Книга: Имперские истории
Назад: Денис Юрин Имперские истории
Дальше: История 2 Работенка, проще не бывает

История 1
Сезон дождей

Не кабак, а помойка какая-то! Надо же было опуститься до такого свинства: крыша течет, на полу грязь мокротная, а стены… к стенам прикоснуться страшно… прилипнуть можно. Ну и гвалт здесь стоит, ну и звуки, как будто поросята перед забоем визжат. Оно и понятно, люди, у них со свиньями много общего, даже внутренности почти одинаковы. Интересно, от чего сильнее воняет: от прогнивших стен, от нечистот на полу или от потных деревенщин, не удосуживающихся хотя бы раз в день умыться и не стесняющихся портить воздух там, где едят? Вопрос сложный, так сразу и не ответишь. К сожалению, вникать в суть этой проблемы мне все же придется, мне здесь ночевать…
Старенькая широкополая шляпа, бывшая когда-то ярко-зеленой, а ныне цвета болотной тины, пропиталась водой, как банная губка. Тонкие струйки холодной жидкости ниспадали с отвисших, рваных краев и устремлялись вниз, торопясь стать неотъемлемой частью грязного месива, густо покрывавшего скрипучий деревянный пол постоялого двора. Разъехавшиеся по швам сапоги со стертыми подошвами и серая накидка с парой неумелых заплат тоже были насквозь промочены непрерывно льющим уже вторую неделю ливнем.
Октовий в имперской провинции Амария – месяц дождей и размытых дорог. Жизнь замирает, жители прячутся по теплым домам и снова начинают заниматься делами, только когда пришедшие с северных гор морозы высушат разбухшую от влаги древесину и покроют вязкую жижу под ногами толстым слоем льда.
Жар заполненного до отказа людьми помещения помог замершему в нерешительности у порога юноше немного согреться. Грубая холщовая ткань одежды не высохла, но пропитавшая ее влага стала теплой. Промерзшее тело перестала бить мелкая дрожь. Едва успев снять отяжелевшую шляпу, юноша быстро отскочил от прохода и забился в темный угол. Многочисленная толпа ввалившихся в придорожный кабак крестьян чуть ли не сбила его с ног.
Высоченные, крепкие мужики с детства привыкли не только к тяжелому труду на полях господина, но и к капризам своенравной погоды. Начавшийся примерно дней на десять раньше обычного срока сезон дождей не смог нарушить их планов, не смог помешать их молодым, пышущим здоровьем и силой организмам отравить себя мутным, высокоградусным пойлом и овсяно-овощной кашей, называемой в здешних местах «мербом».
Юноша протяжно шмыгнул носом, втянув в себя поглубже намеревающуюся вот-вот хлынуть потоком противную, вязкую слизь, и протер ладонью мокрое лицо. Красные, слезящиеся глаза подростка пробежались по шумному залу, оценивая собравшийся в нем контингент и степень исходившей от него угрозы. Близилась полночь, хотелось спать. Юноша устал, промок и простыл, ему были нужны не неприятности, а тепло очага, горячая похлебка и покой. Его представления о счастье ограничивались в эту ночь мечтою о маленьком, спокойном уголке, в котором можно было отогреться с дороги, поесть и, свернувшись калачиком, подремать до утра, мечтою призрачной и едва ли осуществимой.
Большинство клиентов невзрачного заведения составляли скучающие без работы крестьяне из окрестных деревень. Они громко кричали, размахивали руками, хохотали, о чем-то спорили и распевали непристойные песни. Ночевать за одним столом с веселящимися компаниями не хотелось. Мало того что докучливые, настырные деревенские парни стали бы задавать глупые вопросы и непременно попытались бы как можно глубже засунуть перепачканные мербом носы в его дела, они обязательно нашли бы повод, чтобы придраться и почесать мозолистые ладони о его и без того ноющий от боли затылок. Не по годам опытный юноша догадывался, чем наверняка закончилось бы подобное общение: его или накачали бы мутной жидкостью, или бы просто избили… не со зла, а от скуки, ради потехи.
Проезжих было немного, человек десять, не более. Они держались особняком и сидели вместе за длинным угловым столом. Двое портняжек из города вместе с седовласым подмастерьем, писарь или иной мелкий клерк из городской управы, мелкопоместный дворянин в стоптанных башмаках и с дырой на камзоле, супружеская чета зажиточных горожан, кучер и солдат-инвалид. Люди разного достатка и разных сословий, объединенные в эту ночь лишь одним: они ужасно боялись разгулявшейся толпы крестьянской молодежи. Фактор немаловажный, в особенности если учесть, как не любили в деревнях «зазнаек», живущих за стенами славного города Отис, и сколько уже было выпито нет-нет, да кидавшими угрюмые взгляды в сторону горожан крестьянами.
Единственной причиной, почему недружелюбные взгляды не перешли в грубые выкрики, а скамьи с табуретами не залетали по воздуху, был маленький отряд вооруженных людей, занявших лучший в корчме стол, стол прямо возле пылавшего жаром очага. Солдат было шестеро, все преклонных лет и, видимо, пережили многие войны. Отсутствие тяжелых пехотных кирас или прошитых стальными пластинами кавалерийских курток подсказало немного сведущему в обмундировании юноше, что воины не служили в имперской армии. Скорее всего это были ветераны, решившие на старости лет податься в охрану к какому-нибудь богатому вельможе, графу или маркизу. Несмотря на преклонные годы, воины не походили на дряхлых стариков. Отменная выправка, сила и резкость движений, состояние кольчуг и мечей, а также многие другие мелкие детали давали однозначно понять окружающим, что в случае возникновения беспорядков ветеранам потребуется не более трех минут, чтобы очистить помещение от бузотеров и даже не обнажить при этом оружия. Подогретые спиртным деревенские смутьяны время от времени недовольно косились в сторону солдат, но, чувствуя силу, сдерживали свой молодецкий пыл. Когда один из воинов повернулся к входу лицом, юноше наконец-то удалось разглядеть сине-желтый герб на белоснежном яке, надетом поверх блестящей кольчуги, – три птицы, парящие в облаках.
«Герб не местный, в геральдической книге провинции Амария не значится, значит, вельможа заезжий. Наверняка он здесь, отдыхает на втором этаже. Ехал по делам и застрял из-за непогоды. Конный по слякоти промчится, пеший по бездорожью пройдет, а экипаж и версты не проедет, завязнет… – пришел к заключению юноша, немного согревшись, но так и не решившись отойти от порога. – Посидит-посидит изнеженный господин пару деньков в захолустье, а потом плюнет на дорогие одежды и на дождь, в морду лица хлещущий, и поскачет верхом. Стражу с собой возьмет, а парочку вояк здесь оставит, добро в дорожных сундуках охранять. Интересное дельце может получиться… хотя нет, слишком опасно, уж больно охрана у него бдит. Вон тот усач, так на меня зыркает, прямо бельм не сводит!»
Действительно, один из стражников почтил вниманием топтавшегося у входа бродяжку. Оно и понятно: времена смутные, по дорогам да трактам много всякого сброда шатается. Нужно быть всегда начеку, а то или кошель в суматохе срежут, или коня уведут. Осмотрев подозрительного паренька с ног до головы, охранник недовольно хмыкнул, что-то пробормотал себе под нос и вернулся к выпивке. Подозрения подозрениями, а жалкий внешний вид еще не повод, чтобы выгонять продрогшего бедолагу под проливной дождь.
Основной вопрос по-прежнему оставался нерешенным. Прошло уже более десяти минут, а юноша до сих пор так и не знал, за какой из столов подсесть. Горожане не пустили бы к себе юного путника, выглядевшего, как неудачливый бродяжный воришка. О том, чтобы попытаться присесть за стол стражи, не могло быть и речи. Ветераны не чурались общества лишь пышнощеких кухарок в заляпанных жиром передниках и в поношенных платьях с вызывающе расширенными декольте. Уже в четвертый раз взгляд юноши скользил по залу и не находил подходящего места для отдыха. Несчастному страннику оставалось или усесться на пол у двери, или, разжалобив хозяина корчмы, уговорить его позволить переночевать в амбаре. И тот, и другой варианты не были хорошим выходом, больной организм подростка уже не мог переносить ни сырости, ни сквозняков.
Неожиданно взгляд юноши остановился на погруженном в полумрак закутке под лестницей на второй этаж. Половину маленького пятачка занимал высокий, широкий табурет на удлиненных ножках, как стол, уставленный мисками и кружками. Рядом, на перевернутом на бок пивном бочонке важно восседал упитанный, обросший, как леший, черноволосый гном и, не обращая внимания на царивший вокруг бардак, быстро шерудил тонувшей в огромной ладони деревянной ложкой. Это был шанс, который уставший путник просто обязан был использовать. Ни один из мускулистых деревенских парней не стал бы задирать низкорослого крепыша. Обычно мужики навеселе пристают лишь к тем, кого считают слабыми и беспомощными, а о гномах издавна ходила дурная молва. Одни считали их злыми колдунами, а другие – жестокими бандюгами; угрюмыми, замкнутыми в себе душегубами, для которых человека зарезать все равно что бездомному коту пинка дать.
