8
На следующий день, в пятницу, четвертого мая, вместо того, чтобы идти в отдел, я отправился в Окружной Архив.
Там все были очень заняты – двигали все, что двигалось – и попросили зайти через месяц. Я пошел в архив «Таймса» – портить глаза и свертывать шею за окулярами микроскопа. Я знал, что Майлз умер не ранее, чем через двенадцать и не позднее, чем через тридцать шесть месяцев после того, как меня заморозили. Но, похоже, он умер не в округе Лос-Анджелес – иначе в газете было бы извещение о его смерти.
Естественно, никто не обязывал его умирать именно здесь.
Может быть, его смерть была зарегистрирована в архиве штата Сакраменто. Я решил как-нибудь наведаться туда, а пока поблагодарил библиотекаря, позавтракал и явился в «Горничные, Инкорпорейтед».
Оказалось, мне дважды звонили; кроме того, меня ждала записка. Всем этим я был обязан Белле. Записка начиналась словами: «Дорогой Дэн…» Я порвал ее и объявил секретарше на коммутаторе, что не желаю отвечать на звонки миссис Шульц. Потом я зашел к главному бухгалтеру и спросил, может ли он проследить судьбу некоего пакета акций. Он обещал попробовать, и я назвал ему номера акций «Горничных Инкорпорейтед», тех самых, что некогда были моими. Мне не было нужды напрягать память – мы тогда выпустили ровно тысячу акций, и я оставил за собой первые пятьсот десять. «Подарок по случаю помолвки» состоял из акций под первыми номерами.
Вернувшись в свой закуток, я застал там Мак-Би.
– Где вы были? – осведомился он.
– Везде понемногу. А в чем дело?
– В том что мистер Гэлви сегодня уже дважды заходил за вами. И я вынужден был признать, что не знаю, где вас носит.
– О боже! Да если я всерьез понадоблюсь Гэлви, он меня из-под земли достанет. Если бы вместо того, чтобы измышлять рекламные трюки, он хотя бы половину своего времени посвятил коммерции, фирма бы только выиграла!
Галлуэй начал мне надоедать. Он считался коммерческим директором, а на самом деле возился с рекламой. Может быть, я сужу предвзято – ведь меня интересует только техника, а все остальное может гореть синим пламенем.
Я знал, зачем нужен Гэлви. Честно говоря, именно поэтому я и старался не попадаться ему на глаза. Он хотел сфотографировать меня в костюме, сшитом по моде 1900 года. Я объявил, что достаточно позировал в одеждах 1970 года, и что 1900 год наступил за двенадцать лет до того, как родился мой отец. Он сказал, что никто не заметит разницы, а я сказал, что не все такие болваны, как он думает. Тогда он объявил, что я неправ.
Люди этого типа врут настолько беззастенчиво, будто полагают, что никто, кроме них, не умеет ни читать, ни писать.
– Вы неправы, мистер Дэвис, – подтвердил и Мак-Би.
– Вот как? Очень жаль!
– Ваша должность – синекура. Хоть вы и числитесь за моим отделом, я не возражаю, когда вас забирает коммерческий директор. Мне кажется, там от вас больше пользы, чем где бы то ни было… но неплохо было бы, если бы вы отпрашивались у меня, когда вам снова приспичит уйти куда-то в рабочее время. Пожалуйста, учтите это.
Я медленно досчитал в уме до десяти в двоичной системе.
– Мак, а вы сами отмечаетесь на табельных часах? – спросил я наконец.
– Что? Конечно, нет. Я же главный инженер.
– Вот именно. И поэтому ходите куда и когда вам угодно. А теперь послушайте вот что, Мак: я был главным инженером этого заведения, когда вы еще и бриться-то не начали. Вы что, всерьез полагаете, что я буду отмечаться на табельных часах?
Он побагровел.
– Ладно. Тогда я вам вот что скажу: не исключено, что у вас и не будет такой возможности.
– Не вы меня нанимали, не вам и увольнять.
– Мм… посмотрим. В конце концов, я могу спихнуть вас в отдел рекламы, к которому вы фактически относитесь. Если вы вообще куда-либо относитесь. – Он взглянул на мой чертежный автомат. – От вас здесь никакого толку, только портите дорогое оборудование. Будьте здоровы.
Я посмотрел ему вслед. В этот момент в комнату вкатился посыльный и положил на мой стол конверт. Но я был слишком взвинчен, чтобы читать что-либо.
Я отправился вниз, в кафетерий. Как и все прочие службисты, Мак полагал, что результат работы зависит от количества затраченных человеко-часов. Немудрено, что фирма годами не выпускала ничего нового.
Ладно, черт с ним. Как бы то ни было, я и сам не собираюсь застревать в «Горничных» до конца дней своих.
