В условленный с Пьером Ферма день, еще в замке герцога д’Ашперона передав метру для ознакомления свою рукопись трактата по физике, Сирано с некоторым волнением отыскивал на улице Медников постоялый двор «Не откажись от угощения».

Какое забавное название! И чем-то знакомое! Ба! Да это ведь тот самый трактир, где они с Ноде, прибыв в Париж в «день баррикад)», оставили купленных в Гавре лошадей. Еще тогда ему подумалось, что где-то он видел подобную вывеску. Подумал и забыл. А теперь…

Ну конечно! Бешеная скачка с Тристаном из Парижа на восток. Одинокий постоялый двор у дороги. Призывная надпись: «Остановись и угостись!» То и другое было так необходимо! Отдых – полузагнанным коням, угощенье – путникам!

Его поднесла им «фея постоялого двора» в ярком крестьянском платье с корсажем, с лицом мадонны и фигурой нимфы. Потом, ночью, она явилась просвечивающимся призраком, но не соблазнить, а спасти гостей от ворвавшихся в трактир гвардейцев кардинала. Прощальный, чуть затянувшийся поцелуй… и перемахнувшие через ограду свежие кони!..

А годы спустя почудившийся на баррикаде знакомый женский силуэт со знаменем в руке.

И вот теперь невдалеке от того места эта вывеска:

Так могла придумать только женщина!

И когда Сирано вошел в трактир; чтобы спросить комнату остановившегося здесь метра Ферма, он даже не удивился, увидев за стойком по-прежнему прекрасную «фею постоялого двора». Не удивился, но встревожился…

– Ах, какая жалость! – всплеснула она руками, выслушав Сирано. – Метр Ферма только что вышел проводить своего почтенного гостя, аббата Гассенди.

– Ах вот как! – сокрушенно отозвался Сирано, почему-то краснея.

– Не откажитесь от угощения, почтенный господин! Я предложу вам кружку славного вина. Оно просветляет голову и освежает память. Ради этого, пожалуй, я и сама выпью с вами за столиком, если позволите.

– Ну конечно! – охотно согласился Сирано, оправдывая себя тем, что ему все равно предстояло дожидаться.

Прелестная хозяйка, приобретя ныне горделивую осанку и плавность движений, принесла кувшин вина, подсела к столику напротив Сирано и наполнила две. кружки, все время пристально вглядываясь в его лицо.

Извинившись, она на минуту исчезла, вернувшись с черной лентой в руках.

– Дозвольте мне приложить эту ленту к вашему высокому лбу, – вкрадчиво попросила она и, не дождавшись ответа, грациозным движением приставила ленту к его переносице чуть выше бровей. – Как я счастлива, дорогой мой господин! – воскликнула она, откидываясь назад и как бы любуясь гостем. – Наконец-то я вполне узнала вас! Святая дева, благодарю тебя! Если бы вы только знали, как я переживала тогда за вас. Я и мысли не допускала о вашей гибели. Все молилась, молилась! И вот дождалась-таки!

– Я, право, не знаю, сударыня, что вы имеете в виду… – пролепетал Сирано.

– Ба! – лихо подбоченилась хозяйка трактира. – Вы не знаете, что я имею в виду! Да хотя бы коней, которых я вам подменила, чтобы они унесли вас с приятелем подальше, от гвардейской погони!

– Я все помню, сударыня, – опустив глаза., произнес Сирано. – Не считайте меня неблагодарным, мне просто не хотелось быть узнанным.

– Но почему, почему? – обиженно прошептала хозяйка. – Разве я так уж состарилась?

– Вы прежняя мадонна для меня!

– Ах оставьте, – не без жеманства ответила привыкшая к ухаживаниям трактирщица. – Оказывается, он не изменился! Все такой же женский угодник! – И, снова понизив голос, спросила с заботой и укором: – Где вы были так долго?

– Очень далеко. За океаном, если не дальше. Но после возвращения я побывал в вашем заведении…

– Святая мадонна! Быть не может! Вы раните меня вот в эту грудь!

– Я не видел вас здесь, но мне показалось, что я видел кое-кого на баррикаде.

– Вот как? Вы тоже сражались вместе с народом?

– Я был среди парижан, оставив вместе с другом своих лошадей вашему хозяину.

– Он скончался, да примет господь его душу.

– Когда мы с другом забирали лошадей, вас тоже не было здесь.

– Ах, как рассказать вам, любезный гость мой! Он держал меня взаперти в чулане с самого «дня баррикад». Он хотел быть в стороне. Когда надо – с Фрондой, когда надо – с кардиналом. А я… я убегала через окошко в кладовке, чтобы петь с народом песни, верила, что народ скажет свое слово. Вы читали «Мазаринаду»?

– Не только читал.

– Как вас понять?

– Писал.

– Тсс! – испуганно приложила палец к губам трактирщица. – Я готова дать вам снова свежих коней.

– Милая мадонна! Мне ничего не грозит.

– Меня зовут Франсуаза.