Сделав выбор, юноша выбрался из темного угла и стал осторожно пробираться мимо столов к лестнице. Он очень боялся случайно задеть кого-нибудь из сидевших полами мокрой шляпы или совершить иной проступок, который мог привлечь к нему внимание окружающих. Наконец-то опасный маршрут был удачно завершен. Никто не обратил на крадущегося паренька внимания, никто не обидел и даже не оскорбил нелестным сравнением с упрямой, глупой домашней скотиной. Везение – вещь непонятная: сопутствует тебе, когда совершенно не ждешь, но стоит хоть немного понадеяться на него, и оно тут же предательски убегает.
– Хорошего отдыха, уважаемый гном! За ваш стол можно присесть?! – стараясь говорить как можно громче, чтобы перекричать хор хохочущих поблизости басов, спросил юноша и замер в ожидании ответа.
Сначала пареньку показалось, что гном его не расслышал или не понял, что обращались именно к нему. Юный путник уже собирался повторить свой вопрос, но ложка, груженная тушеной капустой, направлявшаяся в рот гнома, неожиданно замерла в воздухе и через секунду вернулась обратно в миску.
– А ты где стол увидел, паря? – недовольно проворчал гном, не поднимая головы. – Ты что, этот старый подпопник столом называешь?
– Ну да… – неуверенно пробормотал юноша, пораженный непривычной постановкой вопроса.
– Тогда садись, но предупреждаю: в карты не играю, краденого не покупаю и в слезливые истории о тяжкой сиротской доле не верю, так что за жрачку сам платить приготовься, – расставил точки над «и» гном и, небрежно скинув на пол несколько пустых мисок, освободил на табурете пространство для сотрапезника.
Юноша не заставил повторять приглашение дважды. Быстро схватив стоявшее поблизости ведро для мытья пола, парень перевернул его кверху днищем, накрыл мокрой накидкой и уселся сверху. Теперь формально место принадлежало ему, хотя вряд ли кому-нибудь из посетителей пришло бы в голову позариться на треть засыпанной хлебными крошками крышки табурета вместо стола и на дурно пахнущее ведро вместо скамьи. Других желающих скоротать вечерок в закутке под лестницей да еще в обществе неопрятного, ворчливого гнома не нашлось.
– Чего расселся, милой? Кухарки еду только страже да вон тем оболтусам носят. – Гном кивнул в сторону дальнего стола, за которым гуляла самая многочисленная и шумная группа крестьян. – Коль есть хочешь, сам до кухни дотопай, только осторожней, близко к столам стражи да горожан не подходи, а то привидится кому чего, не оберешься бед…
– Кому привидится, что привидится? – удивился юноша, не понимая, куда клонил гном.
– Видок у тебя не ахти, покажется кому, что ты глаз на его суму положил, вот и поужинаешь оплеухами, – пояснил гном, наконец-то оторвавшись от созерцания быстро уменьшающегося содержания миски и показав новому компаньону лицо.
Сквозь заросли черной, местами слипшейся бороды, в которой застряли куски мелко порубленной капусты, мошки и хлебные крошки, едва виднелись следы давних ожогов и шрамы. Густые, сросшиеся брови, толстые потрескавшиеся губы, тяжелый взгляд исподлобья; в принципе ничего особенного, юноше доводилось видеть лица и поуродливей, и пострашнее. Все бы ничего, да только в умных глазах выходца из Махакана были какой-то нездоровый блеск и одновременно глубокое душевное спокойствие. Такими глазами смотрят на мир седовласые, умудренные опытом старики, не утратившие, однако, тягу к жизни и приключениям.
– Ну что, дружок, харю мою изучил, а теперь дуй на кухню, а то капуста со свиной поджаркой закончится, будешь, как те хлеборобы, мербом давиться, – предостерег гном и снова сконцентрировался на поглощении остатков пищи. – Можешь заодно и на меня миску прихватить. Не боись, деньги сразу верну, не зажму!
Строго следуя наставлениям гнома, юноша поторопился на кухню, не забыв при этом обойти стол чересчур мнительных горожан стороной. Уж лучше получить пару тычков в бок от крестьян, чем терпеть незаслуженное обвинение в воровстве, сопровождаемое ударами кнута или вымоченных в рассоле розог.
На кухне вначале не обрадовались посетителю, но, услышав приятный звон медяков о разделочную доску, поварская братия стала более снисходительной к протертым на коленях штанам и драным рукавам старенькой рубахи клиента. В кармане у молодого человека имелось и серебро, и золото, но юноша прекрасно заучил негласное правило странника: «Достоинство высыпаемых на стол монет должно соответствовать степени потрепанности дорожного костюма». Нищий, расплачивающийся серебром, сам обвиняет себя в воровстве или в душегубстве.
Вожделенно вдыхая пары тушеной капусты и горячего мяса, юноша поспешил вернуться в закуток, естественно, соблюдая на обратном пути все те же меры предосторожности.
Хоть гном и выглядел небогато, но расплатился серебром. Миска с едой скрылась в его непропорционально широких ладонях, а ложка замелькала с умопомрачительной скоростью. Ни плохая погода, ни назревающая за соседним столом драка не могли испортить аппетита низкорослого крепыша. Последовал его примеру и юноша. Горячая пища попала в желудок, и по телу теплой волной прокатилась приятная нега. Горло уже не болело, дышать стало легче, а одурманенная болезнью голова прояснилась. Внезапно ощутившему, что жизнь прекрасна, юноше захотелось поговорить.
– Меня Нивелом кличут, – представился юноша и застенчиво улыбнулся поперхнувшемуся компаньону.
– Кличут только собак, а людей и гномов называют, – проворчал гном, выплюнув под ноги крупный кусок капустной кочерыжки, попавший ему не в то горло. – А вообще, паря, не лез бы ты ко мне. Не дело человеку с гномом якшаться.
– А я и не лезу, – обиженно произнес Нивел, – просто до утра еще долго, если уж за одним столом оказались…
– …то почему бы языками не почесать, – продолжил мысль юноши гном, пристально смотря в зеленовато-серые, по-детски наивные глаза собеседника. – Ну что ж, если хочешь поболтать, болтай, только учти, я о себе ничего рассказывать не буду, ни к чему это…
– Как знаешь, – пожал плечами Нивел. – Надеюсь, я не буду слишком докучлив, если поинтересуюсь твоим именем? А-то неправильно как-то получается, ты меня за свой стол пустил, совет мудрый дал, а я и поблагодарить-то кого не знаю.
– Толку-то от твоей благодарности… – огрызнулся гном, но после недолгого молчания все-таки решил удовлетворить любопытство приставучего подростка. – Можешь называть меня Пархом, полностью мое имя тебе все равно не выговорить.
– Как хочешь, но у меня вообще-то слуховая память хорошо развита, можем попробовать.
– Ну, попробуй, – недоверчиво усмехнулся гном и произнес нарочито медленно, почти по слогам: – Пархавиэль Зингершульцо.
– Постой, уж не потомок ли ты тех Зингершульцо, что… – Юноша не договорил, осекся под суровым, настороженным взглядом гнома, исходившим из-под хищно прищуренных век.
– Что-то с тобой, паря, не так… Ох, чую, не так ты прост, как хочешь казаться, – прервал гном затянувшееся на пару минут молчание, в течение которого оба неотрывно смотрели друг другу в глаза. – С виду бродяжка бродяжкой, одежонка вся рваная, а за ужин с мясом заплатить смог. В доверие ловко втираешься, слова мудреные знаешь: «слуховая память»… «хорошо развита», – передразнил Пархавиэль, – да и об истории Махакана где-то слышал. А ну, признавайся, ты, случаем, не дворянчик какой в бегах?! Мне неприятности с законом ни к чему!
– Да нет, что вы, – испуганно прошептал юноша, съежившись и приготовившись на всякий случай дать стрекача. – Никаких неприятностей, господин гном, у моего дядьки в Эльруже книжная лавка… Я ему часто помогал. Нет-нет, а в книжку иль в словарь какой заглянешь, скучно ведь целыми днями тома таскать да пыль глотать… – Ладно, не трепещи, верю, – гном примирительно похлопал раскрасневшегося паренька по плечу, – но если со своей ученостью и дальше приставать будешь, за дверь, как кутенка блохастого, выкину!