Через час или около того я вернулся за свой стол и на глаза мне попался еще один конверт – с эмблемой нашей фирмы. Я распечатал его, искренне полагая, что это Мак решил не откладывать дела в долгий ящик.
Но письмо было из бухгалтерии. Вот что оно содержало:
«Дорогой мистер Дэвис!
Относительно интересующих Вас акций могу сообщить следующее:
Дивиденды по ним выплачивались с первого квартала 1971 года по второй квартал 1980 года держателю по фамилии Хайнке. В 1980 году произошла реорганизация фирмы, и дальнейшая судьба этого пакета неясна. Кажется, аналогичный по номерам пакет купила (после реорганизации) Международная Страховая Компания, по крайней мере, дивиденды выплачиваются именно ей. Некоторая часть названных Вами акций числилась до 1972 года (как Вы и предполагали) за Беллой Д.Джентри, после чего была передана Акционерной Корпорации Сьерры, которая пустила их в свободную продажу. Если Вам угодно, мы можем проследить судьбу каждой акции до и после реорганизации фирмы, но это требует определенного времени.
Если Вас интересуют эти дополнительные сведения, не стесняйтесь обращаться к нам.
И.Е.Риютер, гл. бухгалтер».
Я позвонил Риютеру, поблагодарил его и сказал, что дополнительные сведения мне не нужны. Теперь я знал, что мои акции не дошли до Рикки. Операция с передачей акций была явно жульнической – очередная штучка Беллы. Что до основного пакета, то и это, скорее всего, был ее трюк: дивиденды шли на вымышленное имя. Похоже, таким образом она хотела обмануть Майлза. Наверное, после смерти Майлза ей не хватило наличных, вот она и продала какую-то часть акций. Но теперь это меня не трогало, так или иначе все акции уплыли из рук Беллы. Я совсем забыл попросить Риютера проследить судьбу акций Майлза… ведь он мог завещать их Рикки, и тогда дивиденды шли бы на ее новую фамилию. Но рабочий день подходил к концу, и я решил выяснить это в понедельник. А пока взял толстый пакет и прочитал обратный адрес.
В начале марта я написал в патентное бюро, попросил исходные данные на «Работягу» и «Чертежника Дэна»: если существовал человек, сделавший «Дэна» таким, как я сам его задумал, то он с таким же успехом мог изобрести и двойника «Умницы Фрэнка». Тем более, оба патента были выданы в один год, и оба принадлежали одной компании – «Аладдину» (а тот, возможно, придерживал их до лучших времен).
Но я должен был знать все точно. Если этот изобретатель еще жив, стоило повидаться с ним. Он мог обучить меня кое-чему.
Сначала я написал в патентное ведомство, но мое письмо вернулось с уведомлением, что срок патентов истек, и вся документация находится в Карлсбадских пещерах. Тогда я написал в архив, и мне прислали прейскуранты платных услуг. Я написал в третий раз, присовокупив к письму поручительство (чеков они не принимали) и заказал копии обоих патентов – описания, заявки, чертежи и так далее.
Толстый конверт выглядел так, будто в нем было все, что я запрашивал.
Первый патент фигурировал под номером 4307909 и был выдан на «Работягу». Я пролистал заявку с описанием и сразу обратился к чертежам. От заявки мало толку, разве что в суде. Ее пишут для того, чтобы объявить всему миру о великих возможностях изобретения, кои возможности патентоведы сведут потом на нет. Поэтому и говорят, что адвокатом по патентным делам надо родиться. Описание, наоборот, должно быть полным и обстоятельным. Что до меня, то чертежи говорят мне гораздо больше, чем описания.
Я вынужден был признать, что схема «Работяги» отличается от схемы «Фрэнка». Он мог делать гораздо больше, а некоторые его узлы были проще. Но основная идея была та же – и другой быть не могло: «Работяга», как и «Фрэнк», управлялся лампами Фрезена или их прямыми потомками; он был построен на тех же принципах, что и «Фрэнк».
Тогда я решил обратиться к описанию в заявке, найти имя изобретателя.
Оно было мне хорошо знакомо. Это был… Д.Б.Дэвис.
Я долго смотрел на эту строчку, насвистывая в замедленном темпе «Время в моих ладонях». Итак, Белла снова солгала. Естественно, ведь она была патологической лгуньей, хотя я когда-то читал, что патологические лгуны, прежде чем воспарить в сферы безудержной фантазии, отталкиваются от правды. Совершенно очевидно, что мою первую модель «Фрэнка» никто никогда не крал, ее доработал другой инженер, после чего ее запатентовали от моего имени.
«Мэнникс» был ни при чем – это единственное, что я точно знал из документов компании. А Белла говорила, будто бы «Мэнникс» изгадил им идею с производством «Фрэнка» по лицензии.
Может быть, Майлз прибрал «Фрэнка», а Беллу оставил в убеждении, что его украли. Или точнее, переукрали.
