28

Валентина Берестецкая была человеком умным. Она сразу догадалась, кого судьба привела в ее дом, хоть на ее вопрос незнакомец не ответил: рухнул без чувств. Немудрено! С такой железякой в плече, странно, что он вообще до ее дома добежал, не свалился по дороге. Автомат российского производства, гидрокостюм… Это мог быть только русский моряк, один из тех, которые искали пропавший спутник и на которых возвели гнуснейший поклеп. Ее соотечественник, раненный, нуждающийся в экстренной помощи.

Ни секунды не раздумывая, Валентина, постанывая от напряжения, перетащила его в самую отдаленную комнату домика. Догадалась включить на полную громкость телевизор: раненый стонал, стоны нужно было заглушить, потому что она не сомневалась – без визитеров не обойдется. И точно! Американские вояки появились буквально через пять минут после того, как она затерла небольшое кровавое пятно там, где он упал. Их визит окончательно прояснил ситуацию. Бандит, значит?! Сами вы бандиты! Пятеро на одного, да еще раненого… Валя видела из окна, как их полицейский Петерсен выгнал американцев из поселка. Она довольно усмехнулась: так вам и надо, уроды! Теперь на какое-то время раненый русский моряк в безопасности. В любом случае, она никому его в обиду не даст!

«Ничего, родненький, – думала Берестецкая, – ты теперь не один! Тебе повезло, что ты ко мне забежал. Счастливый случай! Только как же я тебя лечить-то буду, тут хороший хирург нужен».

Она склонилась над раненым, внимательно осмотрела левое плечо с засевшим в нем гарпуном. Да-а! Неважный был вид… Кость не задета, это очевидно. Но мягкие ткани плеча, сквозь которые прошел гарпун, уже воспалились: рана покраснела, плечо сильно опухло. Рука была очень горячей, но лоб раненого оставался совсем холодным и усеянным крупными каплями пота. Он так и не приходил в сознание, лишь громко стонал. Теперь, если срочно не удалить эту гадость и не продезинфицировать рану, дело может обернуться очень серьезно. Но прежде всего – привести его в чувство!

Валентина взяла в аптечке флакончик с нашатырным спиртом, смочила ватку, осторожно помахала ею перед его лицом. Затем несколько раз тихонько похлопала по щекам.

– Милый! Милый, очнись! – позвала она его из тех очень далеких краев, где он был сейчас. – Очнись, мой хороший, ты у друга, все будет в порядке!

Его глаза открылись. Сначала мутные, они постепенно приобрели ясность, сфокусировались на ее лице. Красивые были глаза, серо-зеленые, как Гренландское море в хорошую погоду.

Полундра говорил потом, что в сознание его привел не столько нашатырный спирт, сколько звуки русской речи, которые он никак не ожидал услышать в норвежском Лонгйире.

– Очнулся? – обрадовалась Валентина. – Вот и славно! Сейчас я телевизор потише сделаю, а то не слышу тебя.

– Ты кто? – шепотом повторил Сергей. – Ты русская или мне это все мерещится?

– Русская, конечно, русская, – сквозь слезы жалости улыбнулась Берестецкая. – Валентиной меня зовут. Валей.

Тут прояснившийся взгляд Павлова упал на подоконник единственного в комнате окна. На нем стояла точно такая же трехлитровая банка с перчаткой на горловине, как и те, которые ввели в умственный ступор Роберта Хардера. Правда, только одна. Берестецкая перехватила его взгляд.

– А, это… – смущенно сказала Валентина. – Ну да, «рука Москвы». Бражка по нашему национальному рецепту. Я же самогоном всю гринписовскую базу пою! Очень хвалят…

Вот когда Полундра окончательно поверил, что ничего ему не мерещится, а действительно он попал к русской женщине. Еще б ему не знать, что такое «рука Москвы»! Нигде в мире, кроме России, такую «технологию» не используют! Когда бражка созревает, когда выделяется достаточно углекислого газа, надетая на горловину банки перчатка встает стоймя. Это сигнализирует об окончании брожения – пора гнать!

Полундра, несмотря на боль, тихо рассмеялся: так, значит, вот «кто» призывно махал ему из окошка этого домика! Прямо-таки привет с далекой Родины… От каких странных случайностей зависит порой человеческая жизнь!

