9
Пользуясь своей прежней популярностью, Сергей Опарин довольно быстро и без особых хлопот учредил благотворительный фонд «Беловодье» и на первые пожертвования, сделанные опять же по старой памяти «Мемориалом» и фондом помощи бывшим политзаключенным, арендовал помещение и набрал небольшой штат. Подобные организации росли как грибы, и на опаринскую вначале никто не обратил внимания, посчитав, что отлученный от газет и телевидения журналист пытается создать свое дело и отыскал для этого подходящую нишу – облагодетельствовать всех несчастных. А поскольку эта категория населения была самой огромной, то помочь ей обрести счастье было невозможно в принципе. Однако же отмывать грязные деньги – лучше формы не придумать (чем, собственно, и занимались многочисленные фонды), и Сергея некоторое время никто не трогал. К тому же он с самого начала создал некий закрытый отдел фонда, который бы занимался исследованиями самого Беловодья и возможностями переселения туда в первую очередь своих любимых несчастных фронтовиков и тружеников тыла. Об истинных замыслах какое-то время знали только работники фонда, а официальная версия была более чем благородна – создание домов престарелых по принципу, заимствованному у канадских духоборов: они собирали своих стариков в одно место, обеспечивали их быт и развлечения, таким образом избавляя от тоски и одиночества. Затея эта многим нравилась, особенно быстро разбогатевшим людям, которые круглыми сутками занимались делом, бросая своих родителей на произвол судьбы, а потом выслушивая их ворчание. Своим проектом ему удалось заинтересовать Госдуму, некоторых клерков из Министерства социального обеспечения и банкиров, на счет потекли хоть и маленькие, но деньги, машина закрутилась, и появилось время заняться конкретно Беловодьем.
И в самый неподходящий момент его неожиданно пригласили в отдел по розыску иностранцев, где он бывал не раз, узнавая о судьбе пропавшего Адольфа фон Шнакенбурга.
– Кажется, мы нашли вашего штандартенфюрера, – сообщили там. – Вы сможете его опознать?
Сергей решил, что немец мертв и сейчас повезут в какой-нибудь столичный морг, однако привезли его в спецприемник для лиц, не имеющих документов. Сначала фон Шнакенбурга показали в камере, сквозь волчок, затем провели официальное опознание в кабинете. Бывший эсэсовец, казалось, выглядел несколько моложе, чем четыре года назад, намного бодрее, энергичнее, а самое главное – источал полнейшее счастье. Он уже отлично говорил по-русски, что и смущало милицию (не хотели признавать за иностранца), разговаривал весело и радовался всякому пустяку. Опарина он узнал сразу же, и восторгу его не было предела.
– Сергей! Сережа, как я счастлив! – бросился обнимать, но был оттащен милиционерами. – Спасибо тебе, дорогой! Ты открыл мне новый мир! Только сейчас, через пятьдесят лет, я понял, какую непоправимую ошибку мы совершили! И я еду теперь в Германию, чтобы найти виновных! Кто нас стравил и столкнул лбами! И найду их, будь уверен! Это говорю я, помощник Рудольфа Гесса, штандартенфюрер СС!
На все замечания и просьбы замолчать он как-то непринужденно и беззлобно матерился и продолжал свое.
После опознания Опарин попросил разрешения поговорить с немцем, и оперативник, сопровождавший его, разрешил на радостях (отыскали фашиста!), однако предупредил:
– Экспертиза признала его невменяемым. Свихнулся эсэсовец, сдвинулся на любви к России. Есть заключение…
В отделе по розыску Сергея все еще считали журналистом, делились подробностями, и он не переубеждал милицию.
– А мне показалось, он просто счастлив.
– То есть как это счастлив? Сидит за решеткой, без паспорта, в чужой стране, но смеется и радуется – неадекватное поведение!
И в этом Опарин не стал переубеждать. Поговорить с немцем можно было лишь в машине (его перевозили в другой спецприемник, для иностранцев), так что Сергей сел вместе с ним за решетку конвойного автомобиля. Фон Шнакенбург наконец-то обнял его, похлопал по щеке, как это делал фюрер с мальчишками из «гитлерюгенда».
– Я тебе так благодарен, Сергей! У тебя чистая душа, и ты настоящий русский человек! – все еще торжествовал он и сыпал комплименты. – Настоящий, истинный ариец! Это мы были свиньями и фашистами! Это мы присвоили себе право называться арийцами, совершенно не понимая, что это значит. А ведь Гесс предупреждал – и я сам это слышал! – не играйте с этим словом, нельзя манипулировать космическими понятиями в партийных целях, даже если они благородны. Рудольф знал, что говорил, и я в этом убедился!..
– Где вы были все это время? – спросил Опарин, чтобы прервать словесный поток.
– О, где я был, Сережа! – запел от восторга штандартенфюрер. – Если у нас есть немного времени, я расскажу!..
– Всего полчаса, – предупредил он.
– Успею!.. Я должен открыть тебе тайну Третьего рейха, – смеясь, зашептал немец. – С сорок третьего года я возглавлял группу «Абендвайс», которая подчинялась непосредственно Гессу.
– Это я знаю…
– Но ты не знаешь, чем мы занимались на вашей территории! Мы искали Шамбалу. Конечно же, тебе известно, что это. В России все знают и называют ее Беловодье.
– Вы были там? – Сергею стало жарко.
– О да! Да! – засмеялся он. – Но все по порядку! «Абендвайс» существовал десять лет, и все десять лет наша разведка рыскала по Тибету и Гималаям, по Индии, Непалу и Китаю, пока следы не привели на Алтай. Сначала на Монгольский Алтай…
– На Алтай?
– Разумеется!.. И только в сорок втором году мой предшественник, Курт Кински, вышел на Шамбалу. Она проходила под кодовым названием «Белый Вечер» – «Абендвайс». Но первая же группа разведчиков, заброшенная через Монголию, исчезла без следа, – смеясь, он постучал себя в грудь. – Как и я! Как и я пропал!.. Бедного Курта отправили на Восточный фронт, а Гесс взял из госпиталя меня. Я занимался Востоком, имел образование…
– Вы считаете, Шамбала, Беловодье… это на Алтае? – не выдержал Опарин.
– Я не считаю, Сергей! Я это знаю! Я – Адольф фон Шнакенбург! – снова похлопал по щеке. – Мои две экспедиции, две специально подготовленные группы тоже исчезли, растворились! Ха-ха! Рудольф сильно был раздосадован, но меня не ругал и не посылал на фронт. Он сказал: мы делаем ошибку, мы все время повторяем какую-то одну ошибку и проигрываем. И сказал замечательную фразу, за что получил мое глубокое уважение: «Нам не светит Белый Вечер!»
