! В дверную прорезь — местный «глазок» — сунулось чье-то лицо, долго изучало обстановку в камере. Должно быть, возглас Калмыка привлек внимание тюремщиков. Или «бдили» службу, накрученные угрозами Мурада.

Бурый, лежавший на спине, негромко простонал как бы в забытьи.

— Принесите воды! — потребовал Калмык. — Видите, ему плохо.

Рожа не ответила, но, помаячив еще немного в щели, отошла.

— Надо быть осторожней, — шепнул Бурый.

— Понял, — отозвался Калмык.

— Работаем больного, — приказал Бурый, — на полную катушку. К ночи я выздоровею.

— Угу…

Загремела дверь, рывком распахнулась настежь. Вошли четверо охранников, наставили автоматы на пленников. У всех предохранители сняты, пальцы на спусковых крючках, рожи зверские. Только дернись, сразу огонь на поражение. Может, не на убой, но по ногам уж точно угостят, не пожадничают.

«Да, — покосившись на них, подумал Бурый, — от таких волкодавов сбежать — сильно постараться нужно. Но нужно! Иначе нельзя».

— Пей, — охранник поставил возле него пластиковую бутылку с водой.

Даже тара пластиковая! Все предусмотрели, в том числе и то, чтобы ценные узники с собой что-нибудь не сотворили. Тут, конечно, перебор. Способов покинуть этот веселый мир много, для этого железяки всякие ни к чему. Вот стены каменные, твердые, приложись хорошо, черепушка так и хряпнет. Или вены на руках перегрызть можно. А лень руки грызть, перекуси, на манер японских ниндзя, подъязычную вену. Опять же сердце можно остановить — и не запустить по новой. Так что зря они уж так осторожничают. Впрочем, будем знать: по-легкому провернуть операцию не получится. А значит, придется поработать на совесть.

Оставив воду, охранники, так же щетинясь автоматами, вышли. Но один остался за дверью посмотреть: что будут делать пленные?

Бурый, разыгрывая больного, потянулся слабой рукой за бутылкой, кое-как поднес ко рту, сделал пару глотков, больше пролив, чем выпив. После чего, вслепую поставив возле себя бутылку, снова вытянулся, затих.

— Чего таращишься? — спросил Калмык у надзирателя. — Делать нечего? — Он звякнул цепью, сложил пальцы в кукиш: — На посмотри, обезьяна черномазая! Интересно?

За дверью послышалось глухое ворчание — чисто собака. Большая и очень злая.

«Как бы не переиграл! — встревожился Бурый. — Еще не время шевелить муравейник». Он думал симулировать сердечный приступ или вообще неожиданно напасть во время вечернего кормления. Калмык, похоже, решил спровоцировать охрану на драку, то есть идти самым рискованным путем. Но и самым эффективным, если правильно все сделать.

Но пока Бурый не был уверен, что все идет правильно. Если этот головорез за дверью разозлится, он может войти и запросто покалечить обидчика, благо тот, прикованный к стене, с одной здоровой рукой и сопротивляться-то как следует не сможет. И весь план побега будет зарублен на корню, а с ним и все шансы на освобождение.

Но им снова повезло. Послышались громкие голоса — это свои позвали того, кто стоял за дверью. Он сердито отозвался, затем, ударив ногой в дверь, отошел, с силой вдавливая каблуки в землю.

— Ты что делаешь? — прошипел Бурый, когда шаги затихли.

— Работаю, — огрызнулся Калмык.

Бурый неожиданно улыбнулся:

— Уверен, что все делаешь правильно?

— Не уверен, — признался Калмык. — Но в нашем положении выбирать не приходится.

— Возможно, ты прав, — согласился Бурый. — Но если каждый начнет тянуть одеяло на себя, толку у нас не будет. Поэтому предлагаю разработать конкретный план и в дальнейшем его придерживаться.

В принципе он мог бы просто приказать: делаем так и так. И Калмык обязан был подчиняться — плен отнюдь не отменял установленной субординации. Но Бурому не хотелось давить, даже в малом. Они были в условиях, уравнивающих их не как офицеров — как людей в первую очередь. Каждый имел право голоса, поскольку спасал свою жизнь и жизнь товарища. Поэтому Бурый временно отменил свое старшинство и решил, если дело того стоит, подчинится решению Калмыка.

