Глава 35
Замки, что запирали Полундру в его каюте, были достаточно надежны, и пленник, вымотанный последним погружением, едва не стоившим ему жизни, спал мертвым сном, не только не делая попыток к бегству, но и вовсе ничем не выдавая присутствия. Поэтому охранник, дежуривший возле двери его каюты, поручик польского военно-морского флота Вацлав Самойлович, отчаянно скучал. Была самая середина ночи, почти все на судне спали, было очень тихо, только где-то за бортом плескалось спокойное море, а он был вынужден торчать возле этой глупой двери, где абсолютно ничего не происходило, охранять русского, который не то что бежать, пошевелиться-то после того, что было с ним днем, не мог и не хотел. Поручик Вацлав Самойлович считал, что ему постоянно не везло в жизни, ни с приказами, которые ему поручалось исполнять, ни с людьми, с кем вместе приходилось ему служить. Ну разве это не скотство, что его, офицера военного флота, квалифицированного водолаза, заставляют выполнять обязанности тюремщика! Поступая в морское училище, обучаясь технике глубоководных погружений, он мечтал плавать по дальним морям, опускаться под воду, исследовать тайны морских глубин, искать на дне моря затонувшие суда, рискуя жизнью, обследовать их трюмы в поисках погребенных там сокровищ. Вместо этого под воду спускается этот русский водолаз, который, кстати сказать, на самом деле этого вовсе и не хочет, а ему, Вацлаву Самойловичу, приходится торчать здесь, возле этой дебильной двери, и выполнять обязанности сторожевого пса! Почему-то этот русский должен непременно выполнить все работы. Как будто нет в Польше квалифицированных водолазов, обученных любым погружениям!
Вацлаву Самойловичу надоело расхаживать взад и вперед по коридору возле запертой наглухо двери каюты, где не происходило абсолютно ничего, и он присел на корточки, уперевшись спиной в стену. Стал рассеянно смотреть на тускло светившуюся под потолком лампочку. На судне практически все спали, дрыхли вот в этих самых каютах, двери которых выходили в коридор. Так как судно стояло на якоре, то вахтенный был назначен лишь один-единственный, он стоял на капитанском мостике и скорее всего спал, хотя на деле должен был следить, не появится ли случайно под покровом ночи поблизости какое-нибудь подозрительное судно с нехорошими намерениями. Тогда этот вахтенный обязан поднять тревогу. Тревогу должен поднять и он сам, Вацлав Самойлович, если его русский пленник вздумает попытаться бежать из каюты. Так вот пан агент Стасевич и капитан взвалили всю ответственность за судно на них двоих, а сами отправились спать. А ему тут даже поговорить не с кем. Хоть подыхай от скуки!
Вацлав Самойлович, сидя на корточках, закрыл глаза и стал представлять себе, как он, одетый в суперсовременный водолазный гидрокостюм, погружается в неведомые глубины далекого моря, как зеленая глубина его темнеет по мере отдаления от поверхности, одновременно жутковато и маняще. Как мимо него проплывают диковинной формы и раскраски рыбы, что он видел на картинках в популярном атласе подводной флоры и фауны, как полощутся на волнах медузы, разных цветов и размеров, прозрачные водяные пузыри, но с которыми надо быть очень осторожным – некоторые медузы смертельно ядовиты, прикосновение к иным может оставить на коже на всю жизнь ожог. Вацлав Самойлович и не заметил, как его мечты приняли яркость и осязаемость сновидений, и время перестало существовать для него.
Внезапно Самойлович открыл глаза, уставился на тускло светившуюся под потолком лампочку. Ноги его от сидения в неудобной позе отчаянно затекли, и он поспешно вскочил, чтобы расправить их. Самойлович никак не мог понять, слышал ли он во сне звук сильного удара, как при падении на пол тяжелого человеческого тела, или это приснилось. Он торопливо подошел к двери каюты, за которой держали русского пленника, прислушался. И в тишине стоящего в открытом море на якоре судна Самойлович отчетливо услышал тихий и частый стук, что раздавался, несомненно, именно в этой каюте. За ним последовали странные булькающие звуки, затем сдавленный стон, затем стон громче, и снова этот странный, непонятный стук.