– У меня есть данные, то, что вы называете Шамбалой, находится на Таймырском полуострове, – чувствуя внезапное недомогание, неуверенно проговорил Опарин. – Аргументированные данные.
– Сережа, поверь старому фашисту! – непринужденно веселился штандартенфюрер. – Опытному исследователю многих аномальных явлений. «Абендвайс» на Алтае! Да, я забыл сказать сразу! Там я встретил Клемма и Тринка! О, какая была встреча! А на Монгольском Алтае еще жив старина Шнайдер. Они меня совсем забыли! А я узнал их сразу. Конечно, они постарели, но меньше, чем я, и волосы еще черные, почти черные… Если бы ты знал, кого я встретил на Тибете! Своего заместителя, Клауса Обершёнка… Я отправлял его с последней группой, возлагал надежды… И с ним в России случилась беда! Это ужасно, как пострадал Клаус! У него резко начались гормональные изменения. Если бы вы видели его, Сережа! Он превратился в животное, послушное, незлое, но животное. Бедный Обершёнк!.. Тринк пожалел его и до сих пор содержит в своем доме, по ночам водит гулять на поводке, чтобы Клаус не убежал. Делает попытки к побегу, но без Тринка он погибнет… А я возлагал на Обершёнка большие надежды! Но мы только то и делали, что возлагали надежды, а нам не светил Белый Вечер… Зато мы с виночерпием Тринком славно отпраздновали встречу! И Клаус сидел с нами, пил и ел, но никого не узнавал. Клемм и Тринк плакали и по-русски обнимались…
– Кто это? – стал путаться в именах Опарин. – О ком вы?
– Клемм и Тринк?.. О, целая история! Это люди из моих групп, которые я забрасывал в Шамбалу. Клемм – биолог, должен был проводить опыты… Да, Сергей, и на людях тоже, потому что Тринк отправлялся как подопытный кролик. И странно, с парнем, которого мы считали недочеловеком, здесь ничего не случилось. А с истинным арийцем Обершёнком случилось… – На миг погрустневший штандартенфюрер снова расцвел. – Они живут вместе пятьдесят лет! Их жены – родные сестры, много детей и внуков. А каких они выращивают свиней, и какую замечательную немецкую ветчину делают! Если бы КГБ обратил на это внимание – капут, полный провал!..
– Они до сих пор живут на Алтае? – Опарин начинал терять канву разговора, тупеть в своих собственных глазах, мысли прыгали и мешались, чего раньше не наблюдалось. И ускользала главная…
– Да, старики очень хорошо устроились, имеют дома, хозяйство…
– Не это хотел спросить! – прервал он. – Почему они исчезли? Почему не стали работать на вас? На Германию?
– Мы делали ошибку! – вскричал фон Шнакенбург. – Мы отправляли в «Абендвайс» порядочных людей, ученых, мыслящих людей, и на них сильно влияла Шамбала! Они сразу понимали: фашизм, Гитлер, Третий рейх – ложь, провокация. Им светил Белый Вечер!
– Нет-нет, я о другом, – окончательно запутался Сергей. – Где Шамбала? Почему на Алтае?.. Нет, постойте! В каком районе Алтая? Местоположение?
– Есть река Манорая! – с готовностью сообщил немец. – И Манорайская впадина! О, какое гадкое место! Мусорная свалка!.. Нет, космическая свалка! Химия, топливо, желтый мертвый лес…
– Где свалка? – Опарину уже казалось, мозги стали жидкими и булькали в ушах, как попавшая при купании вода. – Почему мертвый лес?..
– Отвратительная экология! Фу! – сморщился штандартенфюрер. – Люди там не живут! Их давно выселили, приказали уехать! Рождались больные дети, уродливые дети или мертвые… И рак! Страшная болезнь – рак!
Опарин вдруг почувствовал резкий приступ тошноты, зажал рот и горло и, боясь, что вырвет, постучал в решетку…
И внезапно понял, что с ним происходит: это была реакция на камеру, на неволю. Впервые после политической тюрьмы он по своей охоте попал за решетку, даже не подозревая, что он не способен и получаса выдержать в замкнутом пространстве…
А немец все еще говорил, снова смеялся, по-детски радовался и действительно вел себя неадекватно. Сопровождающий оперативник остановил машину и открыл клетку – Опарина выкинуло оттуда, как из пращи.
– Что это с вами? – насторожился тот. – Вам плохо?
– Ничего, ничего, – отмахнулся он. – Меня укачало. Просто укачало…
И пошел по улице, вдыхая воздух полной грудью, чтобы задавить тошноту. Тогда он впервые обнаружил в себе эту болезнь, чаще всего случающуюся у людей, уже перенесших заключение, боязнь камеры, строго ограниченного пространства. Потому для них легче была смерть, чем неволя…
Конвойная машина уехала, и лишь тогда он вспомнил, что даже не попрощался с немцем…
Событие это не то что поколебало уверенность Опарина в местоположении Беловодья, но заставило снова перечитывать добытые тетушками архивы и расшифровывать самому англонемецкие письмена. И уже в который раз анализировать всю встречу и странную беседу с немцем, невесть откуда выплывшим. Всякий раз Опарин приходил к выводу, что фон Шнакенбург на самом деле в России сошел с ума, однако, как у всякого душевнобольного, виделась ему некая гениальная, прозренческая мысль – эдакое зернышко истины в куче плевел. Что-то он недоговорил! Или Сергей недослушал, охваченный приступом аллергического заболевания…
Так или иначе, временно устранившись от дел фонда, он снова загорелся поиском, точнее, подтверждением собственных выводов. Многие самостоятельно переведенные тексты мало что прибавляли к известной ему информации, определенный интерес и алтайское направление поиска давал документ, написанный на немецком неким Адамом и адресованный Льву Троцкому, о чем была пометка на полях, и датированный апрелем восемнадцатого года. И была еще виза, оставленная самим Дзержинским: «тов. Блюмкин! Любыми путями не выпускайте оккультистов из-под контроля. Доложите свои соображения».