Но в таком случае… Тут я прервал свое безнадежное дознание. Более безнадежное, чем поиски Рикки. Конечно, можно было задать работу ребятам из «Аладдина» и узнать, как к ним попал базовый патент и кто на этом погрел руки. Патентный срок истек, и эти сведения, наверное, уже не были тайной. Но Майлз умер, а Белл, если даже и загребла на этом деньги, давным-давно их промотала. Я узнал самое важное – изобрел «Работягу» все-таки я. Таким образом, моя профессиональная гордость была ублажена, а что до денег, то кому они нужны, если и без них трехразовое питание обеспечено? Только не мне.
Я обратился к номеру 4307910, к базовому патенту на «Чертежника Дэна».
Чертежи были – загляденье. Я сам не смог бы скомпоновать прибор лучше, чем этот парень. Я любовался, как экономно использовались цепи, и как ловко он обошелся минимумом движущихся частей. Эти детали, словно аппендикс, чреваты всяческими неприятностями, поэтому их следует удалять при первой же возможности.
Вместо клавиатуры использовалась электрическая машинка фирмы «IBM». Это было и красиво, и технологично: нет нужды изобретать то, что можно купить в любом магазине.
Полистав бумаги, я узнал имя этого башковитого парня.
Это был Д.Б.Дэвис.
* * *
Спустя пару часов, я позвонил доктору Альбрехту. Его быстро разыскали и, поскольку мой телефон не был оборудован экраном, я представился ему.
– Я узнал тебя по голосу, сынок, – ответил он. – Рассказывай, как твои успехи на новой работе?
– Более-менее. Отдельного кабинета еще не предоставили.
– Дайте им время. А все остальное? Назад не тянет?
– Ни в коем случае! Если бы я знал, что здесь так здорово, я бы улегся в анабиоз гораздо раньше. Ни за какие коврижки я не вернусь в семидесятый!
– Не скажите! Я хорошо помню этот год. Я тогда был еще мальчишкой, жил на ферме в штате Небраска, охотился и удил рыбу. Это было здорово. И я был гораздо счастливее, чем сейчас.
– Что ж, каждому свое. А мне нравится здесь. Но вот какое дело, док, я позвонил не ради приятных воспоминаний. У меня появилась маленькая проблема.
– Чудесно, давайте ее сюда. Заодно и отдохну, а то ведь у большинства людей проблемы большие и неотложные.
– Послушайте, док, может анабиоз вызвать амнезию?
Он ответил не сразу.
– В принципе, это возможно. Не скажу, что сам наблюдал что-то подобное, но допускаю, если учесть дополнительные факторы, вызывающие амнезию.
– А что это за факторы?
– Да что угодно. Чаще всего встречается так называемая функциональная амнезия, когда пациент забывает или перетасовывает неприятные для него факты. Или – старый добрый удар по черепу – и, как следствие, – травматическая амнезия. Еще бывает амнезия… внушенная при помощи наркотика или гипноза. А в чем дело, сынок? Забыл, куда сунул чековую книжку?
– Таковой нет в природе. Я великолепно себя чувствую, но вот какое дело – не могу вспомнить некоторые события, происшедшие перед тем, как я улегся в анабиоз… и это меня беспокоит.
– Мм… Тогда возможна любая из перечисленных причин.
– Да, – проговорил я. – Пожалуй, даже все разом. Кроме удара по черепу. Хотя меня могли треснуть, когда я был пьян.
– Я забыл упомянуть, – заметил он, – тривиальную временную амнезию с похмелья. Послушай, сынок, почему бы тебе не приехать ко мне – мы бы все подробно обсудили. Конечно, ничего определенного я не скажу – я ведь не психиатр, как ты знаешь. Но я могу показать вас настоящему специалисту. Он обшелушит твою память, как луковицу, и скажет, отчего ты опоздал в школу четвертого февраля, когда учился во втором классе. Правда, он дорого берет, и поэтому лучше сперва показаться мне.
Я ответил:
– Господи Иисусе, док, как я могу отнимать у вас время, заранее зная, что вы не возьмете с меня ни гроша! Я и так вам уже надоел.
– Сынок, мне не безразлично, как себя чувствуют мои пациенты. Они для меня вроде семьи.
Я отключился, пообещав позвонить в начале следующей недели, если почувствую себя плохо, и при этом не кривил душой.
Почти по всему зданию уже погасили свет. В мою комнату ткнулась «Горничная», но поняла, что здесь кто-то есть, и покатилась прочь. А я остался сидеть.
Потом в дверь заглянул Чак Фриденберг и сказал:
– Я думал, ты уже смылся. Поднимайся и иди досыпай дома.
Я посмотрел на него.
– Чак, у меня появилась чудесная идея. Что, если нам купить бочку пива и две соломинки?