Некоторые угрозы пропускаются мимо ушей, над некоторыми смеются, не воспринимая всерьез ни пустого сотрясания воздуха, ни авторитет говорящего, однако Нивел не усомнился в обещании гнома, слишком серьезен и сердит был бородач, слишком задумался о чем-то своем, чтобы отвлекаться на болтовню со шмыгающим носом мальчишкой. Миски опустели, юноша закрыл глаза и, передернувшись от отвращения, облокотился спиной на сырую, липкую стену. Нивел уже почти засыпал, когда на его замкнутого в себе сотрапезника напала говорливость.
– Так, значит, ты в Эльруже жил, так что тебя в Амарию занесло? Дядюшка, что ли, выгнал или сам от побоев сбег? – после получасового перерыва первым возобновил беседу Пархавиэль, начав с того самого места, на котором они остановились.
– Нет, не выгнал, он хороший, добрый… и сам я не убегал, – прохрипел Нивел, открывая глаза. – К отцу я иду, в Кирос. Он у меня моряк, тридцать лет плаваний, сейчас осесть решил, говорит, по суше соскучился.
– Кирос, Кирос, – задумчиво прошептал Пархавиэль, теребя бороду и заодно выковыривая из нее остатки сытного Ужина. – Это вроде бы небольшой городок на южном побережье, где-то между Лаконом и Даконом.
– Да, как же… – хмыкнул Нивел. – Географ из вас никудышный, господин гном. Дакон в провинции Вакьяна находится, Лакон в Шении, а Кирос еще дальше на юго-восток, в Милокасе.
– Да-а-а-а, – протянул на одной ноте гном, – видно, не зря ты книжонки по полкам в убогой лавчонке двигал. – Пархавиэль ловко спрыгнул с бочонка на пол и закопошился в дорожной котомке.
– Дядюшкина лавка лучшая во всем Бакьярде, к нам даже от самого герцога за книгами приезжали, – просопел обидевшийся Нивел. – У нас и романы, и энциклопедии, и научные труды ученых мужей…
– А карты были? – спросила косматая голова гнома, снова появившаяся в поле зрения.
– Были, конечно, что за книжная лавка без атласов, баловство одно…
– Ну, вот и отлично. – Пархавиэль скинул с табурета грязную посуду и с важным видом положил на неровную, выщербленную крышку измятый лист бумаги и двухсантиметровый обломок грифеля. – Рисуй!
– Что рисовать?! – удивился Нивел.
– Карту рисуй, вашей, так сказать, Империи. Шибко красиво не выводи, я понятливый… изыски ни к чему. Где находимся мы, где граница с Филанией и, главное, южное побережье… как там города расположены, и как долго до них плюхать.
– А Кархеон нужно? – спросил юноша, пододвигая к себе лист бумаги и беря в руку скользкий, перепачканный салом грифель.
– Что?!
– Ну, столицу нашу, где двор, Император, министры…
– Не-а, не надо, – замотал головой гном, а потом, призадумавшись, уточнил: – Если она, конечно, не по пути к побережью.
Старенький грифель быстро замелькал по листу бумаги, уже испещренному кем-то до этого непонятными каракулями чужого алфавита. На листке появились схематичные изображения гор, морей, равнин и диких, непроходимых лесов. Толстая, жирная линия обозначила границу Империи, а маленькая точка возле западного пограничного рубежа – город Отис.
– Вот, смотрите, уважаемый гном, – начал объяснение Нивел, пододвигая свое ведро к пивному бочонку Пархавиэля, – мы с вами находимся где-то здесь, примерно в ста семидесяти – двухстах милях от филанийской границы, в провинции Амария.
– Ты что, хочешь сказать, что я за пару месяцев всего двести жалких миль протопал?! – Пархавиэль с недоверием посмотрел на подростка.
– Извините, я имел в виду имперских миль. Одна имперская миля приблизительно равна двум филанийским, трем виверийским милям или двум с половиной герканским верстам.
– Вот это уже более на правду походит, – вздохнул с облегчением гном. – Давай дальше!
– На южном побережье, которым вы изволили интересоваться, находится шесть портовых городов и около сорока пяти мелких рыбацких деревушек, – проявил незаурядную эрудицию юноша. – К сожалению, масштаб карты не позволяет отметить их точного местонахождения, да и я, признаться, запамятовал…
– Не надо рыбаков и прочего сброда, нарисуй лишь порт, в котором барка торговая могла причалить.
– Так в любом из шести.
– Значит, все шесть и рисуй! – тяжело вздохнул гном, только теперь, глядя на рисунок, осознавший, сколько верст или миль ему еще предстояло пройти, чтобы достигнуть конечной точки нелегкого путешествия.
На карте появились новые отметки, расстояние до ближайшей точки было примерно в три раза длиннее того, что уже преодолел гном.
– Ближе всего к нам город Нисс, почти на границе с Кольбером, затем идет уже упомянутый вами Дакон, оба они находятся в провинции Вакьяна, где наместником является герцог…
– Плевать мне, кто там верховодит, дальше рисуй! – задумчиво произнес гном, даже не заподозрив, что совершил преступление, за которое полагалось десять лет каторжных работ. «Плевать» на полномочных ставленников Императора простым смертным не разрешалось, тем более в общественных местах.
– Вакьяна граничит с Шенией, в которой находится порт Лакон, – продолжил Нивел, с опаской оглядевшись по сторонам.
Несдержанный на язык гном мог накликать на них беду, но, к счастью, крамольного высказывания, похоже, никто не услышал.
– На Марвейсийском полуострове находится провинция Милокас, куда я, собственно, и иду. Ее столица расположена на восточном побережье, а на южном – еще три города: Гарс, Семпсис и Кирос.
Нивел закончил рассказ и отложил в сторону уменьшившийся примерно на сантиметр грифель. Пархавиэль был хмур, нервно покусывал нижнюю губу и ритмично барабанил по столу кончиками коротких, толстых пальцев, напоминающих юноше сардельки средней величины.
– Ну и как мне быстрее всего дотуда добраться? – изрек после минутного молчания гном.
– Экипаж нанять, – ответил юноша, но тут же устыдился, что сморозил явную глупость.
– Не-е-е, дружок, только пешим ходом, – покачал головой гном. – Деньжат у меня не очень, да и не позволит никто таким, как я, в каретах разъезжать. Помощь лошадок и возниц отпадает, я лишь на пару своих культяпок рассчитывать можу. – Пархавиэль звонко хлопнул ладонью по мясистой ляжке. – Я, конечно, не быстрокопытная тварь, но если поднапрячься, то миль двадцать ваших имперских в день отмахать смогу, месяца за полтора-два до Нисса допрусь. Эх, знать бы раньше, что путь так долог, не плелся бы, как подраненная верещага.
Нивел в жизни не слышал про верещаг и прочих подземных тварей, но смысл сказанного ему был ясен. Юноше не хотелось еще больше расстраивать оптимистично настроенного путника, но что-то внутри, наверное, внезапно очнувшаяся после долгого сна совесть, подсказывало, что это придется сделать.
– Господин гном, должен вас расстроить. К сожалению, вы не учли политический фактор.
– Да ты что? Какая политика? – удивился Пархавиэль. – Ты, видать, башку на книжной полке в дядюшкиной лавке оставил. Где же ты видывал, дурень, чтоб порядочные гномы политикой занимались?! Я на юг иду, к побережью, а до людской возни мне дела нет!
– Живя на помойке, нельзя не испачкаться, – тихо прошептал юноша, предварительно оглядевшись по сторонам. – Вы, как я понял, из Филании путь держите, неужели общение с индорианами вас ничему не научило? Вам на политику начхать, а ей на вас?
– Ох, умен ты, братец, даже для книжного мальчика чересчур в делах взрослых сведущ, – не скрывая подозрений, произнес гном. – Ну, да ладно, не мое это дело, говори, что хотел!
– Вы по прямой дороге маршрут рассчитывали, – Нивел провел пальцем линию на карте, – а напрямик пройти не получится. С юго-востока Амария граничит с провинцией Мурьеса, а она сейчас закрыта.
– Как так закрыта? – захлопал длинными ресницами Пархавиэль. – С какой стати, кем закрыта?
– Мятеж там, – прошептал гному на ухо Нивел. – Южные земли провинции раньше Кольберу принадлежали, лет десять назад их Император отвоевал. Тамошние жители новыми порядками недовольны, смуту подняли, потом до резни дело дошло. Говорят, мятежников тайно кольберцы поддерживают. В провинцию несколько тысяч солдат введено, но повстанцы по лесам прячутся.
– И давно прячутся?
– Да уже с полгода, леса густые, недостатка в провизии и снаряжении нет. Думаю, еще лет пять-шесть заварушка продлится, а пока бои идут, никого в провинцию не пускают. У них, у военных, это еще словом таким странным, лекарским называется…
– Карантин, – подсказал гном.