А сам текст выглядел так:
«Эрзах! В последние месяцы нас особенно настораживает усиление активности так называемого „Общества Шварцмери“. Из Мюнхена, а позже из Ростока от Баала получены серьезные сообщения, что экспедиция в Индию, вероятнее всего, состоится уже в этом году, не позже июля. Заброска людей и снаряжения планируется по восточному маршруту через Анкару, Захедан, Карачи. При этом в Пакистане при содействии своей агентуры группа полностью меняет „кожу“ и явится на Тибет уже в виде членов некоего благотворительного и просветительского общества из Североамериканских Штатов. Сообщение из Белграда от Аббата противоречит этому, но вполне возможно, что является основным вариантом, по которому проникновение в Гималаи предполагается через твою территорию по пути, который некогда проделал тверской купец. Считаю это более вероятным и оправданным с точки зрения взглядов и устремлений „Шварцмери“. Но не следует выпускать из поля зрения Алтайского направления. Причем, опять же с помощью своей агентуры в России, экспедиция намеревается перекраситься в более приемлемый для Индии цвет – русский, и под видом беженцев от вашего террора поселиться на границе с Непалом. Аббат также информирует, что возглавить экспедицию намерен известный тебе доктор Виденхоф. Состав примерно из пяти – семи членов, среди которых есть и супруги Гросвальд, все сносно владеют русским, могут иметь документы как австро-германского, так и балканского происхождения. Негласное финансирование открыл опять же известный тебе „железный банк“ на улице Рыцарского ордена, отпущенная первоначальная сумма – более миллиона старых марок золотом. Внедрить в общество или хотя бы приблизить к нему наших людей не удалось до сих пор и вряд ли удастся в будущем, а оставить бесконтрольно весьма опасно, поэтому остается единственное – не допустить „Шварцмери“ в Индию. Сделать это реально можно только сейчас, когда формируется экспедиция, или когда доктор Виденхоф отправится по восточному, или купеческому, маршруту. Восточный путь находится под нашим наблюдением, впрочем, как и агентура общества в Карачи. Контроль за купеческим, а также за алтайским вариантом полностью возлагается на тебя, Эрзах. Предлагаю провести следующие мероприятия:
1. Взять под наблюдение весь среднеазиатский маршрут движения Афанасия Никитина, блокировать передвижение европейцев с любыми документами и особенно – с крупными суммами наличных денег или ценностей.
2. Наладить доскональную проверку на предмет выявления людей «Шварцмери» и при обнаружении кого-либо из членов экспедиции негласно препроводить в Смоленск, далее по нашим каналам Аббату.
3. Немедленной ликвидации по твоему усмотрению в удобном для этого месте подлежат только супруги Гросвальд. Святые Дары доставить нашими каналами Баалу.
4. Взять под наблюдение всякое передвижение людей через Горный Алтай в Монголию и обратно, по возможности перекрыть границу и отслеживать поведение местных жителей в районе Манорайской впадины.
5. Ускорить формирование специального корпуса по плану комиссии будущности. Настаиваю, чтобы использовали для основы его сибирское и донское казачество как самое близкое по эмоционально-психологическому ряду. Через Туруханского Зайца решить все вопросы с Карликом и Славянином относительно броска на Юг. При необходимости удовлетворить амбиции. Полагаю, именем Карлика стоит назвать Петроград, это ему польстит. Именем Славянина – несколько мелких городов. Не забудь и Туруханского Зайца. А себе выбери город по достоинству. Уверен, после этого все образуется.
6. Бросок на Юг ориентировочно определить на сентябрь – октябрь этого года, после сезона дождей. К этому времени важно завершить формирование корпуса и подбор командных кадров. Советую безбоязненно привлечь для этой цели старых генералов и одновременно усилить идеологическое обоснование похода по освобождению индийского рабочего класса. Немедленно заключить временный мир с Германией по принципу «ни войны, ни мира».
7. Прочее: профанирующих раскольников и самовлюбленных идиотов типа Блюмкина, Ходковского и Соркина для начала предупредить. Напомни Карлику: за ним швейцарский должок. Пришлю Сына Хамова, пусть не скупится, даст столько, сколько Хаммер возьмет. Туруханскому Зайцу решить вопрос с царским семейством. Местом заключения избрать Урал, желательно Екатеринбург, и что-нибудь связанное с именем Ипатий. Святые Дары переслать нашими каналами в Давос Раббину. Изыскать возможности разрыва всех отношений России с «железным банком» и его резидентами. И следовало бы ослабить ваш красный террор, поскольку он отрицательно действует на нервы психопатической Европы. Ищите другие, более оригинальные способы мести за собственные жизни.
Престольное братство. Адам».
Для того чтобы разобраться во всех тайных революционных интригах, тем более на международном уровне, мало было целой жизни, и Опарин давно уже потерял интерес к этим проблемам, загоревшись совсем иными, более близкими уму и сердцу. Однако прямые указания на Манорайскую впадину, названную штандартенфюрером, настораживали и заставляли продолжать поиски.
Еще один документ, тоже на немецком, являлся как бы продолжением первого и также упоминал об Алтае. К нему был пришпилен пустой, без росписей, перечень первых лиц государства, имеющих право с ним ознакомиться, и стояла обезличенная, маловразумительная виза: «Рекомендовано не разглашать, поместить в архив № 00017». Тоже обезличенный автор записки сообщал некоему Хорогу в Мюнхен, что из достоверных источников ему стало известно местонахождение человека, носящего сейчас имя Один, и что, по непроверенным данным, это и есть сын Владимира и Натальи Гросвальд, германских подданных русского происхождения. Сарда Гросвальд, который живет уединенно где-то в Горном Алтае, но ходит на Тибет, имеет доступ в секту «Древних» и право совершать некие ритуальные действия.
В данном случае Опарина мало интересовало, кто он, этот всесильный, рекомендовавший не разглашать сей документ даже высшему руководству; больше всего удовлетворяло, что экспедиция Виденхофа прорвалась в Индию через все заслоны и супруги Гросвальд, которых Адам приговаривал к смерти, остались живы и даже родили сына со странным именем Сарда. Любопытно было еще и то, что эту чету искали враждующие между собой тройки Троцкого (в его команду входили Свердлов и Трилиссер) и Дзержинского (с ним Бокий и Блюмкин). Конечно, первая тройка оказалась более активной, и Троцкий замыслил, но из-за упорства Карлика не осуществил, поход на Индию, хотя специально подобранный из лучших бойцов и командиров Красной Армии экспедиционный легион стоял наготове. Это был долгий, дорогой, но лучший вариант поиска: под видом освобождения трудового класса и крестьянства далекой и загадочной страны захватить ее и профильтровать все население. Тройка Дзержинского имела свои виды на Индию и мыслила не армейскими операциями, а методами ЧК, привлекая ученых, оккультистов, мистиков и направляя свои усилия не только на розыск загадочных супругов, но и Шамбалы, особой страны магов, чародеев и медиумов, владеющих знаниями древнейшей цивилизации. Для этой цели Блюмкин выезжал на Алтай, однако там у него проявилась эпилепсия, которой раньше не бывало, и он вынужден был вернуться.