Он взвесил мое предложение.
– Так, нынче пятница… ясная голова нужна мне в понедельник, чтобы не спутать дни недели.
– Собирайся, и да будет так. Подожди минутку, я суну кое-что в портфель.
Мы выпили пива, потом поели, потом еще выпили пива в заведении с хорошей музыкой, потом еще – в заведении, где музыки не было, а столики стояли как попало, а клиенты сидели, сколько им вздумается. Мы болтали. Я показал ему копии патентов.
Чак оценил прототип «Работяги».
– Это по-настоящему здорово, Дэн. Горжусь тобой, парень. Как насчет автографа?
– Взгляни еще вот на это, – я подсунул ему патент на чертежную машину.
– Это, пожалуй, даже получше первой, Дэн. Ты сам-то понимаешь, что сделал? Пожалуй, побольше, чем Эдисон в свое время. До тебя это доходит, парень?
– Брось, Чак, я серьезно, – я хлопнул по пачке патентов. – Дело в том, что я изобрел только одну машину. Во втором случае я ни при чем. Я не делал ничего такого… если только не перепутал все, что было до анабиоза. Может быть, у меня амнезия.
– Ты уже говорил об этом двадцать минут назад. Но ты не похож на человека, у которого в мозгах произошло замыкание. Ты безумен не более, чем это нужно для инженера.
Я треснул по столу так, что кружка подпрыгнула.
– Но мне нужно знать!
– Остынь! Что ты собираешься предпринять?
– А? – я помешкал. – Собираюсь обратиться к психоаналитику, пусть выкопает это из меня.
Он вздохнул.
– Я так и думал. Слушай, Дэн, предположим, ты заплатишь этому слесарю-мозговеду, и он объявит, что все в порядке, что память твоя – в прекрасном состоянии, и все реле у тебя в голове замкнуты. Что тогда?
– Но это невозможно.
– То же самое говорили Колумбу. Тебе даже не пришло в голову наиболее вероятное объяснение.
Не дожидаясь ответа, он позвал официанта и попросил принести телефонную книгу.
– В чем дело? – спросил я. – Собираешься вызвать мне карету скорой помощи?
– Нет пока.
Он полистал толстенную книгу, потом сказал:
– Смотри сюда, Дэн.
Я посмотрел. На развороте столбцами выстроились Дэвисы. А на том месте, куда он указал, расположилась дюжина Д.Б.Дэвисов – от Дабни до Дункана.
Там было три Дэниеля Б.Дэвиса. Одним из них был я.
– Это из неполных семи миллионов человек, – заметил он. – А что ты скажешь насчет двухсот пятидесяти миллионов?
– Это ничего не доказывает, – попытался возразить я.
– Не доказывает, – согласился он. – Должно быть чудовищно редкое совпадение, чтобы два инженера, одинаково талантливые, работали в одной отрасли в одно время, и чтобы у них были одинаковые инициалы и фамилии. Можно даже высчитать эту вероятность. Но все, и в первую очередь те, которым помнить это положено по должности, вроде тебя, забывают, что любое маловероятное событие рано или поздно случается. Этот вывод нравится мне гораздо больше, чем версия, будто мой собутыльник спятил и почем зря молотит кулачищами куда попало. Хорошего собутыльника не сразу найдешь.
– И что, по-твоему, я должен делать?
– Во-первых, не тратить время и деньги на психиатра, пока не отработаешь «во-вторых». А «во-вторых» состоит в том, чтобы узнать полное имя этого Д.Б.Дэвиса. Это нетрудно. Скорее всего, ты обнаружишь Декстера. Или даже Дороти. Или это окажется Дэниел, но не падай при этом в обморок, ибо среднее имя может быть, к примеру, «Берзвоски». Для удобства, чтобы не спутали с тобой. А, в-третьих, и, по сути дела, во-первых, ты должен наплевать на все это и заказать еще пива.
Что я и сделал. Потом мы говорили, что называется обо всем, а особенно – о женщинах. У Чака была теория, будто бы женщины сродни механизмам – и те, и другие одинаково не владеют логикой. Свои тезисы он подтвердил графиками, рисуя их прямо на столе. Я слушал его, слушал, а потом вдруг выдал:
– Если бы это было настоящее путешествие во времени, я бы знал, что делать.
– Что? О чем ты?
– Да все о том же. Слушай, Чак, я прибыл сюда – я хочу сказать в «сейчас» – довольно допотопным способом. Вся штука в том, что назад пути нет. Все мои беды случились тридцать лет назад. Чтобы докопаться до истины, мне следовало бы вернуться туда… если бы способ путешествовать во времени существовал на самом деле.
Он посмотрел на меня.
– Он существует.
– Что?
Чак мгновенно протрезвел.
– Я не должен был говорить этого.