– Вот-вот, карантин, – закивал головой Нивел. – Можно было бы, конечно, Мурьесу с юга обойти… через соседние королевства: Верток и Кольбер. Так, пожалуй, даже быстрей бы получилось. Там и дорога лучше, и погода… не чета нашей. – Для наглядности Нивел шмыгнул носом. – Но вот только Империя с ними враждует, границы закрыты.
– Да куда же мне теперь идти прикажешь?! Акхр вас всех задери с вашими дурацкими распрями! – выкрикнул рассерженный гном и в сердцах саданул мощным кулаком по табурету, отчего из крышки со звоном вылетело несколько гвоздей. – Там закрыто, здесь перекрыто, туда нельзя… Куда же бедному путнику податься?! Я ведь, дурак, думал, что самый короткий путь до побережья выбрал. Эх, нужно было через Наполис идти!
– Не скажите, господин гном, не скажите, – покачал головой не по годам осведомленный о политических играх советчик. – У наполийской королевской династии давняя вражда с филанийским двором, впрочем, как и с Империей. Все вы правильно сделали, иначе бы пройти вообще не смогли. Я вон тоже на юг иду, долго голову ломал, какой путь выбрать.
– Ну и?!
– В обход Мурьесы, через Самборию, Канию. – Нивел прочертил на карте большой полукруг. – Так, конечно, миль на двести длиннее выйдет, но зато дорога спокойна: досмотров нет, ни обысков, ни разбойников, ни патрулей…
– Дельно, – хмыкнул гном, про себя отметив, что для бедного мирного странника двести миль не крюк, пусть даже они имперские. – Если бы еще и дорогу знать, то есть встретить бы такого вот головастого паренька, как ты, который бы подсказал, когда налево свернуть, а когда направо податься; когда по дороге плестись, а когда леском сократить…
– Но я ведь тоже на юг направляюсь. – Нивел застенчиво улыбнулся. Уже давно никто не хвалил его, юноше этого весьма не хватало. – До юга Кании можем вместе идти, а там вы в Вакьяну, а я через Шению в Милокас подамся.
– Потом поговорим, а теперь дуй-ка отсюда, паря! – жестко и холодно произнес Пархавиэль, в глазах которого внезапно появилась звериная ненависть.
Нивел не сразу понял, почему произошла такая разительная перемена в поведении до этого момента добродушного, казалось бы, совершенно безобидного собеседника. Обернувшись, юноша увидел, как из-за одного из столов поднялись пятеро здоровенных парней и, пакостно ухмыляясь, направились в их сторону. Высокий винный градус сделал свое дело: деревенскому молодняку захотелось почесать кулаки. Драться между собой было скучно, со стражей – опасно, у любителей острых ощущений оставался всего лишь один вариант. Хоть гномов и считали опасными противниками, да к тому же приспешниками темных сил, численный перевес и безудержная жажда бойцовских подвигов заглушили у пропойц глас рассудка.
Уверенные в быстрой и легкой победе, а может, просто неспособные мыслить в глубоком подпитии, крестьяне даже не удосужились окружить лестницу, чтобы обеспечить простор для своих действий и не дать жертве возможности пуститься наутек. К великому удивлению окружающих, прекративших разговоры и с интересом следивших за разыгравшимся у них на глазах спектаклем, гном и не собирался спасаться бегством. Вместо того чтобы попытаться добраться до стола стражников, которые, возможно, встали бы на его защиту и призвали бы смутьянов к порядку, Пархавиэль ловко спрыгнул с пивного бочонка и, потирая на ходу костяшки кулаков, решительно направился навстречу сбившимся в кучу крестьянам.
Долгих словесных прелюдий, глупых придирок и взаимных оскорблений не последовало. К чему тратить время на пустое словоблудство, когда намерения зачинщиков драки были ясны? Несмотря на недвусмысленность происходящего, Пархавиэль не мог позволить себе ударить первым, тогда бы его, гнома, пожизненного чужака в мире людей, обвинили бы в нападении на мирных тружеников полей, скотных дворов и огородов. Ознакомление с имперской системой правосудия и ее сравнительный анализ с филанийской не входили в планы гнома как на ближайшее время, так и на далекую перспективу.
Щербатый, рыжий крепыш в порванной под мышками рубахе ударил первым, не доходя метра до противника. Теперь любое действие Пархавиэля квалифицировалось бы как самооборона, руки гнома были развязаны… и не только руки. Немного согнув ноги в коленях и подавшись вперед, выходец из Махакана быстро уклонился от удара кулаком в левый висок и, поднырнув под летящей по инерции дальше рукой, прыгнул на врага и впился в низ его живота зубами.
Жуткий вопль, напоминающий одновременно и рев попавшего в капкан медведя, и радостное повизгивание купающегося в грязи поросенка, вырвался из беззубого рта и прокатился по залу. Детина завертелся волчком, размахивая огромными ручищами и сбивая с ног зазевавшихся соратников по так и не состоявшемуся мордобою. Пара из них упала на пол, а остальные двое, сшибая скамьи и свозя миски с овсяно-овощной снедью, попадали на столы. В деревенском спектакле неожиданно появилось сразу несколько десятков новых актеров. Возмущенная массовка повскакивала с мест и бойко замахала кулаками. Несколько человек накинулись на зачинщиков драки, трое попытались остановить безумное кручение слившихся воедино щербатого задиры и впившегося в него зубами гнома, но основная масса присутствующих довольствовалась тем, что самозабвенно мутузила друг дружку.
Нивел неподвижно сидел в закутке под лестницей и восхищался изобретательностью гнома, точно сумевшего рассчитать, как деморализовать плохо организованную толпу, заставить ее захлебнуться собственной агрессией, и самому при этом обойтись без синяков и шишек. Горожане затихли в своем углу и с надеждой взирали на пока не вмешивающийся в потасовку отряд стражи. Воины, в свою очередь, продолжали пить вино и делали ставки: придется ли поучаствовать в веселье или простолюдины сами сумеют хорошо промять свои бока и немытые, одуревшие от большой дозы дешевой выпивки физиономии.
Неизвестно, чем бы окончилась потасовка и кто из охранников выиграл бы пари, если бы дверь корчмы не слетела с петель под ударами армейских сапог, и в зал, бренча доспехами, не ворвалось более десятка солдат. По красно-синему цвету мундиров Нивел понял, что убогий придорожный трактир почтил своим присутствием один из специальных отрядов имперской гвардии, приписанных к Казначейству. В воздухе запахло большими деньгами и суровыми мерами пресечения любых попыток оказания сопротивления. Солдаты не церемонились и не вдавались в объяснения, они хватали дерущихся за шкирку и, сопровождая пинками и тычками в бока, выталкивали их наружу, под продолжающий лить дождь.
Корчму пришлось покинуть всем: и недоумевающим горожанам, и Пархавиэлю, наконец-то разжавшему крепкую хватку острых зубов, и даже Нивелу, не сумевшему отсидеться в темном закутке под лестницей. Единственными, кто не собирался уступать кров и очаг без подробных объяснений возмутительного поведения, были ветераны-охранники. Маленький, но сплоченный отряд стражи занял оборону на верхних ступенях лестницы и приготовился к бою.
И снова дождь, и снова холодные капли забарабанили по лицу зашедшегося в кашле подростка. Легкие разрывала острая боль, тело знобило, а по горлу как будто проехался рубанком невидимый, но очень злой плотник. Лишившись тепла, молодой организм стал уступать в борьбе с болезнью, с недугом не опасным, но навязчивым и изматывающим, лишающим сил и не дающим ни минуты покоя.
Нивел упал на колени и в приступе удушающей рвоты стал отхаркивать на крыльцо сгустки вязкой мокроты. Люди шли мимо, не обращая на подростка внимания, и только один из четверых солдат, затаскивающих в корчму огромный, обитый железом сундук, отпихнул его с пути сапогом. Юноша кубарем скатился по скользким ступеням лестницы и непременно шлепнулся бы в лужу перед крыльцом, если бы в самый последний момент обессиленное тело не подхватили бы сильные руки.
– Пойдем, паря, не время купаться. Эх, с твоим бы здоровьицем хворым у дядьки в лавке сидеть, а не по дорогам шастать, – просопел Пархавиэль Зингершульцо, перекидывая тело юноши, как тюк, через плечо и быстро побежав на коротких, немного кривоватых ногах к видневшемуся шагах в тридцати впереди амбару.
Двор был наполнен солдатами, их было полсотни, не меньше. Старенький амбар с провалившейся местами крышей мог стать единственным укрытием скитальцев от продолжающего хлестать и хлестать дождя. Корчма, конюшня и теплый сеновал были уже заняты расположившимся на постой отрядом.