— Хорошо, — сказал старлей. — Тогда я предлагаю заманить этого урода сюда, напасть на него, отнять оружие и…

— Мне нравится, — кивнул Глеб. — Но тебе не кажется, что ты несколько торопишься?

— А чего ждать? — удивился Калмык.

— Например, более подходящего времени суток, — сказал Глеб. — И потом, мы еще не сняли цепи.

— Но мы отнимем у него ключ… — горячо начал Калмык.

— А ты уверен, что у него есть ключ? — возразил Глеб.

Калмык призадумался.

— Будем делать все по очереди, — продолжил Глеб. — Сначала ты отложишь для меня немного пищи, когда принесут обед. Я буду изображать больного, не смогу есть. Но зато поем потом, когда меня не будут видеть.

— Пусть думают, что ты очень слаб… — согласился Калмык.

— И не думаю ни о каком побеге, — закончил Бурый. — Это даст нам преимущество.

— Еще какое! — с воодушевлением воскликнул Калмык.

— Потом нам надо открыть замки. Честно говоря, я не уверен, что наша «отмычка» сработает.

— Сработает, — подмигнул Калмык. — Я в детстве большим хулиганом был. И не таким занимался.

— Как-нибудь расскажешь, — попросил Глеб.

— Обязательно, — пообещал Калмык.

— Ладно, с замками будем разбираться позже. Главное, чтобы они ничего не заподозрили.

— Да, — поддержал Калмык. — Я вот еще что думаю…

Они долго шептались, согласовывая детали своего плана. За дверями то и дело слышались громкие голоса охранников, их заливистый, с повизгиваниями, хохот. Но Калмык уже не вздрагивал от этих звуков. Поверив в возможность освобождения, поверив, что Бурый, его командир, будет с ним до конца, он обрел привычную силу духа и теперь думал лишь о том, как им получше провернуть свой план. О яме же он больше не заговаривал — и Бурый решил, что на данном этапе это самая важная для него победа.

Ближе к вечеру, подкрепившись припасами Калмыка, Бурый наконец разрешил ему взяться за замки. Хорошо, что они не сделали этого днем, как предлагал Калмык. Бурый будто чуял, что нельзя торопиться. Во время обеда один из охранников, тот самый, которого задирал Артур, вдруг шагнул к нему и сильно подергал цепь и замок на оковах. Будь замок открыт и повешен только для вида, об их уловке сразу же догадались бы. И последствия были бы самыми плачевными. Во всяком случае, вторая попытка исключалась априори.

А так, убедившись, что замок в порядке, охранник лишь скорчил свирепую физиономию и, дернув для острастки цепь на Буром, оставил пленников в покое.

Калмык, помня договор, лишь посмотрел на бородатое, с большим носом и сросшимися бровями лицо охранника, но ничего не сказал. Хотя тот смотрел с вызовом — как видно, утреннее оскорбление он помнил очень хорошо и не собирался его забывать.

Когда охрана вышла и дверь закрылась, Калмык с благодарностью шепнул:

— Спасибо, Бурый.

— Welcome, — отозвался тот, понимая, как много оттенков вложил Калмык в это короткое слово.

Лежа на нарах и старательно изображая больного, Бурый все время прислушивался к себе. Контузию он получил знатную, с утра еле мог пошевелиться. Силовой трюк, впечатливший Калмыка, дался ему на самом деле ценой огромного волевого усилия, от которого он едва не отключился. Но добытый столь тяжким способом гвоздь был дважды ценен: во-первых, как отмычка, во-вторых, как символ стремления к свободе. Последнее, кстати сказать, окрылило Калмыка гораздо больше, чем первое. А именно этого Бурый и добивался.