– Может быть, – кивнул я, – но ты уже сказал. А теперь – выкладывай все как есть, пока я не опорожнил кружку тебе на голову.
– Забудь это, Дэн. Я сболтнул лишнего.
– Говори!
– Я не имею права, – он быстро огляделся. Рядом никого не было. – Это засекречено.
– Путешествие во времени засекречено? Но почему, боже мой?
– Ты что, парень, не был на государственной службе? Да они и секс засекретят, если смогут. И безо всякой причины. Просто они так привыкли. Засекречено – и все тут. Уволь.
– Чак, брось хамить. Это важно для меня. Ужасно важно.
Он молча глядел в стол.
– Мне ты можешь рассказать. У меня неограниченный допуск. И его никто не отменял, хотя я давно уже не состою на государственной службе…
– Что такое «неограниченный допуск»?
Я объяснил – он покивал.
– Ты имеешь в виду статус «Альфа». Ты молодец, парень, я дополз только до «Беты».
– Тогда почему ты не можешь мне рассказать?
– Хм… Сам знаешь. Несмотря на твой высокий статус, у тебя нет тематического допуска.
– Какого еще допуска, к черту?
– Тематического. Того, что был у меня.
Он не собирался раскалываться, и я заявил:
– Не думаю, чтобы это было так важно. По-моему, ты просто трусишь.
Пару минут он пялился на меня.
– Дэнни… – выдавил он наконец.
– Что?
– Я расскажу тебе все. Только помни, парень, о своем статусе «Альфа». Я расскажу тебе об этом потому, что это никому не повредит. Правда, и тебе не поможет. Да, это самое настоящее путешествие во времени, но толку от этого никакого. Ты не сможешь им воспользоваться.
– Почему?
– Ты дашь мне сказать? Никто не знает, как это происходит – даже теоретически это невозможно. Это не представляет даже научной ценности. Перемещение во времени – просто побочный продукт исследования нуль-гравитации. Потому оно и засекречено.
– Черт возьми, но ведь нуль-гравитацию рассекретили!
– Ну и что из этого? Если бы перемещению во времени нашлось коммерческое применение, его бы тоже рассекретили. А теперь – заткнись.
Не то, чтобы я его послушался. Однако, перескажу все без моих реплик.
Когда Чак учился на последнем курсе Колорадского Университета, он подрабатывал на должности лаборанта. Сначала он работал в лаборатории, занимавшейся низкими температурами, но потом Университет занялся разработкой выводов Эдинбургской теории поля и выстроил в горах большую физическую лабораторию. Шефом Чака был профессор Твишелл, доктор Хьюберт Твишелл. Он упустил Нобелевскую премию и поэтому остервенел.
– Твиш решил посмотреть, что будет, если попробовать поляризовать гравитационное поле. Ничего особенного не случилось. Насмотревшись вдоволь, он отошел к компьютеру обработать результаты опыта. Компьютер выдал такое, от чего у Твиша вылезли глаза на лоб. Мне он, естественно, ничего не показывал. Потом он положил в камеру два серебряных доллара, – тогда они были еще в ходу – и велел мне пометить их. Затем нажал кнопку, и доллары исчезли.
– Конечно, это было свинство с его стороны, – продолжал Чак, – выкидывать подобные фокусы на глазах у парнишки, которому деньги доставались с таким трудом. Но он казался довольным, я, впрочем, тоже – ведь мне платили повременно.
Спустя неделю одно из колесиков прикатилось назад. Только одно. Но еще раньше случилось вот что. Шеф ушел домой, а я прибирался в лаборатории и вдруг обнаружил в испытательной камере морскую свинку. Ни у нас в лаборатории, ни поблизости никакой живности не водилось. Я взял ее и понес к биологам. Они пересчитали свой зверинец, но дефицита не обнаружили. Я взял зверушку домой, и вскоре мы очень подружились.
После того, как доллар вернулся к Твишеллу, он начал работать так, что забывал бриться. Однажды он затребовал у биологов двух морских свинок. Одна из них показалась мне ужасно знакомой, но разглядеть ее как следует я не успел – Твиш нажал кнопку, и обе исчезли.
Через десять дней одна из них – та, что не походила на мою – вернулась, к вящей радости Твиша. Потом из департамента безопасности явился один хмырь, типичный полковник, хотя и называл себя профессором ботаники. Военный до мозга костей… и Твиш ничего не смог с ним поделать. Так вот, этот полковник живо посадил нас под колпак – установил режим секретности, дал всем по статусу, взял подписку о лояльности. Похоже, он возомнил, будто напал на величайшее стратегическое открытие со времен Цезаря. Он думал, что с помощью установки Твиша можно будет выигрывать проигранные сражения, побеждать врага за день до битвы. А противник так и не поймет, в чем дело. Конечно, он был псих, с головы до ног… и светилом стратегии он не стал, как ни пытался. А секретность, насколько я знаю, так и осталась. По крайней мере, открытых материалов я не видел.
