10
Когда он треснул по кнопке, я крикнул, пытаясь остановить его. Но было поздно: меня уже несло куда-то. Я успел подумать, что не стоило доводить дело до такого конца. Я лишился всего и чуть не довел до инфаркта бедного старика, который не сделал мне ничего плохого. Я не знал, куда меня несет. И что хуже всего, не знал, доберусь ли я туда.
И тут я прибыл. Падать было невысоко, фута четыре, но я не был готов к этому и плюхнулся, как мешок.
– Откуда вы взялись, черт побери? – сказали надо мной.
Рядом стоял, руки в бока, лысый поджарый мужчина лет сорока. Взгляд у него был проницательный, лицо – умное и приятное, если не считать того, что он явно на меня сердился.
Я сел и обнаружил под собой гравий пополам с сосновыми иголками. Рядом с мужчиной стояла красивая женщина, гораздо моложе его. Она удивленно смотрела на меня, но ничего не говорила.
– Где я? – глупо спросил я.
Мне следовало бы спросить «Когда я?», но это прозвучало бы уж совсем по-дурацки и, кроме того, не имело смысла. Стоило на них взглянуть, чтобы сразу понять, что это не 1970 год.
Но это был и не 2001; в 2001 здесь стояла лаборатория. Итак, я попал не туда.
Из одежды на них был только густой загар. Меньше, чем стиктайтовский костюм. Но держались они непринужденно и ничуть не смущались своей наготы.
– Долго же до вас доходит. Я спросил, как вы здесь оказались? – он огляделся. – Что-то на деревьях не видно вашего парашюта. Что вы здесь делаете? Эта территория – частная собственность. Ваше вторжение незаконно. И где вы разжились этой шутовской одеждой?
Я не усматривал ничего непристойного в моем костюме, особенно, по сравнению с их «одеждой», но промолчал. Другие времена, другие обычаи. И я с моим костюмом вполне мог нажить себе неприятностей.
Женщина взяла его за руку.
– Оставь его, Джон, – мягко проговорила она, – похоже, он болен.
Мужчина взглянул на нее, потом снова уставился на меня.
– Вы больны?
Я кое-как поднялся на ноги.
– Пожалуй, нет. Разве что несколько синяков. А какое сегодня число?
– Что?! С утра было третье мая, первое майское воскресенье. Верно, Дженни?
– Да, дорогой.
– Послушайте, – настаивал я, – у меня была контузия, здорово треснули по голове. Назовите, пожалуйста, дату. Полную, понимаете?
– Как так – полную?
Мне не следовало спрашивать об этом, нужно было раздобыть газету или календарь, но я не мог ждать.
– Какой сейчас год?
– Ну ты даешь, братец! Конечно, 1970, – ответил он, пристально разглядывая мою одежду.
Я чуть не упал от радости. Все-таки свершилось! Получилось, черт побери! Мне снова повезло.
– Спасибо, – широко улыбнулся я. – Вы и представить себе не можете, как я вам благодарен. – Он смотрел на меня, как на буйного, и я поспешил добавить: – У меня бывают приступы амнезии. Однажды я потерял целых пять лет.
– Да, вам не позавидуешь, – медленно произнес он. – Но сейчас вы достаточно здоровы, чтобы ответить на мои вопросы?
– Не приставай к нему, милый, – вмешалась женщина. – Похоже, он славный парень. А сюда забрел просто по ошибке.
– Посмотрим. Ну?
– Да, я здоров… уже целую минуту. Повторите, пожалуйста, вопрос.
– Ладно. Как вы сюда попали? И зачем так вырядились?
– Честно говоря, не знаю, как я здесь очутился. Я даже не знаю, где я сейчас. Приступ накатил совершенно внезапно. А что до одежды… ну, назовите это просто причудой. Вы ведь тоже… необычно одеты. Вернее, не одеты вовсе.
Он глянул вниз, на самого себя, и усмехнулся.