Вацлаву Самойловичу стало жарко. В каюте русского пленника что-то происходило, но что, он никак не мог понять. С одной стороны, Самойлович получил четкий приказ капитана – ночью дверь в каюту пленника не открывать ни под каким видом, как бы тот ни просил. Все, что нужно, в каюте у него есть, так что выходить наружу тому абсолютно незачем… Впрочем, в данном случае пленник ничего и не просил, так что все было нормально, однако… Что за странные звуки доносились из его каюты?
Вот снова раздалось бульканье, стоны, странный непонятный стук. Но именно от этого стука у Самойловича ползли мурашки по спине. «А что, если этому русскому сейчас плохо?» – подумал охранник. Это было бы неудивительно после того, что случилось с ним сегодня днем… И если русский там, запертый в своей каюте, умрет, пока он, Вацлав Самойлович, будет стоять под дверью и подслушивать, что тогда с ними со всеми сделает этот бешеный агент службы бязьпеки? Он ведь сказал, что русский ему нужен живым! И в случае сопротивления и попытки к бегству огнестрельное оружие не применять ни под каким видом!
Стоны и стук снова раздались за дверью каюты, и Вацлав Самойлович, окончательно растерявшись, побежал наверх, в ходовую рубку, где должен был находиться второй и последний бодрствующий в этот час на судне человек, у него Самойлович хотел спросить совета, что ему теперь делать.
На верхней палубе царил сумрак, горело всего лишь два сигнальных фонаря и одна-единственная лампочка возле ходовой рубки. Вахтенный сидел на каком-то принесенном на капитанский мостик ящике и, положив голову на поручни, спал сном праведника. Впрочем, довольно чутким сном, потому что, заслышав шаги Самойловича, он поднял голову и уставился на охранника.
– Дрыхнешь? – спросил, подбегая, Самойлович. – На посту дрыхнешь?
– Кто дрыхнет? – невозмутимо отозвался вахтенный. – Просто голову на поручни положил да замечтался…
– С русским что-то случилось, – торопливо произнес Самойлович. – Стонет за дверью, стучит как-то странно и, кажется, с кровати свалился. Ты сильный удар от падения тела слышал?
– Конечно, слышал, – хладнокровно соврал вахтенный. – Очень был отчетливый удар…
– Ну вот, а я никак не мог понять, то ли был удар, то ли мне показалось…
– Это значит, ты сам заснул, – уверенно заявил вахтенный. – Как не стыдно? Тебе поручили охранять пленника, а ты дрыхнешь…
На мгновение Самойлович замолк, изумленный феноменальной наглостью вахтенного.
– Я говорю, с русским, видимо, стало плохо, – снова заговорил Самойлович. – Звуки какие-то странные доносятся из его каюты… Что теперь делать-то?
– Что делать? – вахтенный пожал плечами. – Открой да посмотри…
– Нельзя, – возразил охранник. – Этот дьявол Стасевич сказал, без его разрешения дверь каюты не открывать и о каждом происшествии ему лично докладывать…
– Ну так иди разбуди его и доложи!..
– А если окажется какой-нибудь пустяк, он орать будет, скажет, зачем разбудили.
– Тогда не буди, а возьми открой да и посмотри…
– А если выяснится что-то серьезное, Стасевич орать будет, что открыли без его разрешения…
– Тогда иди и спроси разрешения, – невозмутимо отвечал вахтенный. – Что ты беспокоишься, в самом-то деле? Как бы ты ни сделал, этот чокнутый эсбэшник все равно будет орать и ругаться, он просто не может по-другому. Так что терпи. Уж такая наша собачья служба…
Не слишком удовлетворенный советами сослуживца, Вацлав Самойлович направился вниз, к своему посту. Он про себя решил, что надо все-таки сначала открыть и посмотреть. Если окажется пустяк, бешеному эсбэшнику ничего не докладывать. А если что-то серьезное, сказать, что не открывал и внутрь не заходил. Вахтенный, мгновение посмотрев вслед своему сослуживцу, снова положил было голову обратно на поручни, однако некоторое беспокойство овладело им. Он встал и последовал вниз, вслед за своим коллегой, на всякий случай, проконтролировать ситуацию.