Крестьянские парни, напуганные появлением солдат, предпочли позабыть о неоконченной драке и разбрестись по родным деревням. Единственными соседями по изъеденным сыростью и древесными муравьями стенам оказались продолжавшие держаться вместе горожане. Даже здесь, среди грязи и затхлости готовых вот-вот рухнуть стен, жители славного города Отис продолжали подозрительно и брезгливо коситься на странную парочку: косматого гнома и лишившегося чувств бродяжку. Если бы они собственными глазами не видели, как свирепое, низкорослое существо вгрызлось зубами в живот противника, то обязательно попытались бы воспрепятствовать пребыванию подозрительных личностей под одной с ними крышей. Однако страх заставляет снобов быть более покладистыми и гибкими, а показных храбрецов умерить свой пыл.
Гном осторожно уложил хворого юношу на ждущие в амбаре скорой зимы волокуши и закутал его как можно большим количеством тряпок, включая и собственную, протертую на рукавах куртку. Оставшись голым по пояс, Пархавиэль нарочито медленно прошелся перед приоткрытыми воротами амбара, на всякий случай демонстрируя трусливым, но пребывающим в большинстве людям богатырский торс, нависший над ремнем живот, состоящий в основном из упругих мышц, и непропорционально длинные, мускулистые руки. Недвусмысленно намекнув таким образом, что попытка нападения во сне будет жестоко пресечена, гном успокоился и свернулся калачиком прямо на земле возле волокуш. Сон не заставил себя долго ждать, за последние три месяца Пархавиэлю удалось хорошо выдрессировать свой организм, заставлять его усилием воли забывать о голоде вместе с усталостью и погружаться в крепкий, глубокий сон при помощи короткой, безапелляционной команды: «Спать!»
Зачистка помещения была почти завершена, последние из посетителей скрылись за дверью, но тут у солдат, получивших однозначный приказ выгнать с постоялого двора всех, естественно, за исключением поваров и хозяев, возникло непредвиденное осложнение. Охранники какого-то провинциального вельможи, обнажив мечи, преградили путь на второй этаж, где находились комнаты для заезжих постояльцев. Ни численный перевес, ни грозные выкрики, начинающиеся, как всегда, словами: «Именем Императора!», не оказали воздействия, разве что вызвали мимолетные ухмылки на суровых лицах закаленных во многих схватках бойцов. Ветераны хранили молчание, не расступились в стороны и не думали, вложив оружие в ножны, покидать удерживаемую позицию. Четверо из десятка имперских солдат вскинули арбалеты, а остальные приготовились к штурму узкой и шаткой лестницы. В ответ охранники вытащили из-за широких поясов и голенищ сапог метательные ножи и приготовились к броску. Потянулись мучительные секунды ожидания, ни тем, ни другим не хотелось лить кровь, но ни те, ни другие не могли ослушаться господских приказов.
Напряжение нарастало, любой громкий звук, любое резкое движение могло привести к началу кровопролитной схватки. Стрелки нажали бы на курки, а в ответ свист шести брошенных ножей разорвал бы воздух. Но, к счастью, трагедии не произошло, в корчме появился имперский офицер, командир отряда.
– Что здесь происходит? – спросил молодой, красивый капитан, приглаживая растрепанные сильным ветром волосы и по привычке одергивая полы форменной куртки.
Коротко стриженный сержанте залысиной на макушке хотел было открыть рот, но опоздал изложить обстановку. Офицер уже потерял интерес к своим солдатам и обратился к чужакам.
– Кто такие?! Как осмелились противиться слугам Императора?! – грозно выкрикнул капитан, направляясь к лестнице.
– Не пужай, ваш благородь, – ответил высокий, усатый охранник, по-видимому, старший в отряде, – и шажков на пять назад отойди, а то, вишь, обстановка нервная, вдруг кто из наших твою служебную прыть неправильно истолкует…
– Да ты мне еще и грозишь, мерзавец?! – взревел офицер, на всякий случай все-таки убрав ногу с первой ступени лестницы.
– Да кто ж тебе угрожает? – усмехнулся усач. – Ты офицер, капитан целый, благородных кровей, да и, как мы, при исполнении… вроде бы…
– Как ты смеешь, деревенщина?!
– Смею, – невозмутимо возразил старший охранник, – поскольку выполняю строжайший наказ своей госпожи никого наверх не пускать и поскольку бумаг казенных, подтверждающих ваши полномочия, господин офицер, так и не увидел. Орать же во все дурное горло: «Именем Императора…» всяк лопух может. – Старик кивнул головой в сторону солдат регулярной армии.
– Позови хозяйку, быстро! – потребовал офицер, поджав нижнюю губу и забарабанив холеными длинными пальцами по растрескавшимся перилам.
– Это невозможно, госпожа баронесса с дороги отдыхать изволит и велела до утра ее не беспокоить, – возразил старик, не хотевший нарушать сон своей госпожи из-за прихоти строптивого юнца в офицерском мундире. – Покажите ваши бумаги, и тогда, может быть, мы разбудим хозяйку.
– Да неужто ты и вправду подумал, скотина, что я императорский указ твоим грязным лапищам лапать позволю?! – потерял терпение офицер и тут же отдал приказ стоявшему за спиной сержанту: – Гарвел, беги во двор. Корс со своими людьми пусть окружит корчму! Если кто через окна сбежит, головы поотрываю! Остальных гони сюда, живо!
– Не советую, ваш благородь, уж больно ты неудачно встал, близко слишком, – произнес старший охранник, подкрутив растрепавшийся на кончике ус. – У нас шесть ножей, если в дверь еще хоть один солдат войдет, все шесть в тебя полетят, будь уверен!
– Молчи, мерзавец, кольберский прихвостень! – выкрикнул офицер, доставая меч и отходя на шаг назад под защиту своих солдат. – Говоришь, баронесса почивать изволит, а герб-то маркизе Вендер из Северного Катара принадлежит. Ей за семьдесят лет, и она уже давно не покидает родового поместья.
Переговоры были окончены, вот-вот должна была начаться резня, но одна из дверей апартаментов второго этажа скрипнула, и за спинами приготовившихся к отражению нападения ветеранов появилась светловолосая красавица в модном и чересчур откровенном пеньюаре.
– Браво, господин Гилион, я всегда отдавала должное вашему уму и проницательности, но знание провинциальной геральдики… – Женщина грациозно взмахнула руками и изобразила на лице восхищение. – Я поражена. Ах, как жаль, что между вашими с господином Корвием семействами давняя вражда. Иначе вы не прозябали бы в Казначействе.
– Карина, вы?! Как вы… – пролепетал молодой капитан, никак не ожидавший увидеть в захолустной дыре одну из самых блистательных дам Кархеона.
– Так же, как и вы, милый Гилион, нахожусь здесь по казенному делу. – Баронесса Карина Лиор нежно улыбнулась и, изящно изогнув кисть белоснежной руки, указала прелестным пальчиком на обитый железом сундук. – А вы, как я погляжу, все таскаетесь по стране с налогами? Ну и сколько в этом году своровал амарийский наместник, сколько недоплатил казне?
– Прошу прощения, баронесса, я не уполномочен обсуждать подобные вопросы, тем более с лицами, не имеющими отношения к Имперскому Казначейству. – Молодой офицер старался вести себя корректно и не смотреть в сторону светской дамы, не стеснявшейся расхаживать перед ним и еще неполными двумя десятками солдат в почти прозрачном пеньюаре.
– Мне, право, это и не интересно, – с легкой ноткой обиды в голосе произнесла баронесса Лиор. – У вас свои дела, у меня свои. Надеюсь, наши люди не подерутся из-за очага и крова?
– Сожалею, но у меня строжайшие инструкции, я не могу оставить сундук без присмотра, а оставить его на ночь в карете было бы чрезвычайно неосмотрительно.
– А я и не прошу нарушать ваши инструкции, Неужели вы могли подумать, что я собираюсь похитить деньги казны? Даже герцог Лоранто, ваш хозяин, и то менее подозрителен.
– Я служу Императору, госпожа баронесса, и у меня нет иного хозяина, – гордо заявил капитан, но не сорвал аплодисментов.
Даже неграмотные солдаты, хоть полгода прослужившие в столичном гарнизоне и наблюдавшие, как на их глазах плелись заговоры и интриги, понимали, что служить только Императору невозможно, можно служить Императору или при Казначействе, или при министерстве торговли, считать своим покровителем или герцога Лоранто, главного имперского казначея, или принца Андера, министра торговли, а заодно и иностранных дел. Ни для кого при дворе не было секретом, что баронесса Лиор состояла на службе в имперской разведке, ее шеф, генерал-анкар Корвий был одним из рьяных приверженцев принца. Капитан имперской гвардии граф Гилион и баронесса Лиор были в разных политических лагерях, поэтому и их взаимная симпатия не находила иного воплощения, как в форме колкостей, упреков и не выходящих за рамки приличия оскорблений.