– Мне кажется, – перебил я его, – это могло дать некоторые военные выгоды. Можно взять напрокат у времени целую дивизию. Хотя, постой, здесь есть одно «но». Вы посылали во времени парные предметы. Значит, нужны две дивизии: одна идет в будущее, другая – в прошлое. Таким образом, одна дивизия теряется полностью… и я уверен, что есть более дешевые способы выиграть сражение.
– Ты прав, хотя кое в чем ошибаешься. Вовсе не обязательно брать пару дивизий, пару морских свинок или пару чего бы то ни было. Оперировать нужно с массами. Можно взять дивизию солдат и груду валунов того же веса. Действие равно противодействию, как гласит третий закон Ньютона.
Он снова начал чертить на столе.
– Произведение массы на скорость равно произведению скорости на массу… На этом принципе основан полет ракеты. Формула путешествия во времени выглядит похоже: произведение массы на время равно произведению времени на массу.
– Так в чем дело? Валуны подорожали?
– Пораскинь мозгами, Дэнни. Ракета движется в одну сторону, газы – в другую, а в какой стороне лежит прошлая неделя? Покажи пальцем. Попробуй. И как ты узнаешь, которая из масс отправится в будущее, а которая – в прошлое? Такое оборудование практически невозможно отладить, правильно его сориентировать.
Я замолчал. В хорошеньком же положении окажется генерал, получив вместо дивизии кучу гравия! Неудивительно, что экс-профессор так и не стал бригадным генералом.
Чак продолжал:
– Эти две массы можно представить в виде пластин конденсатора, несущего определенный заряд времени. Сближаем их… Чвак! – и одна из них оказывается в прошлом. Но мы никогда не узнаем, какая из них где. И что хуже всего – ты не сможешь вернуться.
– Что? Да кто же захочет возвращаться в прошлое?
– Тогда какой же из всего этого толк? Для коммерции? Для науки? Где бы ты ни оказался, от твоих денег мало проку, если ты не можешь вернуться в свое время. Кроме того, оборудование и энергия тоже стоят денег. Мы пользовались атомным реактором. Дороговато… но это к делу не относится.
– Назад вернуться можно, – изрек я. – С помощью анабиоза.
– Что? Это если ты попадешь в прошлое. А можешь угодить и в будущее, пятьдесят на пятьдесят. И если в этом прошлом знают, что такое анабиоз… а его открыли только после войны. Но какой в этом толк? Если тебя интересует, что произошло, скажем, в 1930 году, полистай старые газеты. Кстати, вот чудесный способ сфотографировать распятие Христа… хотя нет. Это невозможно. На всей Земле не хватит энергии. Вот тебе еще одно препятствие.
– Но ведь должен же кто-нибудь попробовать. Неужели не нашлось таких?
Чак снова огляделся.
– Я и так сказал тебе слишком много.
– Так скажи еще, хуже не будет.
– Мне кажется, их было трое. Мне кажется. Первым был один из преподавателей. Я был в лаборатории, когда Твиш привел этого типа, Лео Винсента. Твиш сказал, что я могу быть свободен. Домой я не пошел; шлялся вокруг лаборатории. Немного погодя Твиш вышел из лаборатории без Винсента. Насколько я знаю, он остался там. И больше не преподавал.
– А еще двое?
– Студенты. Они зашли в лабораторию втроем, а потом Твиш вышел – один. На другой день я встретил одного студента на лекции, а другой пропадал целую неделю. Сам раскумекай, что это значит.
– А сам ты не соблазнился?
– Я? Что я, по-твоему – псих? Правда, Твиш полагал, что это чуть ли не мой прямой долг. В интересах науки. «Спасибо, – сказал я, – но я лучше пойду выпью пива». Еще я сказал ему, что с радостью щелкну тумблером, когда он сам соберется в путешествие во времени. Но он не доставил мне этого удовольствия.
– Вот она – возможность. Я узнаю все, что мне нужно, а потом лягу в анабиоз и вернусь сюда. Дело того стоит.
Чак глубоко вздохнул.
– Не пей больше пива, дорогой мой. Ты уже пьян. И совсем меня не слушал. Во-первых, – тут он начертил палочку на столике, – ты не можешь быть уверен, что попадешь в прошлое. А с таким же успехом можешь оказаться в будущем.
– Я рискну. Сейчас мне лучше, чем тридцать лет назад, и тридцать лет спустя будет не хуже.