Открыв дверь каюты, Самойлович увидел, что русский пленник и в самом деле лежит на полу, обеими руками ухватившись за собственное горло, отчаянно хрипит, корчится, стонет, извивается в судорогах, как будто его душит чья-то невидимая рука. Самойлович растерянно застыл было на пороге каюты, но, видя, что лежащий на полу никак не реагирует на его появление, решился зайти внутрь. Вспомнив инструкции агента Стасевича, охранник расстегнул кобуру, вытащил оттуда свой пистолет и с ним в руке подошел к распростертому на полу телу.
– Русский… Слышишь? Русский… – пробормотал он в полной растерянности, потому что только теперь сообразил, что не знает ни имени пленника, ни русского языка, чтобы с ним поговорить. – Русский, что с тобой случилось? Тебе плохо?
И так как Полундра оставался лежать без движения, расслабленно откинув голову и закрыв глаза, и никак не реагировал на присутствие в каюте охранника, тот склонился еще ниже над ним, собрался нащупать запястье, посчитать пульс.
Захват шеи последовал мгновенно, Вацлав Самойлович даже не успел понять, что именно произошло. Рука русского моряка, став твердой как сталь, обвила его шею и сдавила ее с такой силой, что шейные позвонки отчаянно хрустнули. Последовавший затем молниеносный удар по голове доделал дело, вырубленный охранник повалился на пол каюты.
Оказавшийся в этот момент в дверях каюты вахтенный на мгновение ошалел от неожиданности, увидев лежащего на полу Самойловича, а его пистолет в руке русского пленника, стремительно вскакивающего на ноги. Жестом Полундра приказал вахтенному зайти в каюту, но тот, стремительно сообразив, что стрелять в данном случае не в интересах русского, ловко отскочил назад, в коридор, и бросился наверх, к ходовой рубке, на ходу колошматя по стальным перегородкам кают, желая добудиться до своих товарищей и крича во все горло:
– Тревога! Русский освободился!
Полундре ничего не оставалось, как кинуться за ним следом. Выскочив в коридор, Полундра выстрелил вслед ему, и вахтенный с простреленной задницей повалился на пол. Звук выстрела гулким эхом отозвался во всем корпусе судна, внутри его кают послышалось какое-то движение, люди просыпались.
Поняв, что времени терять больше нельзя, Полундра выскочил на верхнюю палубу и кинулся к укрепленной на канатах моторной лодке. Ее он стал торопливо спускать на воду, работа, которую обычно выполняют двое, для одного Полундры требовалось немало побегать и посуетиться. Несмотря на это, моторная шлюпка медленно шла к воде.
Но вот из люков судна показались первые проснувшиеся и успевшие напялить штаны моряки. Они, не понимая еще спросонья ситуации, но видя, что русский спускает на воду моторную лодку и уже занес ее над водой, кинулись было к нему, однако Полундра меткими выстрелами ранил троих, остальные предусмотрительно скрылись за трапами и выступами ходовой рубки. Кто-то все-таки пробрался с другой стороны в ходовую рубку, опустил рубильник аварийной сигнализации, оглушительно взвыла сирена, вспыхнули ослепительным светом прожекторы, на палубе стало светло как днем. Кто-то принес оружие, и польские моряки, в свою очередь, открыли огонь по Полундре, пули с бешеной частотой засвистели вокруг него. Но русский офицер не обращал на них внимания, справедливо полагая, что стреляют только для острастки, и при любых обстоятельствах ему постараются сохранить жизнь.
– Не стрелять! – как бы в подтверждение его догадки картинно крикнул появившийся на палубе Стасевич с заспанным лицом. – Русский нужен нам живым!
Полундра, прицелившись, выстрелил в него, но, к несчастью, кто-то вовремя пригнул Стасевича к палубе, и пуля пролетела мимо. Послышалась бешеная польская ругань, вокруг Полундры снова засвистели пули, но он продолжал методично спускать моторную шлюпку на воду.
– Он уйдет! – истошно завопил Стасевич, на этот раз благоразумно прячась за спинами моряков. – Остановите его, слышите!