– Похвально, похвально, господин граф, но если вы оставите ваших мужланов на конюшне, а мои люди заночуют здесь, то я готова побеседовать с вами за бутылочкой прелестного бертокского вина. – Баронесса кокетливо улыбнулась.
Присутствие при разговоре лиц неблагородного происхождения нисколько не мешало светской даме флиртовать и намекать на возможность более приятного общения.
– Польщен вашим предложением, баронесса, – молодой человек склонился в галантном поклоне, – но вынужден отказаться, я патриот, пью только имперские вина. – Капитан резко развернулся на каблуках и отдал распоряжения сержанту: – Гарвел, вы остаетесь здесь, с сундука глаз не спускать! Ближе, чем на десять шагов к нему никого не подпускать! Слуг баронессы не трогать!
Граф Гилион собирался уйти, но его на миг задержал раздавшийся за спиной томный голос Карины:
– Не пожалеете, капитан?
– Никак нет, сударыня, уж лучше я к лошадкам, – сухо и серьезно прозвучал голос военного, поспешившего скрыться за дверью.
Выйдя за дверь, офицер едва удержался, чтобы не покатиться со смеху. Он не видел лица Карины, когда произнес последнюю фразу, но мог представить, как оно исказилось от гнева. Далеко не каждый день избалованной вниманием придворной красавице доводилось слышать, что ее обществу предпочитают ночлег среди лошадей, навоза и пропахших конским потом седел.
Дверь за командиром отряда закрылась, Баронесса Лиор презрительно хмыкнула и, топнув по полу элегантной туфелькой, направилась к себе наверх. Господа удалились, солдаты снова остались одни, но на этот раз уже не помышляли о драке. Сначала скинули на пол обмундирование сотрудники имперской разведки, а затем их примеру последовали и гвардейцы. Пребывавшая во время недавних событий на кухне прислуга осмелела и начала носить в зал еду. Прошло всего полчаса с того момента, как солдаты чуть не повспарывали животы друг другу, теперь же они сидели плотным кружком за составленными вплотную столами, ели, пили вино и рассказывали удивительные истории из армейской жизни. Враждовать – привилегия господ, а не простых служак, не сведущих в политических игрищах.
Сколько сейчас времени? Три, а может, уже четыре часа, точно не определить. Дождь проклятый, даже небо и не черное, и не серое, а какого-то непонятного цвета. В амбаре все тихо, спят паразиты городские, моралисты двуличные, ханжи… Ими потом займусь, если время останется. Посмотрю-ка я лучше, что в округе творится. Похоже, в корчму что-то интересненькое привезли, надо проведать. Все люди гады и сволочи, но кто-то из них сволочь настолько, что остальных сволочей обирать умудряется.
Ворота старенького амбара скрипнули. Двое часовых, сидевших возле костра, резко повернулись назад, но так ничего и не увидели.
– Проклятый ветер, – пробурчал один из солдат, пытаясь спастись от холодных капель дождя в складках промокшего насквозь плаща.
– Ветер или крысы, – поддакнул его товарищ по несчастью и подлил в затухающий костер немного спиртовой настойки. Только так можно было заставить отсыревшую древесину гореть.
Греются служивые, пускай греются! Все равно без спиртного внутрь по такой погоде не выжить, а они на посту пить не осмелятся… дисциплина, драный пес ее задери! Ладно, горемычные и так мучаются, не буду их трогать, навещу-ка лучше конюшню да сеновал. Хотя нет, не с того начинаю, не с того… сначала корчму проверю, а то вдруг сил не хватит, как в прошлый раз получится.
Душный зал, в котором каких-то пару часов назад бушевали страсти, а потом гремели ложки да кружки, был полностью погружен во тьму. Единственным освещением огромной опочивальни было пламя догорающего в очаге огня. Гробовая тишина время от времени нарушалась то богатырским храпом, то возней ворочающихся во сне тел. Солдаты спали на скамьях и на столах, не снимая сапог и кольчуг, только немного ослабив кожаные ремешки доспехов и сняв с себя самые громоздкие части лат.
Железный сундук, закрытый на множество замков и запоров, был перемещен от входа ближе к очагу. Вокруг него были составлены скамьи, на которых и лежали гвардейцы. Часовой тоже дремал, однако опытный солдат поступил предусмотрительно, он поставил скамью поперек открывающейся вовнутрь двери и только после этого позволил себе отдохнуть. Испытанная годами службы, передаваемая от одного поколения часовых к другому армейская хитрость действовала всегда безотказно. В охраняемое помещение никто не мог ни войти, ни выйти, не разбудив ловкача. Конечно, злоумышленник мог проникнуть внутрь через окна второго этажа, но и на этот случай имелся особый прием. Ступени и без того скрипучей лестницы были уставлены ведрами с водой, а по полу протянуты позаимствованные у хозяина корчмы железные цепи. Казалось, любая воровская уловка была предусмотрена, любой способ незаметного проникновения был предвосхищен и обречен на провал. Однако гвардейцы не могли знать, что в эту ночь им придется столкнуться с чем-то иным, более хитрым и могущественным, чем самый бывалый воришка.
Воздух возле камина задрожал, по залу мгновенно распространился приятный, нежный аромат спелой вишни. На высоте примерно метра от пола возникло едва заметное глазу облако. Около минуты оно неподвижно висело на одном и том же месте, а потом неожиданно быстро полетело в сторону сундука, окутало его прозрачной вуалью и скрылось внутри, просочилось под крышку, даже слегка не звякнув ни одним из навесных замков.
Ну вот, опять деньги! Тысяч четыреста или пятьсот будет. Ни документов, ни артефактов, один презренный металл. Надо бы взять немножко, монет трехсот хватит, много мне все равно ни к чему, а таскаться с набитым мешком неудобно, еще, чего доброго, разбойники позарятся. А это что там еще в мешочках на дне? Во невезуха – драгоценные камни. Нести их, конечно, удобней, но за ночлег и миску горячего супа рубином не расплатишься, а с ювелирами хлопот не оберешься, уж больно часто среди них «порядочные» попадаться стали. Ворованного, видишь ли, не покупают, неприятностей не хотят… а сами разве не воры, воры они и есть: скупают за гроши, пару гранок опилят, а потом втридорога продают, мерзавцы, лгуны, прилипалы!
Ну ладно, что-то я сегодня разошелся, хватит язвы общества бичевать, все равно ничего никогда не изменится. Такая уж порода у этих людей, обман да подлость с рождения в крови.
Интересно, а что это за вельможа в корчме остановился? Судя по запахам, женщина; возможно, не старая… Что-то не нравится мне, что она здесь осталась, видно, очень влиятельная особа, иначе бы вместе с остальными в амбар отправили бы. Галантность галантностью, а в инструкциях для сборщиков налогов черным по белому прописано: «…будь то даже придворная дама, исключения не делать! В помещении, где хранится сундук, не должно быть никого, кроме стражи…» Вон солдаты даже хозяина с прислугой в подвал заперли, а дамочку не тронули… Что это значит? А значит это то, что она тоже официальное лицо. Ну что ж, проведаю, вдруг чего ценного в ее шмотках найду, а не найду, так хоть развлекусь, утешусь с расстройства.
Облако просочилось из-под запертой крышки сундука и, плавно огибая спящих солдат, устремилось к лестнице. Вверх туман подниматься не стал, он предпочел раствориться в воздухе, не оставив после себя никаких следов, даже забрав с собой едва ощутимый аромат спелой вишни.
Глаза Пархавиэля открылись. Сон мгновенно улетучился, если, конечно, можно назвать сном несколько часов, проведенных в темной бездне забытья. Раньше гному по ночам являлись видения: то обнаженные красавицы, купающиеся в бассейне, то плешивый акхр, гномий черт, мучающий его за бегство из Махакана. Теперь же отдых бывшего хауптмейстера караванной службы Независимого Горного Сообщества Махакан был ничем не примечателен и прост: гном закрывал глаза, и сознание отключалось; открывал – наступал новый день.