– Русская… Здесь… Чудеса! Да кто же ты такая, спасительница моя? – тихо спросил Полундра, которому становилось все лучше, ведь больше всего Сергей нуждался в отдыхе и чувстве, что он не один. – Как тебя в Лонгйир-то мне на счастье занесло?

И тут Валентина Берестецкая, совершенно неожиданно для себя, рассказала этому незнакомому, но своему, русскому, почти родному человеку, как ее сюда занесло. И, рассказывая, поняла, как давно ей хотелось кому-то об этом рассказать!

…Характер Валечки Берестецкой был сформирован ее властной матерью, которая в те еще, советские, времена была видной партийной функционершей. С этим постоянным давлением материнского авторитета причудливо сочеталась избалованность единственного в семье ребенка, блестящие способности Валентины, легкая и стремительная профессиональная карьера. Словом, абсолютнейшее отсутствие даже небольших жизненных передряг, тепличная атмосфера.

А потом в ее жизни появился Свен Нильебьерн. Импозантный норвежец средних лет, преподававший в МГУ раннескандинавскую историю и литературу. Познакомились случайно, в престижном московском ресторане, где отмечался день рождения одной из Валиных подружек. Английским языком оба владели в совершенстве, проблем с общением не возникало… И темы общие нашлись, тем более что Свен оказался эрудирован, остроумен… Валентина тоже за словом в карман не лезла и была очень умна. А уж красива!

Широко распространено мнение, что умные мужчины склонны влюбляться в набитых дур, а интеллигентки, наоборот, в неотесанных мужланов. Это, право же, недоразумение. Стоит только повнимательнее присмотреться, и становится ясно, что либо интеллигентность была дутой, либо избранники и избранницы были отнюдь не глупы.

Норвежец как-то сразу запал на Берестецкую. Та поначалу относилась к его настойчивым ухаживаниям несколько иронично, однако Свен умел завоевывать женские сердца.

Эмоциональные рассказы Нильебьерна о своем «одиночестве», полном расхождении и непонимании с его супругой Хильдой – «хищной аферисткой», которая даже ребенка родила против его, Свена, воли, вся эта бредятина Валюшу растрогала до слез, и она – влюбилась! Берестецкая стала воодушевленно и увлеченно опекать норвежца.

– Представь, – рассказывала Валентина, сглатывая слезы, – Свен, действительно, развелся с Хильдой! Я никогда не встречалась с этой женщиной, но сейчас мне очень жаль ее. Я? А что я? Сменила российское гражданство на норвежское подданство, вышла за него замуж. И уехала из Москвы в норвежский город Берген, как только у Свена кончился контракт с МГУ. Совершенно счастливая, между прочим…

Конец этой любовной истории оказался печальным. Когда единственный близкий ей здесь человек оказался совсем не близким, когда, заявив, что его тонкую натуру угнетает ее «восточный деспотизм и назойливость», Нильебьерн, по сути, бросил ее – осталось лишь кромешное одиночество.

– Нет, он поступил порядочно, – продолжала Валентина, уже успокоившись, – деньгами меня обеспечил и дом этот подарил, когда разводились. Пять лет тому назад. Мы здесь с ним в летние месяцы жили первые два года. Он на рыбалке помешанный был, а она тут отличная. Здесь полно его одежды осталось, думаю, тебе подойдет. Хоть с этим проблем не будет! Ой, да что это я разоткровенничалась-то! Ты раненый лежишь, какие-то сволочи по Лонгйиру рыщут, тебя вынюхивают, а я со своими бабскими нюнями. Надо решать, что с твоей рукой будем делать.

– Ничего, – Полундра успокаивающе погладил ее по плечу здоровой рукой, – вместе мы что-нибудь придумаем. А что нюни, так я же понимаю – накипело.

И тут в телевизоре, который теперь уже тихонько мурлыкал что-то в углу комнаты, резко сменилась картинка. Замаячили до отвращения знакомые кадры: щепки разбитого катера, трупы, возмущенные лица экологов… Затем на экране появилась фотография «Арктура».

– Валя, – напряженным голосом сказал Павлов, – с рукой моей повременим малость. Сделай, пожалуйста, громче и переводи. Ты же норвежский язык знаешь? Отлично… Давай, Валечка, скорее. Это очень важно.

Валентина прибавила громкость и прилежно взялась за перевод, попутно комментируя услышанное.