– Я вам объясню… почему мы с женой так одеты… точнее, не одеты. Хотя мы должны были бы не объяснять, а выставить вас отсюда. Вы же чужак, это видно по вашей одежде. Эта земля принадлежит Денверскому Солнечному Клубу.
Джон и Дженни Саттон оказались умными, дружелюбными и, что называется, без лишних предрассудков людьми. Они были из тех людей, что готовы и действующий вулкан пригласить на чашку чая. Джона явно не устроили мои объяснения, и он все порывался продолжить дознание, но Дженни сдерживала его. Я твердо держался своей версии насчет «внезапных приступов амнезии» и, однако, «припомнил», что вчера вечером был в Денвере, в Нью-Браун Пэлис.
Наконец, он сказал:
– Ну, ладно, все это занятно, даже немного волнует. Я спрошу, кто из наших едет в Браули, а оттуда на автобусе можно добраться до Денвера, – он снова осмотрел меня с ног до головы. – Но в клуб я вас пригласить не могу – наши друзья не поймут меня.
Я тоже осмотрел себя. Странно, но я начал стесняться своей одежды и того, что был одет.
– Джон… а может, мне просто снять все это?
Такая перспектива меня не шокировала. Хотя я никогда раньше не бывал в лагере нудистов, у меня был кое-какой опыт, когда мы с Чаком загорали нагишом в Санта-Барбара и Лагуна-Бич.
Он кивнул:
– Да, пожалуй, так будет лучше.
– Дорогой, – сказала Дженни, – он вполне сойдет за нашего гостя.
– Мм… верно. Ты, моя дражайшая и единственная, неси свои прелести в клуб и постарайся всем раззвонить, что мы ожидаем гостя из… откуда вам угодно быть, Дэнни?
– Из Лос-Анджелеса, штат Калифорния. Я и в самом деле оттуда.
Я чуть не ляпнул «из Большого Лос-Анджелеса». Не дай бог сказать теперь «тактил» вместо «кино».
– …из Лос-Анджелеса. Этого, вкупе с «Дэнни» вполне достаточно. В неофициальной обстановке мы не пользуемся фамилиями. Итак, милая, говори об этом, как будто все решено загодя. А где-нибудь через часик жди нас у ворот. Но сначала зайди сюда и принеси мой чемоданчик.
– А зачем, дорогой?
– Мы спрячем туда этот маскарадный костюм. Уж больно он бросается в глаза… даже если считать его причудой, как рекомендовал Дэнни.
Как только Дженни Саттон ушла, я забрался в кусты и разделся. Прятался я не из стыдливости – вокруг талии я носил золото. По ценам 1970 года (шестьдесят долларов за унцию) моя проволока стоила двадцать тысяч. То есть, уже не совсем проволока: я сплел из нее ремень. Поначалу я долго возился, сматывая ее, чтобы помыться, теперь же достаточно было расстегнуть застежку.
Я завернул золото в одежду и прикинулся, будто она ничего не весит. Джон Саттон глядел на мой узелок, но ничего не говорил. Он угостил меня сигаретой – их он носил за ремешком на лодыжке. Не думал я, что снова увижу сигареты, которые нужно прикуривать.
По привычке я помахал ею, но она не зажглась. Джон дал мне огня.
– Ну, а теперь, – сказал он, – пока мы одни, вы ничего не хотите добавить? Поскольку мы с Дженни вводим вас в свой клуб, я должен быть совершенно уверен, что не будет никаких неприятностей.
Я затянулся. В горле у меня запершило.
– Ничего такого не будет, Джон. Гарантирую.
– Ммм… а как же ваши «приступы амнезии»?
Я задумался. Положение было дурацкое. Он имел право знать все. Но скажи я правду, он, конечно, не поверит, зато хоть у меня будет совесть чиста. Хуже, если он поверит – дело может получить огласку, а мне это было ни к чему. Добро бы я был настоящим, честным, легальным путешественником во времени, да еще прибывшим сюда с научными целями. Тогда гласность мне была бы только на руку: я бы встретился с учеными, явил бы им неопровержимые доказательства…
Но я был частным лицом, причем довольно подозрительным. И явился я сюда по частному делу, которому лишняя огласка только повредит. Я просто искал Дверь в Лето, стараясь сделать это незаметно.