Несколько фигур кинулись было к Полундре, но старлей открыл огонь, и раненые преследователи повалились на палубу. Пули снова засвистели вокруг него с бешеной частотой, вот одна из них впилась в борт моторной лодки, другая рикошетом отлетела от металлической уключины для весел и ободрала Полундре щеку. Внезапно до старлея дошло, что на самом деле поляки целят не в него, а в лодку.
Так оно и было. Вот пуля попала в мотор, вдребезги разбив карбюратор. Другая пробила бензобак, струя бензина хлынула в море, лодка в это время уже висела за бортом у самой воды. Другая пуля перебила один из канатов, державших ее, и лодка беспомощно опрокинулась и повисла, корма ее погрузилась в воду, от вытекающего из пробоины бензина расплывались по воде радужные круги.
Полундра понял, что это конец, его попытка сбежать с судна провалилась. Однако он, сам не зная зачем, продолжал сопротивляться. Кинувшихся было к нему моряков он встретил выстрелами, и четверо из них, раненные, рухнули на палубу, корчась от боли. Прячась за палубными постройками, старлей стал пробираться к другому борту судна, где находилась еще одна моторная шлюпка. Но там его уже ждали члены судовой команды, а стропы, на которых спускается шлюпка на воду, были кем-то перерезаны.
Пули продолжали свистеть вокруг него, но Полундра не прятался от них, понимая, что целиться стараются мимо него. Он сам несколько раз выстрелил наугад, и еще кто-то со стоном и криком повалился на палубу. Полундра торжествующе усмехнулся. Однако это был последний патрон в обойме его пистолета, теперь русский офицер был безоружен.
Поняв это, поляки осмелели. Кинулись на него всей толпой. Полундра, схватив конец какого-то шланга, принялся орудовать им направо и налево. Люди отлетали под его ударами, как картонные паяцы, однако на месте одних появлялись новые, круг вокруг Полундры сжимался. И вот уже кто-то ухитрился накинуть петлю на правую руку русского офицера, обездвижив его лишь на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы вся масса людей на палубе навалилась на старлея, подмяла его под себя, обрушила на него неисчислимые удары. Все поляки были в ярости оттого, что этот русский так долго сопротивлялся и нанес им весьма чувствительные потери.
Когда Полундру подняли на ноги, лицо его было залито кровью, но глаза смотрели гордо и зло. Стасевич подошел вплотную к русскому офицеру, несколько мгновений с ненавистью всматривался в его избитое лицо, потом вдруг неожиданно для всех размахнулся и наотмашь ударил старлея.
– Пся крэв! – презрительно процедил он, вытирая перепачканную кровью руку об изорванный тельник Полундры. – Русская мразь!
Полундра смотрел прямо в глаза беснующемуся агенту, казалось, удар не коснулся его.
– Завтра утром под воду, – продолжал Стасевич злым, полным ненависти голосом. – И достанешь из трюма бочки как миленький. Молись своему православному богу, чтобы мы тебя и в этот раз вытащили, не оставили там, на корм рыбам…
Он кивнул своим людям, и те потащили Полундру по палубе к трапу, ведущему вниз, к его каюте. Полундра изо всех сил старался идти сам, но ноги не слушались его, то и дело заплетались, и тогда его волокли по палубе, как пьяного.
Стасевич даже не обернулся, когда к нему подошел капитан судна.
– Двенадцать человек ранено, – доложил он. – Шестеро из них тяжело. Еще одно такое милое ночное буйство, и надо будет набирать новую команду на наше судно.
– Значит, наберете, – не оборачиваясь, процедил сквозь зубы Стасевич. – Тех, кто стоял на вахте, отдам под суд за грубейшее нарушение дисциплины, попустительство и халатность.
– Они оба тяжело ранены…
– А мне плевать! – рявкнул Стасевич, оборачивая свое перекошенное лицо к капитану. – Пусть хоть весь сброд, что плавает на этой посудине, русский превратит в отбивные котлеты! Бочки с ипритом должны быть подняты, ясно вам? Любой ценой!
И не оборачиваясь более в сторону капитана судна, агент Стасевич стремительным шагом направился в свою каюту. Уже светало, но до утра было еще далеко, и Стасевичу хотелось еще немного поспать.