С каждым днем Зингершульцо все дальше и дальше уходил на юго-восток, удаляясь от старой шахты, через которую проник в мир людей, и от филанийской столицы, где примерно три месяца назад с ним произошли удивительные события. Случайное стечение обстоятельств, гномий погром в рабочем квартале Альмиры, не дал ему найти боевого товарища, молодого и неопытного гнома по имени Гифер, вместе с которым они и выбрались из подземелья. Маленькая торговая барка под флагом Великой Империи растаяла в утреннем тумане над Леордедроном и увезла в своем трюме на юг несколько десятков, а может, и сотен спасавшихся от погрома гномов, «Наверное, Гифер уже приплыл, барка достигла одного из портов южного побережья Империи», – с этой ужасной мыслью гном просыпался каждое утро. Он не знал не только порта назначения, но и названия торгового корабля; не знал, что делать, если доберется до места слишком поздно, через несколько месяцев после прибытия судна, но все равно не терял надежды разыскать друга. В Империи было не так уж и много гномов, а проведшие несколько месяцев плечом к плечу в тесном и душном трюме сородичи наверняка будут держаться вместе и на берегу. «Я найду их, непременно найду», – твердил себе гном каждое утро, собирая пожитки в котомку и отправляясь в путь.
Привычным движением рука затянула шнурок походной котомки. Нужно было идти. Пархавиэль не хотел терять даром времени, да и соседство с солдатами не предвещало ничего хорошего. Ночью служивым было не до него, а утром – кто знает: вдруг кому-то захочется почесать кулаки или, что еще хуже, продемонстрировать свою власть. Лучший способ не влипать в истории – держаться от вооруженных людей подальше, и совершенно без разницы, стоят ли они на страже законности или, наоборот, поджидают на дороге путника с кистенем. Оружие есть оружие, а гном есть гном, существо человеку инородное и, следовательно, омерзительное.
Пархавиэль нагнулся и вытащил из-за голенища сапога заметно отощавший после посещения корчмы мешочек с деньгами. Груда медяков и три серебряные монеты упали на широкую ладонь. «Четыре с половиной имперских сонита», – прошептали губы гнома, быстро сосчитавшего свои оскудевшие сбережения. Деньги быстро кончаются, в особенности если нет стабильного источника их пополнения, а привередливый желудок не переваривает традиционной местной кухни. Как-то, дней десять назад, Пархавиэль решил сэкономить и поужинал мербом вместо привычной свиной поджарки с тушеной капустой. В результате гном потерял целых два дня: первый он просидел в кустах, проклиная себя за глупость и жадность, а второй отлеживался.
Два с половиной сонита скрылись в недрах тощего кошелька, а остальные деньги гном осторожно подложил в карман пожертвованной Нивелу куртки. Груда тряпья, под которой находилось тело больного подростка, аритмично вздымалась. Юноша то кашлял, то хрипел во сне, вызывая у гнома сочувствие и муки совести. Зингершульцо не мог позволить себе взять Нивела с собой. Он должен был двигаться быстро, почти бегом и останавливаясь лишь на ночлег. Даже здоровый подросток или взрослый человек не выдержал и бы такого быстрого темпа передвижения, а простуженный организм обессилел бы через пару часов. Что и говорить, забавному пареньку лучше было остаться у теплого очага еще на несколько дней и подлечиться. Гном же не мог ждать, впереди у его коротких, но сильных ножек простирался долгий путь.
Протертая на рукавах куртка и деньги не были платой или подаянием страждущему, скорее знаком благодарности за то, что юноша помог с определением маршрута предстоящего путешествия и искренне, без заискивания или скрытой иронии, в течение всего вечера обращался к нему: «господин гном». Пархавиэль уже почти полгода скитался по миру людей, и за все это время ему встретилось не более десятка человек, у которых эти, казалось бы, простые слова складывались в словосочетание.
Стараясь не скрипеть расшатанными створками ворот, гном вышел под дождь. Было три или четыре часа утра. Холодные капли бойко забарабанили по обнаженному торсу, а порыв ветра растрепал косматую бороду, вырывая из зарослей спутавшихся волос крошки хлеба и мелкие куски тушеной капусты. Часовые у костра мельком посмотрели в сторону «ранней птахи», но, увидев, что гном направился на большак, потеряли к нему интерес.
– Странные они, эти гномы, – сказал один из гвардейцев.
– Угу, – согласился второй, – прям как крысы!
Опять запахи, эти проклятые, вездесущие запахи! Ну что ж люди меры не знают?! Внизу воняет, как в нечищенном месяц хлеву, а здесь благоухает, как у сумасшедшего цирюльника. Лаванда, кинжил, абрикот, крыжовник, хвоя, мята и еще какая-то цветущая на болотах гадость. Эх, красавица, красавица, душилась бы ты чуток поменьше, не отлетали бы от тебя мужчины, как комары от дыма. Вон благородный граф Гилион, на что нежными ароматами не избалован, а и то к лошадям пошел, почуял служивый, что наверху у тебя от эфиров да масел задохнется.
Уже три минуты небольшое облако висело под потолком комнаты баронессы Лиор, как будто размышляя, направиться ли к письменному столу и стоявшему рядом с ним дорожному секретеру или к завешенной балдахином широкой кровати, на которой изволила почивать молодая, красивая дама. В конце концов интерес к казенным бумагам оказался сильнее, чем к слегка постанывающей во сне баронессе.
Так-так-так, прав я все же был, девонька не проста, у самого Корвия служит. Что это тут у нас? Ага, приказ о наделении особыми полномочиями, вещь бесполезная, по крайней мере мне она ни к чему. Ух ты, полный список тайных осведомителей в провинции Самбория! Надо забрать, вдруг пригодится, а не пригодится, так продам или обменяю. Долговые расписки высокопоставленных чиновников королевства Берток, ну, это уж я точно заберу с собой. А это что такое? Какое-то письмо, указания, инструкции… «…волнения на севере куда опасней событий в Мурьесе…», «…эльфийское тайное общество в провинции Сардок…», «…в заговоре участвуют шпионы магов…». Вот глупец! Какие маги, какие шпионы?! В Империи уже лет двадцать, как ни одного ученика-чернокнижника не найти…
Внезапно по поверхности окутавшего секретер облака пробежали грозовые разряды, в центре и по краям стали образовываться темно-фиолетовые сгустки, которые, казалось, должны были вот-вот лопнуть и разбрызгать по комнате омерзительную зловонную жижу. Но этого так и не произошло; «рассерженное» облако вновь успокоилось и стало, как и прежде, бесцветным.
Не ожидал, не ожидал, что Корвий так тщеславен и глуп. Он так же, как и все остальные, поддался жажде неограниченной власти. Его слуги ищут «Деминоторес», он принял участие в гонке, в которой не будет победителя. Я уничтожу главный приз или убью каждого, кто осмелится приблизиться к нему, кто протянет к нему свои грязные лапы, движимые примитивным, почти неразумным мозгом. А для начала… для начала преподам-ка я имперским ищейкам маленький урок, пусть он послужит предостережением!
Облако переместилось от письменного стола к постели, скользнуло под балдахин и обволокло спящее тело. Дыхание Карины участилось, расслабленные во сне мышцы вдруг напряглись и задрожали, как струны цитары под умелыми пальцами невидимого музыканта. На лбу красавицы появилась испарина, раздался первый томный стон, затем второй, третий… Красивое, молодое тело забилось, заметалось по кровати, как будто нежась в объятиях сильного и опытного мужчины, привыкшего доводить любовниц до вершины исступления и плотского наслаждения. Потом баронесса Лиор затихла, ее большая, нежная грудь, покрытая каплями пота, мерно вздымалась, а на приоткрытых, сочных губах заиграла блаженная улыбка познавшей смысл жизни женщины.
Облако вылетело из-под балдахина и направилось к двери, но вдруг застыло на месте, решив не утруждать себя перелетом, а снова растаять в воздухе. Однако что-то пошло не так. Туманность почти рассеялась, но тут же собралась вновь, став плотнее и покрывшись слизью грязно-зеленого цвета, по округлой поверхности забегали красные огоньки, похожие на всполохи огня. Почти касаясь пола, призрачная субстанция медленно заскользила к двери. Протиснуться сквозь узкие щели оказалось не так уж и просто, по крайней мере парящему низко над полом слизняку понадобилось на это не менее пяти минут.
С трудом пройдя сквозь узкие щели дубовой двери, искрящееся облако пролетело еще несколько метров до лестницы, а затем с громким чмоканьем шлепнулось на пол и растеклось по гладкой поверхности омерзительным, грязным пятном. Какое-то время субстанция лежала неподвижно, перестав искрить и приведя палитру зеленых оттенков на своей поверхности к единому ядовито-зеленому стандарту, затем пятно продолжило путь к лестнице, достигло верхней ступени и начало медленно, осторожно преодолевать полосу препятствий из расставленных часовым ведер с водой.
Когда два ведра оказались позади, а впереди еще виднелось штук пять-шесть, наступила следующая фаза загадочной метаморфозы: пятно остановилось и стало расти вверх, вздуваясь, как разноцветный мыльный пузырь. Если кто-нибудь из спящих по столам и лавкам солдат открыл бы в этот момент глаза и увидел бы это леденящее сердце зрелище, то наверняка осенил бы себя святым знамением и кинулся бы прочь, позабыв о долге, присяге и приказе командира. Однако, к несчастью, не все в жизни происходит своевременно. Глаза воинов открылись, только когда тошнотворно-омерзительный пузырь с громким хлопком лопнул, разбрызгивая по залу мелкие брызги, а на его месте появилась невысокая и щуплая, покрытая слизью с ног до головы фигура.