Потом в этих командах менялись имена главных действующих лиц, кто-то умирал, кого-то расстреливали или губили в лагерях, а поиск продолжался с нарастающим упорством, причем по традиции чуть ли не всегда противоборствующими сторонами, например, НКВД и немецкой тайной полицией, которые в Индии иногда сталкивались нос к носу. После войны супругами Гросвальд занимался сам Берия, какие-то американские спецслужбы, некий фонд «Астрийский легион», существующий неизвестно в какой стране, и даже само общество «Шварцмери». Собственно, почти весь послереволюционный период посвящался поиску этих супругов.
Причем все, кто занимался розыском Гросвальдов, словно сговорились никогда не называть причины, зачем они это делают. Сговорились, независимо от явного соперничества и вражды между собой. Опарин чувствовал: еще немного, и можно утонуть в исторических загадках, потерять убежденность, и, чтобы отмести сомнения, он поехал в Киров.
Ученый Неверов оказался еще крепким, подвижным человеком лет пятидесяти, весьма жизнерадостным и с совершенно светлым умом. Пятнадцатилетнее пребывание в психбольнице, подавляющие волю уколы отразились лишь на одном: глаза его были отделены от души, а тут еще врожденное косоглазие… Без привычки было не понять, о чем он думает, куда смотрит и где в тот или иной миг пребывает его душа.
Печально было видеть, что этот мыслитель болен…
Опарин знал, что Неверов живет один, но в доме ученого оказались ученики, постоянно жившие тут около года: два американца, совсем молодая итальянка с орлиным носом и альбиносного вида швед, которые записывали каждое слово учителя, вели тот же образ жизни, что и он, и были в восторге от его гениальности. Они безропотно и страстно исполняли всякую его волю, готовили пищу, мыли полы в доме, мели двор, что-то ремонтировали, красили, занимались рассылкой писем и ни минуты не сидели без дела. А сам Неверов, босой, обряженный в платье из грязной мешковины, под которым ничего больше не было, медленно расхаживал, сверкая голыми коленками, и время от времени произносил нечто подобное:
– Правая нога человека существует для начала всякого движения. И прежде чем что-то сделать, сосредоточьте на ней все свое внимание и лишь после этого начинайте движение…
После освобождения из застенков лечебницы он несколько отошел от поиска прародины человечества и увлекся идеями Порфирия Иванова, объявил себя его духовным наследником и ходил по снегу босиком, обливался водой на морозе и считал, что тело следует держать в постоянном холоде, чтобы через несколько поколений понизить его температуру на один градус и тем самым замедлить процессы старения организма. Журналиста Опарина он знал по газетам и потому, пользуясь случаем, решил сразу же сделать его своим соратником, чтобы тот стал глашатаем холодного, северного образа жизни. Пришлось вместе с ним и иностранцами походить босиком по земле, облиться ледяной водой из колодца, поесть без хлеба и соли репчатого лука с сырой морковью, и, воспользовавшись паузой, когда у Неверова и учеников наступит обязательный час молчания (по его мнению, такой ритуал дает наивысшее внутреннее сосредоточение) – медитации, Сергей начал рассказывать о своих предположениях относительно Таймыра и Беловодья. Но только подошел к теме, как ученый нарушил обряд и резко оборвал его на полуслове.
– Молчать! Не смейте! – Глаза и душа его впервые совместились, и Опарин увидел перед собой сурового, жесткого и вполне здорового человека. Американцы было раскрыли рты, мол, это очень интересно, и были тут же по-зимогорски наказаны. Учитель достал из своей одежины две большие булавки, на глазах Опарина и остальных учеников проколол им языки, оставив эти булавки торчать. Затем продлил им молчание еще на час, а сам взял Сергея под локоть жесткой рукой, отвел за огород и стал делать выговор:
– Что вы молотите языком, когда я объявил час молчания? Вижу! Вижу, зачем вы пожаловали! И вижу, что вы человек посвященный!.. Но это не значит, что надо разлагать мне учеников. Вы лишаете их радости познания бытия! Вы порождаете в них сомнения в учителе!
– Ничего себе радость! – возмутился Сергей. – Зачем же им языки прокалывать? Это ужас!
– Вы ничего не поняли! Ужас… – Неверов выпустил локоть. – Да они счастливы! Счастливы, даже когда получают наказание. Они же все там рехнулись от благополучия, лени и тоски! А я им приношу счастливые моменты познания!
– Познания чего? Жестокости?
– Познание тайны русского народа! Они ведь за этим ко мне пришли… Думаете, приятно ходить в этих лохмотьях, лить на себя воду или морозить ноги на снегу?.. Да я с детства холода боюсь! Но они же ждут этого! Ждут чего-нибудь необычного, нестандартного! А поскольку у них сознание на примитивном уровне и они ни о чем, кроме всяких индейских обычаев или загадок инков, не слышали, то приходится изобретать нечто им знакомое. Язык проколоть – это они понимают!.. Человек чувствует себя счастливым, когда познает тайну через знакомые ему образы и ритуалы. Им же потом у себя на родине придется открывать подобные школы. А чем они привлекут к себе обожравшуюся и тоскующую публику? Да только «зимогорством»! Потому что у них разум дремлет, а душа пустая, как бубен. Вот и радуются всякой дикости! И им не нужно знать ничего ни о родине человечества, ни тем более о Беловодье.
– Значит, ваш научный труд о Таймыре – такая же авантюра и выдумка, как и школа? – спросил Опарин, теряя доверие.
– С чего вы взяли?.. Труд о родине человечества создан для внутреннего национального пользования, а не для этих… – Он кивнул в сторону дома. – А мне нравится ваша идея насчет таймырского Беловодья. Есть рациональное зерно. Главное, там холодно, всегда холодно и можно не обливаться… Если у вас есть благородные замыслы – действуйте! Действуйте без промедления, пока мир окончательно не превратился в сумасшедший дом и не опустился в бездну мрака и хаоса. Несите эту светлую мысль, освещайте путь людям. И пусть прозреют слепые!