– Джон, вы не поверите мне.
– Ммм… возможно. Послушайте, я видел, как с ясного неба упал человек… и при этом не разбился. Он был странно одет, не знал, куда он попал, и какой сегодня день. Я, конечно, читал Чарльза Форта, но воочию ничего такого увидеть не надеялся. Но если уж видел, то наскоро придуманными отговорками меня не проведешь. Ну?
– Джон, вы говорите, как… ну… судя по вашей манере строить фразы, вы, наверное, были юристом.
– Я и сейчас юрист, а что?
– Могу я рассчитывать на сохранение профессиональной тайны с вашей стороны?
– Ммм… вы хотите стать моим клиентом?
– Если вы так ставите вопрос, то да. Пожалуй, мне понадобятся ваши советы.
– Валяйте. Я сохраню все в тайне.
– Чудесно. Я – из будущего. Путешествую во времени.
Несколько минут он молчал. Мы лежали, растянувшись на солнышке, и загорали. Я поеживался: май в штате Колорадо солнечный, но прохладный. Но Джон Саттон, похоже, привык к этому и спокойно грыз сосновую иголку.
– Вы правы, – ответил он наконец. – Я не верю этому. Давайте лучше сойдемся на приступах амнезии.
– Я же говорил, что вы не поверите.
– Скажем так: я не хочу верить в это, – подчеркнул он. – Я не хочу верить в духов, равно, как и в перерождения, или фокусы с экстрасенсорикой. Мне нравятся простые, доступные моему пониманию вещи. И всем прочим тоже. Итак, вот вам мой первый совет: пусть это останется между нами. Об этом не стоить трезвонить.
– Это мне подходит.
Он перевернулся.
– Мне кажется, ваш костюм стоит сжечь. Я найду вам какую-нибудь одежду. Она горит?
– Скорее плавится.
– И ботинки тоже стоит сжечь. У нас разрешается носить обувь, но эта не подойдет. Кто-нибудь обязательно спросит, где вы купили такие. Давайте их сюда.
– Извольте.
– Вот и хорошо, – и прежде, чем я успел его остановить, он взял мой узел. – Что за чертовщина?!
Отнимать было уже поздно. Я позволил ему развязать узел.
– Дэнни, – сказал он странным голосом, – эта штука в самом деле то, чем она кажется?
– А чем она кажется?
– Золотом.
– Да, это золото.
– И где вы его взяли?
– Купил.
Он тронул мой пояс, любуясь мертвым блеском металла, потом взвесил его на руке.
– С ума сойти! Дэнни… слушайте меня внимательно. Сейчас я задам вопрос, и очень многое будет зависеть от того, как вы на него ответите. Мне не нужны клиенты, которые лгут. С такими я не связываюсь. И уж совсем не хочу быть соучастником уголовного преступления. Это золото попало к вам законным путем?
– Да.
– Вам известен закон 1968 года о золотом запасе?
– Известен. Я добыл это золото вполне законно и собираюсь продать его казне.
– У вас есть патент ювелира?
– Нет. Джон, я сказал вам сущую правду. Хотите – верьте, хотите – нет. Я купил его, а это легально, как дыхание. Теперь я хочу как можно скорее превратить его в доллары. Я знаю, что хранить его не совсем законно. Что со мной сделают, если я приду в Монетную Палату Денвера, брякну его на прилавок и попрошу взвесить?
– Ничего особенного… если поверят в вашу «амнезию». Но до этого вам изрядно попортят кровь. Мне кажется, вам лучше схитрить.
– Закопать его?
– Ну, не так радикально. Скажем так: вы нашли его в горах. Где еще в наше время можно найти золото?
– Ладно… вам ведь виднее. Я не против маленькой невинной лжи.