– Ну тогда лучше снова улечься в анабиоз – это безопаснее. Или просто сидеть и ждать, пока пройдут эти годы. Сам я именно так и делаю. Не перебивай меня. Во-вторых, ты запросто можешь промазать и не попасть в 1970-ый, даже если ты и попадешь в прошлое. Насколько мне известно, Твиш работает наугад, аппаратура у него не отрегулирована. Правда, я был всего лишь лаборантом. В-третьих, лабораторию построили в 1980 году; раньше на этом месте была сосновая роща. Хорошо тебе будет очутиться десятью годами раньше внутри дерева? То-то, – шарахнет – не хуже кобальтовой бомбы. Как ты полагаешь? Тебе представится случай узнать это наверняка.
– Но… я не понимаю, отчего я должен очутиться на месте лаборатории. Почему бы мне не оказаться где-нибудь на открытом месте, а не там, где будет стоять лаборатория: я имею в виду, где она стояла… или точнее…
– Ничего не выйдет. Ты окажешься на том же самом месте – и по широте, и по долготе, как та морская свинка, помнишь? А если ты окажешься там прежде, чем была построена лаборатория – ты, скорее всего, окажешься в дереве. В-четвертых, даже если все пройдет хорошо, как ты собираешься лечь в анабиоз?
– Так же, как и в первый раз.
– Ясно. А где ты возьмешь деньги?
Я открыл рот и тут же захлопнул его, чувствуя себя дурак дураком. Когда-то у меня были деньги, но лишь однажды. То, что я скопил (чертовски мало), я не мог взять с собой. Дьявол, даже если бы я ограбил банк (а я не представлял, с какой стороны к этому подступиться) и зацепил миллион, я все равно не смог бы перевезти эту сумму в 1970 год. С нынешними деньгами меня ждала прямая дорога в тюрьму за сбыт фальшивых купюр. Изменилось все – размер, цвет, рисунок, система нумерации.
– Я могу скопить нужную сумму.
– Умная головка. А пока ты ее скопишь, ты и так окажешься здесь и теперь… правда за вычетом зубов и волос.
– Ладно, ладно. Давай вернемся к твоему третьему пункту. Скажи, были на том месте, где сейчас стоит лаборатория, следы взрыва?
– Нет, ничего такого не было.
– В таком случае, я не вмажусь в дерево, потому что не вмазывал раньше. Дошло?
– И снова ты на лопатках. Ты пытаешься поймать меня на парадоксе, но не тут-то было. В теории времени я смыслю, пожалуй побольше тебя. Давай посмотрим с другого конца. Взрыва не было, и ты не вмазался в дерево… потому что ты так и не решился на прыжок во времени. До тебя дошло?
– Почему ты так в этом уверен?
– Уверен. Потому что есть еще и «в-пятых», а этот козырь тебе крыть нечем. Ты даже близко не подойдешь к установке, тебя к ней не подпустят. Там все засекречено, и этот орешек тебе не по зубам. Так что, Дэнни, забудем об этом. Мы с тобой очень интересно и умно побеседовали, а утром меня могут разбудить ребята из ФБР. Но если меня до понедельника не посадят, я позвоню главному инженеру «Аладдина» и разузнаю, кто такой этот Д.Б.Дэвис. Может, он у них работает, тогда мы пригласим его пообедать и поболтаем всласть. А еще я хочу свести тебя со Шпрингером, генеральным директором «Аладдина». Он хороший мужик. А про эту чушь с путешествием во времени – забудь. Там все наглухо засекречено. Я тебе ничего не говорил… а если ты станешь утверждать обратное, я сделаю большие глаза и скажу, что ты клевещешь. Мой статус мне еще пригодится.
И мы заказали еще пива.
Потом, уже дома, приняв душ и выведя из организма излишки пива, я понял, что он прав. Путешествие во времени помогло бы мне не больше, чем гильотина от головной боли. Чак здорово придумал свести меня со Шпрингером. Это и проще, и дешевле, и безопаснее. Двухтысячный год мне снова нравился.
Бухнувшись в постель, я решил просмотреть газету. Как и всем путным людям, мне каждое утро по пневмопочте приходила «Таймс». Читал я ее от случая к случаю, газетная болтовня меня мало трогала. Кроме того, у меня хватало своих проблем, преимущественно инженерных, чтобы забивать голову всякой, в лучшем случае, скучной писаниной.
Как бы то ни было, я никогда не выбрасывал газеты, не просмотрев заголовки и колонку частных сообщений. В ней меня интересовали не рождения, смерти и свадьбы – только «беженцы», пробудившиеся после анабиоза. Я надеялся когда-нибудь встретить там знакомое имя, созвониться с кем-то, пригласить к себе, может быть – помочь. Конечно, шансов на это почти не было, но все-таки читал эту колонку, причем с немалым удовольствием.
Наверное, я подсознательно ощущал всех Спящих своими родственниками, чувствовал себя одной «крови» с ними. Кроме того, надо же было доказать себе, что я не так уж и пьян.