Можно было прощаться с ним и уезжать, однако Неверов снова схватил за локоть, притянул.
– Вижу, вы человек не только посвященный, а еще мыслящий… Что мне посоветуете? Видели эту макаронницу у меня? Глубоко несчастная барышня, и больна. Семнадцать попыток суицида. Насмотрелась с детства сексуальной заразы, и ей втемяшилось, что совокупление с ней – божественно. Нет, вылечить, конечно, можно, дать ей возможность, к примеру, почувствовать русскую бабью долю. Но ведь уедет и опять заболеет. Потому что страшна, как баба-яга, кто с ней в постель ляжет? Опять завихрения начнутся… Как вы считаете, если я объявлю ее богиней любви – поможет? Но с полным запретом секса? Какой у богини может быть плотский секс!.. Поможет?
– Не знаю, – чтобы отделаться, сказал Опарин.
– Вот и я пока не знаю. Сомнения мучают. Объяви, так эти убогие американцы с нее не слезут. Им же так-то женщины не нужны, но если макаронница – богиня и есть запрет – в доску расшибутся. Любовь, не любовь – они уже этого не понимают. Конечно, рискованно, да пусть хоть чуть-чуть почувствует себя женщиной…
Сергей высвободил руку и пошел задами, выискивая проулок между огородами, чтобы выйти на улицу.
– А что со шведом делать – не посоветуешь? – вслед спросил Неверов. – Сын миллионера, свой самолет есть, даже человечину пробовал. Ни холодом, ни обливанием уже не поможешь! Ты не знаешь, чем бы его таким полечить?..
Полоса крупных разочарований еще не убила надежду, и Опарин решил испытать последний шанс – встретиться с академиком Насадным. В Питер он приехал ранним весенним утром и, невзирая на время, стал стучать в двери – звонок оказался отключенным. Достучался лишь к вечеру…
Исследователь звездных ран кипел от гнева, когда открывал, однако, пытливо взглянув на гостя, смилостивился и впустил. Дело было первого мая, в праздник по советскому календарю, и по этому случаю академик обрядился в парадный костюм с двумя звездами Героя Социалистического Труда и десятком орденов. Столь мощный «иконостас» на груди никак не сочетался с внутренним убранством квартиры, и бескорыстный искатель счастья для униженных и оскорбленных в тот же час отнес Насадного к своим пациентам.
– Что вам угодно, молодой человек? – встретил он журналиста ледяным вопросом, и что бы потом Опарин ни говорил, какие бы доводы ни излагал, каменный тон академика не изменился. Его никак не поколебала повесть об отсидке в политической тюрьме, о доле диссидента в России, впрочем, как и рассказ о журналистской деятельности, приведшей к новому противостоянию власти. И лишь когда он поведал, что ищет страну счастья – Беловодье, иначе говоря, родину человечества, голос Насадного чуть оттаял и сделался старчески дребезжащим.
– Вы больной человек… Понимаете, что вы – больной человек?
– Возможно, – согласился Опарин. – Есть элемент навязчивой идеи… Почему же те, кто считает себя здоровым и выглядит здоровым, ничего не делают?
– Никогда не задавайте мне риторических вопросов, – обрезал академик. – Что вы от меня хотите?
– Указать место, где произошел человек, где пробудился его современный разум.
– Зачем это вам?
– Хочу собрать всех несчастных, обездоленных, страдающих, всех обиженных и невинно наказанных, чтоб поселить в Беловодье.
– Абсурд! Этого невозможно сделать! Никогда!
– Все лишь говорят – невозможно, бессмысленно, неразумно, а кто-нибудь пытался это сделать? А вот я попробую!
– Подобные опыты были, – тяжко вздохнул академик, уклоняясь от блестящего взора. – Двести лет назад такие же романтики бросились за океан, в Америку. Но за ними ринулись полчища летариев… – преступников, человеческого отребья, и Новый Свет превратился в мусорную свалку. Полюбуйтесь теперь на страну счастья, подумайте, на чем она стоит… И так было всякий раз, как только открывали на земле неизвестный материк или остров.
– Как странно! – очарованно произнес Опарин. – Никогда не рассматривал Америку как Беловодье…
– А ее и нельзя так рассматривать. Искали-то Индию, а открыли… еще одну землю обетованную для рабов и сброда. Европа очистилась от грязи, и до середины прошлого века был относительный покой. Нет худа без добра…
– Нет – вы знаете… Я же чувствую!.. Знаете и не хотите сказать. Она же существует, родина человечества?
– Вероятно, где-то существует. Иначе бы люди не искали.
– Но где? Где родился человек?
– Говорят, в Африке, – попытался уклониться Насадный. – От обезьяны, в процессе эволюции. Почитайте Дарвина, и все станет понятно.
– Думаете, не читал?.. Вы же сами не верите в это!
Его больной взор сиял, дыхание стало отрывистым и поверхностным.
– О каком человеке вы говорите? – мрачно спросил академик.
– Знаю, вы работали на Таймыре! И открыли метеоритный кратер… Даже построили там город будущего!
– Сейчас это мертвый город… Вам ни о чем это не говорит?
– Признайтесь, Беловодье – это и есть ваш метеоритный кратер?
– Блаженны верующие…
– Хорошо, не говорите! – замахал руками Опарин. – Вижу, не можете открыть мне тайны. Но я все понял.
– Беловодье – райский сад! Какой к черту сад в Арктике? Вы соображаете? – теперь уже возмутился Насадный. – Земля Санникова – мечта, и не более. Только мечта о Беловодье! Миф!
Опарин улавливал недосказанность, полагал, что академик повязан какой-то клятвой и потому молчит. В общем-то, и правильно делает, поскольку приобщенный к существу вопроса человек и так все поймет.
– Я заселю этот город! – пообещал он. – Продолжу ваше дело. И если есть желание, приезжайте. Там вы будете счастливы.
– Безумец! Ваша община, ваше Беловодье немедленно окажется под властью дарвинов! И вы тоже…
– Под властью кого? – переспросил Опарин.
– Людей, которые живут на свете всего один раз, – поняв, что затронул ненужную тему, уклонился собеседник.
Однако от проницательного журналистского ума уклониться было невозможно. Он нащупал жилу, ключ к разгадке знаний академика.
– Кто такие дарвины? Последователи известной теории?
– В какой-то степени, да…
– А если быть точнее?
– Вы что, следователь?
– Нет, я журналист!
– Не вижу большого отличия, – пробурчал академик. – Журналисты обслуживают власть. А всякая власть сейчас принадлежит летариям…
– А это кто такие?