– Прекрасное имя! Дочь Франции! Поверьте, великие ее художники станут изображать вас как символ родины, как образ свободы!

– Я знаю уже, вы можете увлечь любую бедную женщину своими словами.

– Но я хотел бы совершенно обратного!

– Неужели вы как все мужчины? Говорят одно, а добиваются совсем другого!

– Я постараюсь объяснить, даже показать. – И Сирано коснулся спускавшихся на плечи локонов.

Его беседа с Франсуазой прервалась возвращением Пьера Ферма.

Благодушный, начавший полнеть, он вошел, отдуваясь от быстрой ходьбы. Привычно проведя рукой по своим тоже спадавшим на плечи волосам и кивнув Франсуазе, он с улыбкой подошел к Сирано.

– Рад приветствовать вас, дорогой друг. Простите, что заставил вас ждать.

– А как я рад приветствовать вас, метр Ферма, своего поручителя в известном вам деле!

– Судя по тому, что я слышал в замке герцога д’Ашперона, вы оправдываете мои ожидания и, надеюсь, не сожалеете о принятых на себя обязательствах.

И опять Сирано густо покраснел.

– Я сожалею лишь о том, что не застал вашего гостя, которому хотел бы выразить свое почтение.

– Профессора Гассенди?

– Моего учителя, метр.

– Я передам ему ваши слова не позже, чем завтра, а сейчас предлагаю подняться ко мне. Вы не против, если госпожа Франсуаза принесет нам вина?

– С вашего позволения, метр, я откажусь. Госпожа Франсуаза уже угостила меня. А мне хочется сохранить для нашей беседы голову ясной.

С этими словами Сирано, покосившись на стойку, за которой стояла хозяйка, отвернулся от нее и, помимо уже снятой шляпы, снял с головы и парик, обнажив облысевший череп с лоснящейся кожей.

Пораженный Ферма поднял брови, но промолчал.

Сирано показалось, что кто-то вскрикнул у него за спиной, но он, поднимаясь вслед за Ферма по лестнице, не позволил себе обернуться, чтобы узнать, достиг ли он желаемого результата, сумел ли разочаровать в себе Франсуазу и самому уберечься от искушения. Встреча с Ферма казалась ему спасением.

В маленькой комнатушке, называемой здесь апартаментами для почетных гостей, с постелью под балдахином (гордостью перебравшегося в столицу трактирщика!) и даже с тазом и кувшином для умывания в углу, Пьер Ферма усадил гостя на табурет, сам устроившись на краю громоздкой кровати с резными голубками на спинке.

– Вы удивили меня не столько своим памфлетом о Луне, сколько трактатом по физике. Я сам попутно со службой занимаюсь науками по душевной склонности, преимущественно математикой, но однако не чужд и естествознания, требующего опытов. Но какие опыты могли вы поставить, затрагивая глубочайшие вопросы о существе Вселенной, веществе, пустоте?

Сирано понурил голову. Мог ли он рассказать своему поручителю по тайному обществу доброносцев о встрече там с Тристаном, общение с которым заменило ему все мыслимые опыты по естествознанию, мог ли говорить о «посещении» иной планеты Солярии или грезах о ней?

Ферма сам пришел ему на помощь, не требуя ответов на свои вопросы, а предложив Сирано послушать некоторые места из его собственной рукописи, чтобы обсудить высказанные там идеи.

– «Мне остается доказать, что в бесконечном мире заключаются бесконечные миры». Опасное, я бы сказал, утверждение, – заметил Ферма, отрываясь от рукописи, и продолжал: - «Представьте себе Вселенную в виде огромного животного: представьте, что звезды являются мирами, пребывающими в этом огромном животном тоже как огромные животные, служащие, в свою очередь, мирами для различных народов, вроде нас… а мы так же представляем собой миры по отношению к мелким животным, которые неизмеримо меньше нас».

Ферма прервал чтение, подняв на Сирано внимательные глаза.

– Как к подобной «ереси» отнесутся отцы церкви и в особенности братья-иезуиты?

– Со «святым орденом Иисуса» у меня, признаться, несколько испорченные «денежные отношения». Но отцы церкви не смогут отрицать существования, скажем, блох, от укусов которых сами страдают и чешутся. И не так уж давно даже при королевском дворе не считалось нарушением этикета равно как обмахиваться веером при духоте, таи и почесывать изящной палочкой с бантиком укушенные несносными насекомыми места. А ведь каждая из этих несносных тварей, как бы пи была она мала по сравнению с телом, на котором гнездится, – это все-таки целый мир! Не так ли, метр?

Ферма расхохотался.

– И у блох могут быть свои блохи, еще меньшие, а у тех еще меньшие!

– Я знаком, метр, с вашим математическим «методом спуска», где вы мыслью своей от малых величин переноситесь к еще меньшим. И так до бесконечности. Я использую ваш математический метод в общефилософском смысле, допуская существование вокруг и внутри нас целого мира мельчайших и враждебных нам тварей, наносящих нам вред.