В газетах не было ничего интересного, если не считать сообщений с корабля, летевшего к Марсу без особых происшествий. Среди проснувшихся Спящих не было ни одного знакомого. Я уткнулся носом в подушку и заснул.
* * *
Часа в три ночи я вдруг проснулся, словно меня кольнули. Свет ослепил меня, и я долго моргал. Мне приснился странный сон, не кошмар, но вроде того – будто просматривая газеты, я пропустил имя маленькой Рикки.
Этого не могло быть, но все же я с облегчением вздохнул, увидев, что не выкинул газеты в мусоропровод, как частенько делал до этого.
Я сгреб их на кровать и снова стал просматривать. На этот раз я читал все разделы частной хроники: рождения, смерти, свадьбы, разводы, усыновления и удочерения, смену имен и фамилий, аресты, воскрешения Спящих. Я был уверен, что даже не зная новой фамилии Рикки, ни за что не пропущу ее. Все колонки я просматривал снизу доверху – ведь Рикки могла выйти замуж, или у нее мог родиться ребенок…
От этого занятия у меня начали слипаться глаза, и я чуть было не пропустил главное. «Таймс» за вторник, 2 мая 2001 года. В колонке «воскресших» она сообщала: «Риверсайдский Санктуарий… Ф.В.Хайнке».
Ф.В.Хайнке!!
Фамилия бабушки Рикки была Хайнке… Я знал это. Я был уверен в этом! Не спрашивайте меня, почему, я не смогу объяснить. Но эта фамилия вдруг вспыхнула в моем мозгу, стоило мне ее прочесть. Может быть, я когда-нибудь слышал ее от Рикки или Майлза, возможно даже, что я мельком видел эту почтенную даму. Как бы то ни было, строчка из «Таймса» пробудила забытое и теперь я знал.
Но нужны доказательства. Я хотел убедиться, что «Ф.В.Хайнке» означает «Фредерика Вирджиния Хайнке».
Меня всего трясло – от возбуждения, ожидания и страха. Надевая костюм, я так и не смог застегнуть швы и выглядел, наверное, последним оборванцем. Через несколько минут я уже был в вестибюле нашего дома – там стояла телефонная кабинка. В моей квартире телефона еще не было: я только-только встал на очередь.
А потом мне снова пришлось подниматься к себе за кредитной карточкой. Судите сами, в каком я был состоянии.
Руки у меня дрожали, и я никак не мог засунуть карточку в щель. Наконец, я с ней справился и вызвал станцию.
– Что вам угодно?
– Соедините меня с Риверсайдским Санктуарием. Это в районе Риверсайд.
– Минутку… Линия свободна. Соединяю вас.
Наконец, экран вспыхнул и я увидел мужчину с сердитым взглядом.
– Вы, наверное, не туда попали? – сказал он. – Здесь Санктуарий. И мы уже закрылись на ночь.
– Ради Бога, не отключайтесь. Если это Риверсайдский Санктуарий, то именно вы мне и нужны.
– Чего вы хотите? В такое время? Сейчас слишком поздно.
– У вас есть клиент Ф.В.Хайнке. Из «воскресших». Я хотел бы узнать…
Он покачал головой.
– Мы не сообщаем сведений о наших клиентах по телефону. Тем более – среди ночи. Позвоните утром, после десяти. А еще лучше – приезжайте сами.
– Ладно, хорошо. Но я хочу узнать совсем немного. Что означают инициалы «Ф.В.»?
– Я же сказал вам, что…
– Но, Бога ради, послушайте! Я же интересуюсь не просто так. Я сам был Спящим. Проснулся я совсем недавно. Я все знаю насчет «профессиональной тайны» и так далее. Вы публикуете имена клиентов в газете. Мы оба знаем, что Санктуарий сообщает редакциям полные имена своих клиентов… а газеты, чтобы сэкономить место на полосе, печатают инициалы. Разве не так?
Он поразмыслил над этим.
– Может быть.
– Так значит, не случится ничего страшного, если вы сейчас скажете мне, что означают инициалы «Ф.В.».
– Пожалуй, в самом деле ничего не случится, если это все, что вы хотите, – сказал он, поборов свои сомнения. Но больше я вам ничего не скажу. Ждите.
Он исчез с экрана, как мне показалось, почти на целый час, и, наконец, вернулся с карточкой в руке.
– Здесь немного темновато, – пожаловался он, разглядывая карточку. – Фрэнсис… Подождите, нет, Фредерика. Фредерика Вирджиния.
Я чуть не грохнулся в обморок, глаза у меня закатились.
– Слава Богу!
– Вы здоровы?
– Да. Большое вам спасибо. Спасибо от всего сердца! Теперь со мной все в полном порядке.
– Гм… Тогда, наверное, вам не повредит, если я сообщу еще кое-что. Чтобы вам не приезжать понапрасну. Она уже выписалась от нас.