– Дарвины…
– Я не обслуживаю власть! И никогда не обслуживал! – с гордостью сказал Опарин. – Всегда стоял к ней в оппозиции и делал это интуитивно.
– Хотелось бы верить, – проговорил Насадный, глядя куда-то мимо. – Впрочем, да иначе не мечтали бы о Беловодье…
– Если этим дарвинам принадлежит власть, значит, они деятельные, предприимчивые люди?
– Да, этого у них не отнимешь. И жить торопятся, и чувствовать спешат… Потому что срок отмерен – душа умирает с телом.
– Ну, ну! – поторопил Опарин, сдерживая трепет собственной души. – Продолжайте! Они такие же люди, как все? Или есть какие-то приметы, отличия?
– Сейчас они очень похожи на людей, – не сразу вымолвил Насадный. – Практически такие же, хотя мы их очень точно чувствуем, узнаем и редко ошибаемся. Они живут среди нас и давно смешались с нами, однако это лишь видимость – настоящего смешения нет и быть не может. Поскольку у них совершенно другая природа, чем у всего остального человечества.
– Другая природа? Что это значит? Они что, пришельцы из космоса?
Академик усмехнулся и встал, отчего Опарин почувствовал себя наивным юнцом и решил молчать.
– В том-то и дело, что они земные, и, можно сказать, из земли пришли, – почему-то устало произнес искатель звездных ран. – Но произошли от приматов. Это ракшасы, потомки Пуластьи. Так их называют в Махабхарате. Правда, о происхождении у них на лбу не написано. Когда стреляли желтыми стрелами с отравленными наконечниками, еще были не людьми, а просто воинствующими дикими существами. И очень легко узнавались. Потом они отличались тем, что изобрели способ обогащения, прежде немыслимый, – давать деньги в рост. Впрочем, они отличимы и сегодня, и не обязательно опытным глазом, поскольку остаются такими же воинственными, беспощадными и по-прежнему занимаются древним промыслом – дают деньги в кредит под проценты. Деньги зарабатывают деньги… И еще, полное отсутствие совести. К сожалению, это участь всех, кто живет в первый и последний раз. Они чувствуют свой короткий век, и потому, как комары, надоедливы и очень больно жалят. Отсюда их стремление управлять, властвовать, накапливать состояния… Они проникли всюду, потому что имеют более высокий социальный потенциал, как все, живущие лишь единожды. Большинство государств – увы! – находятся под их управлением, и Россия в том числе. И в каждом из нас теперь сидит маленький дарвин, эдакая симпатичная мартышка с хорошо развитым жевательным аппаратом. В одном человеке она жива и активна, в другом дремлет, но можно разбудить ее в любой момент… Вам не приходило в голову, отчего добропорядочные люди иногда идут на обман, подлость или преступление?
– Постойте, – вдруг спохватился Опарин. – Значит, Дарвин написал об их эволюции?
– Дарвин был сам из породы дарвинов. И поведал миру, как появились его соплеменники. Он и термин этот как бы утвердил: раньше их называли летариями.
Опарин слушал его с клокочущим сердцем и дыханием, однако вскормленный за много лет журналистской практики тайный червь сомнения то и дело норовил выползти наружу и принять позу кобры.
– А другие люди?.. Нет! В то время уже был человек разумный? – спросил он страстно.
– Конечно, был. Иначе как бы мы узнали об этом? Летарии разнесли и утвердили мысль о смертности человека, – продолжал академик, находясь в состоянии глубокой задумчивости. – От них пошла ложная аксиома, дескать, что из земли пришло, в землю и уйдет, – ведь гои предавали мертвое тело огню, тогда как дарвины, прежде съедавшие своих покойников, стали закапывать их в землю.
– Кто такие гои?
– Люди Звездной Раны, имеющие божественное начало.
– Все равно не понимаю! – чуть ли не закричал от досады Сергей Опарин. – Это фашистская теория – делить людей по сортам!
– А разве вы не делите их в обыденной жизни? Хотя бы по признаку наличия совести?
– Да-да, – признался он, смущенный. – Это я понимаю…
– Дарвины придумывают законы, то есть определяют правила игры, условия, чтобы не пожирать друг друга. И все равно поедают своих соплеменников, потому что невозможно создать заповедей выше, чем законы совести. Их влияние очень сильно и воздействует незаметно. В один прекрасный момент вдруг обнаруживаешь, что у тебя вместо чувств начинают появляться страсти. Вы разделяете эти понятия – чувства и страсти? Можете себе представить, что будет, если произойдет полная подмена? Человек обретает демоническое начало.
– Почему-то никогда ничего об этом не слышал, – признался Опарин. – Но все время верил, что произошел не от обезьяны.
– И не услышите… И не вздумайте писать! Вас немедленно объявят фашиствующим журналистом.
– Какой смысл цивилизованному Дарвину воспевать эволюцию человека из обезьяны? Когда по логике вещей он должен всячески это скрывать?
– Была цель – низвергнуть гоев, – невозмутимо, как перед студентом, стал излагать Насадный. – Приземлить божественную природу той части человечества, которая всегда довлела над обезьяньей природой дарвинов, стереть разделяющие грани материалистической теорией эволюции. В прошлом веке тоскующий разум человека был падок на новомодные и оригинальные теории. Но все началось много раньше, и основоположником был известный вам Аристотель. Он вскормил и послал Александра Македонского в его знаменитый поход с единственной целью – уничтожить все древнейшие памятники истории существования человека благородного. Так была сожжена Авеста, подобная участь ожидала и Индийские Веды, если бы против этого не восстала его армия. Поистине великий полководец, гой из царского рода, прозрел, когда уже было поздно. Его умертвил посланник Аристотеля. А из его учения выползли все самые мерзкие теории, в том числе дарвинский марксизм. Но как бы они ни старались, стереть эту грань невозможно лишь по одной причине: дарвины живут на свете всего один раз, тогда как гои, имея другую природу, – по сути, вечно. Отсюда и возникает зримый отличительный признак – иные мироощущение, совесть, отношение к власти, к жизненным ценностям. Кто живет в материальном мире, тот может объяснить все, но это еще не значит найти истину.
Опарин долго молчал и затем, чувствуя родственную душу, неожиданно предложил академику поехать вместе с ним на Таймыр.
– У меня есть деньги на экспедицию! – заверил он. – Впрочем, нет, я хотел сказать… есть цель. Есть информация! Через несколько десятков лет теплые океанические течения изменят русла и уйдут в северные моря. Потоки теплых рек сойдутся в районе Таймырского полуострова и Северной Земли.