Но то было лишь одно кратковременное усилие, после которого он смог отлежаться и прийти в себя. А хватит ли ему сил на ночную схватку? А ведь если схватка пройдет успешно, нужно будет еще и бежать, и бежать быстро. Что, если в разгар самый активных действий ему станет дурно, то есть, попросту говоря, он потеряет сознание? Калмык на себе его далеко не унесет. И оставить не оставит. Приказать, чтобы бросал и уходил один, надеясь добраться до своих и вернуться с помощью? Логически это верно и обоснованно, но с точки зрения совести… Не послушает ведь. Или — послушает, усомнился вдруг Глеб. Своя жизнь каждому дорога, особенно если ей угрожает приставленный к горлу нож…

Он покосился на Калмыка, лежавшего на своих нарах. Старлей на время успокоился. Совместно принятое решение подействовало на него более чем благотворно. Он даже, как догадался Бурый по мерно вздымающейся груди, сладко дрых, словно был не в вонючем сарае, а дома, на собственном диване.

«Все-таки нервная система у него в порядке, — машинально отметил Глеб. — Был приступ паники, но это рецидив первого пленения. На способность мыслить, на моторику и общую реакцию он существенного влияния не оказывает. Но это сейчас. А как он поведет себя ночью?» Увы, ответ на этот вопрос можно было получить… только ночью.

Ближе к вечеру Бурый тихонько звякнул цепью. Калмык тотчас же открыл глаза.

— Что?

— Пора, — прошептал Бурый.

Он все так же пластом лежал на нарах, хотя больше всего хотелось встать и хотя бы пройтись от стены до стены, проверить, как держат ноги и как поведет себя голова. Но вставание и тем более хождение категорически исключались. Охрана должна думать, что он ни на что не способен, кроме как лежать на нарах и изредка потягивать воду из пластиковой бутылки. Поэтому Глеб, находясь в лежачем, пассивном положении, старался незаметно для постороннего глаза привести себя в норму.

Для этого он долго занимался дыхательными упражнениями, обильно снабжая мозг кислородом, чтобы скорее ослабли последствия контузии. Затем методом аутотренинга погружался в транс, достигая полного расслабления тела. После чего, выйдя из транса, поочередно напрягал все мускулы, пока они не начали «звенеть» при малейшем усилии. По окончании часовой тренировки он чувствовал себя почти так же, как если бы был совершенно здоров. Но то — лежа. А что будет, когда он встанет и начнет двигаться с максимальным приложением сил?

Решив, что на первый рывок его хватит, а там видно будет, Глеб перестал себя терзать и переключился на то, что требовалось сделать в ближайшее время. А требовалось ни много ни мало открыть замки и снять цепи, поскольку, по прикидкам Глеба, их уже не будут проверять до завтрашнего дня.

Непонятно, правда, принесут ужин или нет. Вообще-то должны. Если Мурад похлопотал насчет врача, значит, содержать их обязаны как следует. И ужином обеспечить. На это — главная ставка. Поскольку во время ужина все и начнется. А пока — цепи.

Проснувшись, Калмык тихонько соскользнул с нар и достал запрятанный за ножку гвоздь. Бурый тем временем напряг слух и следил за дверью, чтобы подать знак Калмыку, если кто-нибудь будет приближаться.

Скорчившись на полу, Калмык начал ковырять замок, то так, то эдак вставляя гвоздь в скважину.

— Ну? — шепнул Бурый через несколько минут. — Получается?

— Не очень, — проворчал Калмык.

Закусив губу, он яростно орудовал гвоздем в замке, но, Бурый видел по его лицу, тщетно. В камере стоял громкий скрежет, сопровождаемый сопением Калмыка, но долгожданного щелка не раздавалось.

— Шухер, — сказал Бурый, услышав звук шагов, приближающихся к двери.

Калмык быстро сел на нары, уронил голову на грудь. Гвоздь остался зажатым в его руке — не было времени спрятать.

Щель в двери потемнела — за ними наблюдали. И наблюдали тщательно, это Бурый чувствовал каждой клеткой своего тела.

А время шло. На улице заметно стемнело, и в камере, не имевшей окон, быстро сгущались сумерки. Света, скупо льющегося из щелей в дверях, и днем едва хватало на то, чтобы различать лица друг друга. Вечером же, тем более ночью, вообще ничего нельзя было разглядеть. А как Калмык откроет замок в полной темноте? Один, а затем другой? Глебу дужек замков не сломать, и цепи он не порвет — он все-таки не Самсон. Придется придумывать что-нибудь другое. А что?