Сонные солдаты растерялись, но быстро повскакивали с належанных мест, роняя на пол отстегнутые наплечники и выхватывая оружие, которое привыкли всегда держать под рукой. Большинство из них даже не поняли, кем или чем была вызвана суматоха и кто скрывался на погруженной во мрак лестнице. Кто-то крикнул: «Огня!», кто-то во все горло орал, взывая к святым заступникам и остальной небесной братии, а с лестницы летели одно за другим ведра с водой, сбивая с ног пытавшихся подняться вверх солдат. Два деревянных снаряда, наполненных холодной жидкостью, пролетели через весь зал и разбились о заднюю стенку камина. Вода затушила огонь, наполнив зал режущим глаза дымом и погрузив мечущихся в поиске врагов солдат в кромешную темноту. Зазвенели мечи, послышались первые крики и стоны. В воцарившемся хаосе солдаты сражались сами с собой, кололи и рубили наугад, раня и убивая не врагов, а таких же, как и они, напуганных товарищей. Несколько голосов, порой перекрикивающих звон стали и разноголосую какофонию боевых кличей, пытались призвать к порядку, но паника лишила людей рассудка. Страх, что тебе в спину в любую секунду может вонзиться кинжал или что вылетевший из темноты меч мгновенно отделит твою голову от тела, заставлял бойцов хаотично работать оружием и совершенно не думать о последствиях.
Во второй раз за ночь несчастная дверь корчмы слетела с петель, в глаза дерущимся ударил яркий свет. В зал ворвались три десятка ночевавших снаружи гвардейцев во главе с командиром отряда. У каждого в руках был факел и обнаженный меч.
– Мерзавцы, скоты! – орал капитан, пытаясь отыскать глазами среди перепачканных кровью, тяжело дышащих и ошалевших от испуга солдат несущего ответственность за бойню в потемках сержанта. – Я же приказал сундук охранять и слуг баронессы не трогать! Кто огонь погасил?! Вздерну на воротах!
– Он погасил, ваш благородь, – прозвучал из толпы бас старшего охранника баронессы.
– Кто «он», Гарвел?!
– Никак нет, тот… другой, что на лестнице был… маленький и зеленый… А сержант ваш, он, кажется, где-то здесь… убит.
Граф Гилион вложил в ножны меч и вытер освободившейся рукою пот со лба. Нападения не было, но то, что произошло в корчме, было еще хуже. На залитом кровью полу лежало шесть или семь порубленных на куски трупов. Оставленные без присмотра офицера солдаты напились и передрались между собой, а теперь пытались свалить вину на какого-то маленького зеленого человечка, напавшего якобы в одиночку на полторы дюжины солдат. Это был конец, конец его военной карьере и надежде когда-нибудь, через какой-нибудь десяток лет, стать генералом. Герцог Лоранто мог простить неудачу или просчет, мог закрыть глаза на небольшую недостачу или проигрыш в карты части казенных средств, но офицер, допустивший пьяный дебош и поножовщину среди собственных солдат, был недостоин своего мундира.
– Слуг баронессы в кандалы, а остальных повесить, – отдал приказ капитан и, не обращая внимания на жалобные мольбы о пощаде, вышел во двор.
Проклятый дождь захлестал по лицу, капли звонко забарабанили по эполетам, которых граф Гилион должен был всего через каких-то несколько дней лишиться. И тут молодой офицер увидел, увидел собственными глазами, как в сторону видневшегося за деревьями большака бежала маленькая зеленая фигурка.
«Пожалуй, я погорячился, вешать никого не буду, но в кандалы для острастки паникеров все равно закую», – изменил решение граф Гилион, не испытывающий ни малейшего желания пуститься в погоню за быстро сверкающим пятками чертом, лешим, вампиром, оборотнем, магом или иным приспешником темных сил. По мнению молодого офицера, все же успевшего кое-что повидать на своем веку, бессмертие души было гораздо важнее карьеры, и он не хотел им рисковать, вступая в бой с таинственными, потусторонними силами.
Между грозовыми тучами образовался маленький просвет. В него заглянуло солнце, но тут же удалилось, ужаснувшись тому безобразию, которое натворили льющие больше недели дожди. Поля превратились в болота, речушки вышли из берегов, а на проселочных дорогах можно было бы организовать добычу грязи, если бы она, конечно, имела хоть какое-то целебное свойство.
Даже Пархавиэлю, прошедшему с караванами немало миль по опасным подземным тропам, с трудом удавалось передвигаться по темно-коричневому, неоднородному месиву. Ноги гнома разъезжались в разные стороны, голый торс и плечи покрылись слоем липкой грязи, а волосы свисали вниз, как длинные и тонкие водоросли черного цвета. Гному никак не удавалось приспособиться к размытой дороге, поэтому и скорость передвижения по ней оставалась смехотворно низкой. Утро прошло, день вступил в свои права, а путник преодолел не более двух с половиной имперских миль. Надежда добраться до ближайшего порта южного побережья к концу этого года казалась теперь призрачной и едва ли осуществимой, если только на выручку несчастному путнику не придут ранние морозы.
Последние метры до развилки дороги дались гному с особым трудом. Ноги перестали скользить, но стали вязнуть. Если раньше гном поскальзывался и шлепался на упругое брюхо, то теперь он начал проваливаться в невидимые под слоем мутного месива ямы. Дважды он погружался по пояс, а однажды даже ушел в грязь с головой. В результате героических усилий пройти путь до конца удалось, но цель, к которой, стоически терпя невзгоды, приближался гном, не оправдала ожиданий. Дожди размыли грунт, и столб с дорожным указателем упал.
Пархавиэль знал, что одна из трех уходящих вдаль дорог вела в Самборию, но какая, было определить невозможно. Зингершульцо не хотелось проплыть по грязи несколько дней, а потом оказаться на границей с Мурьесой или, что еще хуже, уйти далеко на север к Баркату. В полумиле справа виднелся лес, вокруг простирались залитые водой поля, спросить дорогу было не у кого. Гном мысленно чертыхнулся и уселся на поваленный столб, ему оставалось лишь мокнуть и ждать, пока не появится такой же непоседливый сумасшедший, как и он, отважившийся пуститься в путь, несмотря на лютующую непогоду.
Первые минуты бездействия давались с трудом, затем время ускорило бег, наверное, потому, что Пархавиэль иногда закрывал глаза и погружался в дрему. Через два, а может, и три часа вынужденного привала на горизонте появился одинокий путник. Маленькая фигурка в широкополой шляпе и накидке двигалась по дороге, которой вышел к развилке сам гном. Чем ближе подходил путник, тем крепче становилась Уверенность гнома, что первой фразой при встрече будет упрек, в определенном смысле даже заслуженный. К несчастью, а может, и наоборот, предчувствия редко обманывали бывшего хауптмейстера.
– Ну, вот и снова свиделись, господин гном, – произнес запыхавшийся Нивел, присаживаясь рядом на столб. – Не удалось вам меня бросить.
– За языком последи, – пробурчал после недолгого молчания гном. – Я никого никогда не бросаю, а тебе… тебе я ничем не обязан. Не захотелось вместе идти, вот и не пошел, понял?!
– Понял, – кивнул головой юноша, протягивая гному протертую на рукавах куртку. – Ну, теперь-то господин гном соизволил изменить решение?
– Куда идти знаешь? – ответил вопросом на вопрос Пархавиэль и накинул на богатырские плечи возвращенный подарок.
– Нам туда. – Юноша показал рукой на среднюю из трех дорог.
– Тогда отпыхивайся, и пошли! – скомандовал Пархавиэль, все-таки мучаясь угрызениями совести и поэтому стараясь не смотреть в глаза спутнику. – Но учти, если в дороге с хворобой своей сляжешь, до первой деревенской избы дотащу и там оставлю. Пойми, некогда, ну некогда мне с тобой нянчиться!
– Не беспокойтесь, господин гном, – задумчиво произнес Нивел, поднимая глаза к затянутой грозовыми облаками небесной выси, – теперь и мне хворать недосуг. Слишком дорогое удовольствие в наши времена болеть, а я человек бедный, роскошь позволить себе не могу…
Назад: Денис Юрин Имперские истории
Дальше: История 2 Работенка, проще не бывает

Антон
Перезвоните мне пожалуйста по номеру 8(812)454-88-83 Нажмите 1 спросить Вячеслава.
Алексей
Перезвоните мне пожалуйста 8(904) 332-62-08 Алексей.