– Причем тут ложь? Когда вы впервые увидели это золото? Какого числа вы вступили во владение им?
Я попытался припомнить. Это было в тот день, когда я приехал в Денвер из Юмы, где-то в мае 2001 года. Примерно, две недели назад…
– Быть посему, Джон. Итак, впервые я увидел это золото… сегодня, третьего мая 1970 года.
– В горах, – уточнил он.
* * *
Саттоны остались в клубе до утра понедельника, и я вместе с ними. Все прочие клубмены были вполне дружелюбны, и им было в высшей степени наплевать на мои обстоятельства. Позднее я узнал, что именно это и считалось хорошим тоном в клубах такого рода. Мне подумалось, что таких разумных и вежливых людей не часто встретишь.
У Джона и Дженни в клубе была собственная комната, меня же поместили в общей спальне, где я изрядно промерз. Наутро Джон выдал мне рубашку и джинсы. Золото мы снова завернули в мой костюм и положили в багажник машины – Саттоны держали «ягуар-Император», из чего следовало, что Джон – не какой-нибудь затертый адвокатик. Впрочем, я и без того знал это.
Ночь я провел у них, и уже во вторник у меня были кое-какие деньги. Золота своего я больше не видел, но через пару недель Джон вручил мне пачку чеков. Это был денежный эквивалент моего сокровища, за вычетом обычного налога на сделки с золотом. Я узнал, что он не стал связываться с Монетной Палатой – вместе с чеками я получил расписки от покупателей. Себе за хлопоты он не взял ни цента. В детали этих сделок я не вникал, да и Джон помалкивал.
Итак, у меня снова были деньги, и я занялся делами. Уже во вторник, пятого мая, я не без помощи Дженни арендовал маленькую мансарду в старом коммерческом квартале. Я обзавелся чертежным столом, стулом, раскладушкой и кое-какой мелочью. Конечно, там было электричество, газ, водопровод и туалет. Большего я и не хотел. К тому же приходилось экономить каждый дайм.
Проектировать с циркулем и линейкой было скучно и непроизводительно. У меня не было ни одной свободной минуты, и поэтому, прежде чем взяться за воссоздание «Фрэнка», я занялся «Чертежником Дэном». Только теперь «Умница Фрэнк» становился «Питом Протеем», универсальным автоматом, и мог делать все, что делает человек. Я знал, что «Пит Протей» недолго останется универсалом. Его потомки будут узко специализированы, но мне важно было запатентовать все, что возможно.
Для патентной заявки не требовалась рабочая модель, хватило бы чертежей и описаний. Модель нужна была мне самому, при этом она должна была отлично знать свое дело, чтобы ее не стыдно было показать кому угодно. Она должна была продавать саму себя, наглядно демонстрируя всем и каждому свою полезность и выгодность. Автоматы должны были быть не только работоспособны, но и оправданы экономически, ведь патентные бюро завалены изобретениями, которые хоть и работают, но в коммерческом отношении являют собой сущий «пшик».
Работы шли и быстро, и медленно: быстро потому, что я точно знал свою цель, медленно – оттого, что не было приличной мастерской и помощников. Скрепя сердцем, я раскошелился, взял напрокат кое-какое оборудование, и дела пошли лучше. Я работал дни напролет, семь дней в неделю, питался кое-как и лишь раз в месяц позволял себе провести уик-энд с Джоном и Дженни в их клубе близ Боулдера. В первых числах сентября два робота были готовы. На фабрике я заказал для них корпуса с добротной отделкой и хромированным покрытием движущихся внешних частей – единственная работа, которую я сделал не сам. Стоило это недешево, но я нутром чувствовал, что без этого не обойтись. Мне снова здорово помог каталог стандартных деталей. Конечно, все они стоили денег, но тут уж деваться было некуда. А вот тратиться на украшение было жалко.
Я был так занят, что забыл об осторожности. Однажды я вышел купить сервомотор и напоролся на знакомого из Калифорнии. Он окликнул меня, и я сдуру отозвался.