– Браво, молодой человек! Я недаром поручался за вас. Вы превосходите дерзостью самого Джордано Бруно, который ограничивался лишь крамольным утверждением о населенности людьми иных миров. Вы же «математически» опускаетесь до непостижимо глубоких уровней природы.

– Я только считал, что без математики нельзя познать мир, – скромно заметил Сирано.

– Прекрасно! Математика в ваших устах становится сестрой философии. Так вернемся к вашему «философскому спуску». Вы пишете, «…между ничто и хотя бы атомом такое бесконечное множество градаций, что и самому острому уму не проникнуть в них. Чтобы выйти из необъяснимого лабиринта, надо допустить наличие наравне с богом вечной материи (а тогда нет надобности в понятии бога, поскольку мир мог возникнуть без него)… как же мог хаос сам собой организоваться?» Друг мой, вы задаете здесь отцам церкви поистине коварный вопрос! А о» и, надо вам сказать, не любят, когда их ставят в безвыходное положение, и начинают искать выход «с факелами в руках».

– Я вас понял, метр. Но страшиться их – это перестать мыслить.

– В этом вас не упрекнешь, молодой философ! Вы пишете дальше: «Нужно представить себе, что бесконечная Вселенная состоит из бесконечных атомов – весьма простых и в то же время нетленных… все действует по-разному, соответственно своим очертаниям…» Я полагаю, свойствам?

– Да, свойства, определяемые «очертаниями» или «строением» изначальных элементов, которые, в свою очередь, состоят… и так далее, соответственно вашему «методу спуска».

– Следовательно, как принято говорить в математике, – резюмировал Пьер Ферма, – человека, по-вашему, нельзя считать центром мироздания?

– Позвольте процитировать самого себя из трактата «Иной свет»: «Неужели только потому, что солнце отмеривает наши дни и годы, можно утверждать, что оно создано только для того, чтобы мы не натыкались лбами о стенку?»

– И этот вопрос, дорогой мой философ, кое-кто сочтет за «еретический».

– Так что же нееретично, метр?

– Если не считать Библии в церковном толковании, то, пожалуй что, одна математика, да и то до тех пор, пока мой друг Рене Декарт не взялся доказывать математически существование бога. А в это надлежит верить бездоказательно!

Сирано сокрушенно вздохнул. Ферма вопросительно посмотрел на него.

– Я вспоминаю крушение своей трагедии «Смерть Агриппы», где я ополчился на бездумные верования, – объяснил Сирано.

– Конечно, восстала церковь?! Рене Декарт тоже поплатился, попав в немилость его святейшеству. Впрочем, не вы ли защищали со шпагой в руке творения Декарта от костра изуверов?

– Я уже больше не беру шпаги в руки, заменив ее пером.

– Но перо у вас не менее разящее и куда более опасное, чем шпага, судя по уже написанным памфлетам и трактатам.

– Я уже задумал новый трактат.

– Не будет ли он столь же еретичным?

– Разве так уж против истинной веры показать рядом два общества: одно, похожее на наше, земное, где царит несправедливость, и в противовес ему – страну мудрецов, руководимых только благом людей?

– Тогда учтите, что «несправедливость – обратная сторона выгоды».

– Спасибо, метр, за прекрасную мысль!

– Я, как юрист, хотел бы уберечь вас от гонений и запретов, что следует ожидать со стороны церкви, и сильных мира сего, оберегающих свою выгоду.

– О метр! Я потерял лучшего друга и советника, с которым вы свели меня в тайном обществе доброносцев, теперь я чувствую замену в вашем лице!

– Я всего лишь даю вам «юридические советы», как избежать осложнений. Живописуя царство несправедливости, представьте его хотя бы «царством птиц», что ли, дабы люди формально не могли быть на вас в претензии.

– Царство птиц? Как в басне! Прекрасная мысль! ’Благодарю вас, метр. Вы наставляете меня как ритор! Я постараюсь нарисовать такого «царя-орла», который воплотил бы в себе все ужасы земной тирании и деспотии!

– Оставшись при этом неуязвимым, – с хитрецой вставил Пьер Ферма.

– И как контраст с этим злобным «царством птиц», – увлеченно продолжал Сирано, – я нарисую страну мудрецов, руководимых не выгодой, а общим благом людей. И в их числе я вижу незабвенного Томмазо Кампанеллу.

– Страна мудрецов? Где вы нашли ее?

– На Солнце, дорогой метр.

– Не слишком ли там жарко?

– Зато нет темноты. Это символ, конечно!.. Недаром несравненный Томмазо Кампанелла назвал свой Город – «Город Солнца». У меня же не только страна, а планета, названная «Солнцем», «Солярией»!

– Может быть, среди ваших мудрецов найдется место и для математиков? Их чистую науку нельзя не уважать.

– Разумеется, метр! Тристан, готовя меня стать философом, в первую очередь приобщал своего ученика к математике. И даже был доволен им.

– Прекрасно! Вы открываетесь мне еще с одной стороны.