– Я устал, – признался Насадный. – И еще не так стар, чтобы ездить по местам, где мне было хорошо… И вам не советую.
Опарин не послушал совета и, покидая заваленный камнями дом академика, уже решил ехать на Таймыр, чтобы самому посмотреть на Астроблему и родину человечества. Пора было отказываться от всевозможных толков, учений и воззрений, а начинать строить собственное представление о Беловодье.
Он взял деньги, какие были на счету фонда, и вылетел в Латангу через Красноярск. И вот здесь, поджидая свой рейс, он обратил внимание на объявление в местной газете, вызвавшее сначала усмешку, а затем крайнюю обеспокоенность. «Компания “Белые братья” приглашает к совместному строительству общества двадцать первого века! Всех россиян, уставших от экономических и социальных кризисов, от дурных политиков и преступной среды, всех русских людей, стремящихся жить традиционной общинной жизнью, всех, кто чувствует себя бездомным, гонимым и несчастным, мы готовы принять под свою защиту. Каждый получит посильную работу, благоустроенное жилище, бесплатное медицинское обслуживание, образование и достойную жизнь в экологически чистом районе нашей планеты. Преимущественным правом пользуются мужчины и женщины от шестнадцати до пятидесяти лет – возраста мечты, созидания и надежд! Мы ждем вас, чтобы вместе вступить в третье тысячелетие!»
И было несколько контактных телефонов…
Опарин не сразу понял, что это – конкуренты! Причем уже развернувшие свою деятельность, если дают такие объявления. И не где-нибудь, а здесь, в Сибири, в относительной близости от Беловодья! Благородная, оригинальная мысль всегда носится в воздухе, и выигрывает тот, кто первый ухватил и реализовал ее.
И не благодарное это дело – идти за счастливчиком следом, подбирая за ним отвал отработанного материала.
Он несколько раз порывался связаться с этими «Белыми братьями» (уж не одноименная религиозная ли это секта, некогда процветавшая в Питере?) и уже снимал телефонную трубку с автомата, но всякий раз спохватывался, что не готов к разговору с конкурентами: что им сказать? Замысел он свой не запатентовал, предъявить права на идею нельзя, а потом – эта компания уже работает, уже созывает несчастных и готова предоставить им всяческие блага, тогда как он лишь ищет подходы к реализации своих устремлений. Разве что побеседовать на предмет обмена опытом?..
Некоторое время Сергей ходил и успокаивал себя, что Сибирь огромная, что благотворительного дела тут хватит всем и важно сейчас точно установить, где же существует Беловодье. А установив, можно достаточно легко обойти всех конкурентов, ибо другой страны счастья на земле не существует.
Потом, уже в самолете, он все-таки пожалел, что не позвонил и не выяснил хотя бы примерного месторасположения «Белых братьев». Ведь это ни к чему не обязывало, а на обратном пути, в виде получения опыта и истинного представления о благотворительной компании, можно было использовать известный журналистский прием: принять приглашение, войти и увидеть все изнутри.
Первое, что бросилось ему в глаза на стене латангского аэропорта, – реклама «Белых братьев», весьма напоминающая агитплакаты комсомольских строек: улыбающиеся, красивые мужчина и женщина в белом стояли на фоне сверкающего стеклянного купола – космического сооружения! – и звали за собой. Правда, строитель общества двадцать первого века немного смахивал на Шварценеггера, а женщина отличалась от комсомолки коротенькой юбочкой и заметной сексапильностью.
Ниже была надпись: «Белый Город – город будущего!»
У Опарина сразу же от обиды защемило сердце: они успели раньше! Это же надо – с кровью родить идею, пройти такой путь, с великими трудами установить местонахождение Беловодья, чтобы приехать сюда и обнаружить свой воплощенный замысел!..
«Белые братья» все делали правильно, последовательно и изобретательно, будто мысли его считывали! Только вот не они, а он шел по их следу, совсем с коротким отрывом: судя по новенькой рекламе, развернулись они недавно – год или максимум два назад, а это еще обиднее…
Червь тщеславия снова зашевелился, когда в деревянном, давно не ремонтированном аэровокзале он увидел отгораживающую часть помещения стойку, за которой начинался совершенно иной мир: отделанные матово-белым пластиком стены, мягкая мебель, журнальные столики с пепельницами, огромные тропические растения, тихий свет, легкая музыка и ни души. Венчал «окно в двадцать первый век» все тот же плакат, только меньшего размера.
Транзитные пассажиры, как перелетные птицы, присевшие переждать непогоду, бродили вдоль этого чуда, наверное, вспоминая свою неустроенную, холодную северную родину. Если кто-то стоял возле барьера чуть дольше, откуда-то из глубины возникали мужчина и женщина – полные копии рекламных и, улыбаясь, вежливо распахивали сверкающие металлические створки дверей, приглашали войти, однако люди почему-то отрицательно вертели головами, пятились и уходили. Только непосредственные дети тянули, звали родителей в сказочный мир, и часто родители уводили их со слезами.
В Опарине проснулся журналист, и он, некоторое время понаблюдав за жизнью поделенного надвое аэропорта, подошел к супружеской паре, которая только что глазела за барьер, но отказалась от приглашения и резко ушла в толпу.
– А почему вы не пошли? – спросил он, извинившись. – Там ведь лучше, чем здесь.
Муж смерил его строгим взглядом, хмыкнул:
– Ну иди сам! Чего ты тут?.. Агент этих братьев, что ли?
– Нет, я журналист. – Он представился. – И у меня не простое любопытство.
– Нам здесь привычнее, – сказала жена.
– Мы оба военнослужащие, из Анадыря, – с легкой тоской проговорил муж. – А так бы можно войти, посидеть, посмотреть, музыку послушать.
– Ага, как сдерут потом – зарплаты не хватит, – вставила жена. – Послушаешь рублей на сто.
– Да нет, они денег не берут, – заверил супруг. – Я видел, заходили. Даже соку или вина бесплатно подадут…
– Догонят и еще поддадут…
– Сам видел! И говорят, у кого денег на билет не хватает – добавляют. И возврата не требуют!
– Тут бы очередюга была уже…
– А все думают как ты и боятся!
– Сходи попроси! Может, добавят – не унесешь…
– Вон мужик стоит! В Тикси из отпуска летит! Четыреста рублей отщелкнули! Поди и спроси! Погляди – рожа счастливая!