– Да ничего нового не говорят, несут прежнюю чепуху. Так. Спутник. Мирный катер. Экологическая база. Возмущенная мировая общественность. Все это мы уже десять раз слышали, как им не надоест только. А! Это уже что-то новое, – она замолчала, прикусив губу и внимательно вслушиваясь в слова, несущиеся с экрана.

– Что? Что они говорят? – в страшном волнении спрашивал Сергей. Показалось ему или действительно прозвучала искаженная акцентом его фамилия?

– Упоминается какой-то Сергей Павлов, – начала уже не переводить, а пересказывать Берестецкая. – И такое про него говорят, что просто оторопь берет. Значит, якобы он дезертировал с гидрографического судна «Арктур», фотографию судна они показали… А потом Павлов по собственной инициативе обстрелял катер экологов и утопил его. Стоп, стоп, подожди… Я слушаю, тут еще один поворот темы про этого легендарного злодея Павлова. Ага. Выходит, катера ему показалось мало. Экий кровожадный, право слово. Затем он обстрелял мирную американскую субмарину торпедами! Нет, звучит-то как: «мирная американская субмарина»… Торпеды у него что, за пазухой были? А! Вот! Он, оказывается, угнал какой-то подводный аппарат страшной разрушительной силы.

И без того бледный от потери крови, Полундра стал белым, буквально как стенка в известке. Он всяких пакостей ожидал, но такого… Это, братцы, перебор!

– Совсем интересно, – продолжала Берестецкая, внимательно глядя на телеэкран. – Его чуть ли не сумасшедшим объявляют. Да, именно так. И, по словам диктора, от этого Павлова открещивается даже командование российского Северного флота. Что-то мне не верится. Не бросают русские своих так вот, запросто. Кажется, все.

Действительно, на этом экстренный выпуск новостей закончился. По экрану вновь запрыгали под разухабистую музыку мультяшные то ли белочки, то ли зайчики, то ли вообще черт знает кто.

Сергея била крупная дрожь. Он был в шоке: это какой же сволочи удалось на него такого понавешать?! Да как грамотно-то, поди, разберись, где здесь правда, где ложь.

– Валя, – сказал он дрогнувшим голосом, опасаясь, что она сопоставит кое-что и догадается, что речь шла о нем. И если поверит хоть в одну десятую этого параноидального бреда, то ведь может испугаться, сдать его властям! А в его теперешнем положении, да после такой могучей «рекламы», это – прямой конец, не ходи гадать! – Валентина, это не я. Это не про меня. Это…

– Да подожди ты, – ласково прервала его Берестецкая, погладив по взмокшему лбу. – Что ты вскинулся? Я не хочу знать, кто ты такой на самом деле. Мне это не важно. Достаточно того, что ты – русский, тебя ранили, тебе плохо. Пойми, я тебе верю безо всяких расспросов. Дошло, глупенький?

«Как еще дошло-то, – с облегчением подумал Полундра. – Все ты поняла. Но в ложь эту мерзкую не поверила и не испугалась. Эх, Валюша, до чего же ты женщина замечательная! Идиот клинический был этот, как там его, фамилию даже в мыслях не произнесешь… Словом, муж твой норвежский. Таких, как ты, на руках носить надо. Странно, внешне ничего общего, а ведь чем-то она мне Наташку напоминает. Э, стоп, старший лейтенант! Отставить лирику. Так ведь и впрямь без руки останусь. В лучшем случае. А в худшем… Ладно, замнем для ясности. Надо же, как они меня, сволочи… Но самому сейчас не справиться, сил нет, просто вырублюсь и все. Значит? Ведь ей придется, больше некому. А сможет? От такого крепкие мужики, бывает, в обморок валятся».

– Мне негде найти хирурга, – сказала Берестецкая, словно услышав его внутренний монолог, – да еще такого, чтобы потом молчал. А делать что-то надо. Что? Я могу чем-нибудь помочь тебе?

– Можешь, – слабо улыбнулся Павлов. – Взялась спасать, теперь не жалуйся. Если не достать эту гадость, то мне каюк. Придется тебе, Валюша, меня оперировать. Самогон, я так понял, у тебя есть? Уже хорошо, погуляем… Это у нас вместо наркоза будет, и когда закончишь, перед тем как бинтовать, выльешь стакан на операционное поле.

Полундра не ошибся в Берестецкой. Глаза у Валентины, конечно, расширились, но слушала она его спокойно, без всяких признаков истерики.