– Да он ихний! На них работает! Реклама!
– Я его знаю! Из Тикси, со зверопромхоза! Поди спроси!
Чтобы не вызвать семейной ссоры, Опарин отошел в сторону. Не так-то просто было задавить собственное тщеславие и порадоваться чужому успеху. И сколько бы ни уговаривал себя, что братья эти совершили прорыв, делают благородное дело и нечего им завидовать – напротив, радоваться бы! – так до конца и не уговорил, не задавил грызущего червя; он-то и толкнул Сергея испытать, что это за город будущего – Белый Город.
Он много раз проникал во всевозможные организации, вплоть до Министерства обороны, под чужой личиной, иначе всего не увидеть, да и не покажут, что не следует показывать журналисту, а значит, и скандального материала не будет. Поэтому он не испытывал трудностей с перевоплощением. А раскрыть себя – могут и отказать конкуренту… Сергей минуту покрутился возле барьера, и вышедшая из тени живая реклама растворила перед ним никелированные створки.
– Прошу вас! – улыбалась ему фотомодель. – Входите, смелее! Отдохните у нас. Сюда, пожалуйста.
Его проводили за столик, где лежали рекламные проспекты, и на несколько минут оставили одного, осматриваться. Ни назойливости, ни желания угодить – все продумано. Опарин раскрыл проспект: на развороте два веселых человека средних лет, два близнеца довольно скромно улыбались, а подпись сообщала, что это и есть братья Беленькие, Борис и Нестор, организовавшие компанию «Белые братья». Описание ее устройства, цели и задачи он пробежал взглядом по диагонали, понял, что руководствовались братья теми же идеями – сделать жизнь человека чуточку счастливее, помочь ему обрести себя в сложном мире становления новой социально-экономической формации в России. А дальше шли цветные слайды – снимки города с высоты птичьего полета, улицы крупным планом, лица довольных людей, огромный снимок стеклянного купола, внутри которого видны пальмы, лианы, увитые орхидеями, дорожки, бегущая вода, а на переднем плане, сразу за стеклом – попугай, весело смотрящий на зимний морозный пейзаж…
Он незаметно и придирчиво исследовал снимки – нет, на фотомонтаж не похоже, четко просматриваются очертания зданий крупного плана на общем, реальные улицы с густыми лиственничными аллеями, нормальные пешеходы, радостные лица…
Напоминает Питер по архитектуре и Москву по планировке, а вообще-то осьминога, если смотреть сверху…
Опарин осмотрелся, и его ищущий взгляд был тотчас же замечен: из тропических зарослей в пластмассовых кадушках немедленно появилась фотомодель с чашкой кофе на крохотном подносе.
– Все это напоминает сказку, – проговорил он, откладывая проспект. – И это все – тоже. К сожалению.
– А хочется же поверить в сказку, правда? – подавая кофе, спросила она. – И это нормальное человеческое желание.
– Они что, филантропы? – Сергей кивнул на фотографию братьев.
– Весьма деловые люди. И очень серьезные. Поэтому создают не сказку, а нормальные условия для жизни человека. – Фотомодель села рядом, нога на ногу. – Условия, которые нам теперь кажутся сказочными.
– И что, если я изъявлю желание, без особых проблем могу поехать в Белый Город?
– Без всяких проблем, – улыбнулась она.
– Нужно заключить контракт?
– Только заполнить анкету с некоторыми контрактными условиями.
– Это меня обяжет на пожизненное проживание в этом раю? – весело спросил Сергей и с удовольствием отхлебнул кофе.
– Вовсе не обязательно. Сколько захотите!
– А работа? В чем будет заключаться моя работа? Такую жизнь, вероятно, придется отрабатывать…
– В пределах сил и возможностей. У вас историческое образование?
Почти угадала! А с виду – длинноногая кукла…
– Филологическое. – Захотелось потрогать ее рукой. – Это допустимо, если я поеду только на месяц? Ну, чтобы осмотреться, оценить и принять окончательное решение?
– Вполне! – заверила фотомодель. – Но не менее чем на месяц. К нам сейчас стали ездить на время отпусков.
– Даже так? Едут отдыхать?
– Активно отдыхать. И заработать немного денег. Это сверх того, что каждый получает жилье, трехразовое питание, медицинское обслуживание, при необходимости психологическую помощь.
– То есть за это все-таки я должен заплатить?
– Если на месяц – да, а более полугода за все платит компания. – Она придвинулась и озорно, доверительно зашептала: – К нам повадились беззубые северяне. Это же сейчас очень дорого – вставить зубы. А у нас компания взяла обязательство: ни одного беззубого из Белого Города не выпускать! Конечно, из рекламных соображений, расходы, но представляете, из Анадыря едут лечить!
– Жаль, у меня совершенно целые зубы! – засмеялся Сергей.
– Бесплатно пройдете медицинское обследование, – прошептала она, посматривая в зелень тропических зарослей, где прятался «Шварценеггер». – Это тоже сейчас денег стоит. Братья Беленькие – медики по образованию и немного на медицине повернутые. Общество двадцать первого века должно быть физически здоровым.
– Я наблюдал со стороны, – тоже доверительно признался он. – Почему так неохотно к вам идут люди?
– Стереотип мышления, – показала она ослепительно белые зубы. – Им внушили, что бесплатный сыр только в мышеловке. На самом деле и у нас не все делается за счет компании. Но за счет современной технологии высокая производительность труда. Человек без напряжения зарабатывает на все необходимое. Поезжайте и посмотрите сами!
– Но с моим образованием… Учить детишек в школе?
– Если останетесь на всю зиму. Но сейчас дети отдыхают. Поэтому вам подыщут работу на строительстве. Вы же наверняка ездили в стройотряды? По тому же типу созданы специальные бригады.
– Там что-то строят?
– Разумеется! Сейчас начали метро…
– Метро?!
– Это так называют. Пока лишь пешеходные галереи, соединяющие дома, магазины. Подземные улицы! Десять месяцев зима и четыре – полярная ночь. Согласитесь, на поверхности земли очень неуютно…
– Контракт нужно подписать сейчас?
– Не контракт – всего лишь заполнить анкету, – уточнила фотомодель. – И вылет в Белый Город через два с половиной часа.
Опарин допил кофе, хотел попросить пару часов, чтобы обдумать, проанализировать все услышанное, однако глянул за барьер, где изнывали от бесцельности существования люди, и поймал себя на мысли, что туда, назад, уже не хочется…