– Руки тоже самогоном протри перед тем, как начинать, – деловито продолжал Полундра, донельзя обрадованный реакцией своего будущего хирурга. – Нож острый есть? А, что я чушь несу, у меня на поясе десантно-штурмовой, он – как бритва. Ты его прокали на огне как следует. Теперь смотри внимательно: надрежешь здесь, здесь и вот тут. Потом просто сильно дернешь, только по-настоящему сильно. Не бойся сделать мне больно, я, скорее всего, уже буду в отключке. Если сделаешь все правильно, то серьезного кровотечения не будет. Но бинтуй крепко. О! Так у тебя даже индпакет имеется! Нет, ну повезло мне с тобой, Валентина… И еще мне нужна деревяшка какая-нибудь. Скажем, ложка деревянная. Зачем? А я ее зубами крепко зажму, это тоже вроде наркоза. Ну, что, начнем?

– Постой, – прервала его Берестецкая. – Ты после операции будешь некоторое время спать, так? Я тебя запру, а сама уйду к нам на базу. Там как раз пойдет второе заседание международной комиссии. Да, по катеру и по спутнику тоже. Думаю, что буду там не лишней, смогу помочь. Да не волнуйся ты, я не дура, про тебя ни слова не скажу. Как очнешься – просто жди меня. Еда – в холодильнике. Главное – никому не открывай. Это мой дом, и хотела бы я посмотреть, кто посмеет взломать дверь. Автомат? Под кроватью твой автомат, но постарайся без автомата обойтись.

Через десять минут все было готово к операции. Полундра поднял здоровой рукой полный стакан семидесятиградусного самогона:

– Первую – за наше знакомство, – и выпил, как воду, – эх, хорошо пошла!

Валентина, сосредоточенная и бледная, даже не улыбнувшись, протянула ему второй стакан.

– Вторую, по флотской традиции, за прекрасных дам, – Павлов нашел силы, чтобы тепло улыбнуться ей. – Теперь давай ложку на закуску и режь скорее!

Берестецкая решительно сделала первый надрез, затем второй, третий… Сергей лишь сжимал зубы так, что от ложки летела щепа. Но когда Валентина дернула засевший в ране гарпун, сознание оставило Полундру.

У нее оказались крепкие нервы, хотя к концу операции Валентину заметно пошатывало. Но она все сделала так, как нужно, и кровотечение, действительно, оказалось небольшим. Залив рану самогоном и туго перебинтовав ее стерильным бинтом индпакета, Берестецкая укрыла Полундру одеялом и села рядом с ним. Надо посмотреть, как у него с дыханием.

Дышал Полундра хрипло, но ровно. У него начался бред. Тихо, еле слышно, он шептал: «Наташа… Андрейка».

«Зовет жену и сына, – поняла Берестецкая. – Оттуда зовет. Что же меня-то никто так не любит?»

Она поправила одеяло, переоделась и через несколько минут уже захлопнула за собой дверь домика, в котором остался лежать Павлов. Теперь она спешила на экологическую базу «Гринписа». Главные события должны будут развернуться там!

А Полундра плавал в мучительном полубреду. Он снова и снова вместе с Натальей и Андрейкой ловил толстую рыжую кошку. Только теперь кошка росла, становилась все больше и больше, пока не превратилась в американскую подводную лодку. Теперь уже гротескная субмарина гонялась за Полундрой прямо по суше, прыгая и шипя по-кошачьи. На спине у кошки-субмарины сидел Роберт Хардер. Она уже один раз догнала Сергея и вцепилась ему в плечо. Если догонит еще раз, то ему несдобровать! Но где же «Нерпа»? Почему не идет к нему на помощь? И тут «Нерпа» появилась. Она, словно настоящий самолет, неслась низко над землей, на бреющем полете. Испуганная кошка-субмарина повернула, хотела трусливо убежать. Не тут-то было! Полундра, легко вскочив на свою верную «Нерпу», погнался за исчадием ада, которое посмело уволочь у его сына пластмассовую саблю. Сейчас мы тебе покажем! Залп, еще торпедный залп! Жалобно мяукая, кошка, снова ставшая маленькой и совсем нестрашной, просила пощады. Андрейка подошел к вороватому животному и торжествуя достал из кошкиных зубов свое оружие. А затем вдруг почесал ее за ухом. Кошка радостно замурлыкала.

Сергей тяжело вздохнул и провалился в полное забытье. Два стакана самогона Валюшиной выработки, да на голодный желудок… Не шутка, знаете ли!