– Эгей! Дэн! Дэнни Дэвис! Ты откуда здесь взялся? Я-то думал, что ты сейчас в Мохауве!
Мы поздоровались за руку.
– Просто деловая поездка. Вернусь через пару дней.
– А я возвращаюсь нынче вечером, позвоню Майлзу и расскажу, что видел тебя.
Я увял.
– Ради бога, не надо.
– Почему? Вы же с Майлзом друзья – не разлей вода.
– Ну, видишь ли, Март, Майлз не знает, что я здесь. По идее, я должен был быть в Альбукерке по делам компании. А здесь у меня сугубо личное дело. Понимаешь? Никакого отношения к фирме оно не имеет. И мне не хотелось бы обсуждать это дело с Майлзом.
Он понимающе кивнул.
– Здесь замешана женщина?
– Хмм… да.
– Замужняя?
– Считай, что так.
Он подмигнул и ткнул меня пальцем в ребра.
– Понял. Майлз ведь известный святоша. О'кей, я тебя покрою, а ты когда-нибудь выручишь меня. Она хоть хорошенькая?
«Покрыть бы тебя дерновым одеялом, чертов проныра», – подумал я про себя.
Март был второразрядным коммивояжером и большую часть рабочего времени обхаживал официанток вместо того, чтобы вербовать покупателей. Впрочем, дело неплохо шло и без него.
Я угостил его стаканчиком и баснями о «замужней бабе», он поведал мне о своих подвигах, наверняка вымышленных, и мы распрощались.
А однажды мне подвернулся случай угостить доктора Твишелла, правда, ничего из этого не вышло.
Случайно я уселся неподалеку от его столика в аптеке на Чайна-стрит и увидел его в зеркале. Первым моим побуждением было заползти под стойку и подольше оттуда не высовываться.
Потом я сообразил, что из всех живущих в 1970 году он для меня наиболее безопасен. Бояться было нечего, ведь между нами еще ничего не произошло… в смысле «ничего не произойдет». Не стоит и пытаться выразить это – когда складывалась английская грамматика (да и русская тоже), о путешествиях во времени и слыхом не слыхали. Придется, видно, вводить в английский язык новые категории, вроде как во французском или в классической латыни.
Как бы то ни было, Твишеллу было не за что дуться на меня. Я мог смотреть ему в глаза с чистой совестью.
Сперва я подумал, что обознался. Но нет, у Твишелла было лицо не чета моему: четкое, самоуверенное, высокомерное и довольно красивое. Он чем-то напоминал Зевса. Я вспомнил, во что превратится это лицо и содрогнулся, вспомнив, как я обошелся со стариком. Я удивился – как я посмел.
Твишелл перехватил в зеркале мой взгляд и обернулся ко мне.
– В чем дело?
– Ммм… вы ведь доктор Твишелл? Из Университета?
– Да, из Денверского Университета. Я с вами где-то встречался?
Я чуть не сел в лужу, забыв, что в этом году он уже преподавал в городском университете. Трудно было вспомнить по двум направлениям сразу.
– Нет, доктор, но я слышал ваши лекции. Можете считать меня своим поклонником.
Он изобразил что-то вроде улыбки. В этом возрасте человек еще не нуждается в лести. Достаточно того, что он сам знает свои возможности.
– Вы уверены, что не спутали меня с кинозвездой?
– О нет! Вы – доктор Хьюберт Твишелл… великий физик.
Он дернул щекой.
– Скажем, просто физик. А еще точнее – стараюсь им стать.
Мы поболтали кое о чем, и когда он расправился со своим бутербродом, я попытался поставить ему стаканчик. Я попросил оказать мне честь угостить его. Он помотал головой.
– Крепкое я пью только после захода солнца. Во всяком случае, спасибо. Приятно было посидеть и поговорить с вами. Будете проходить мимо Университета – загляните ко мне в лабораторию.
Я ответил, что не премину этого сделать.
Не так уж много я напортачил в 1970 году (не то, что в прошлый раз): я уже знал, что к чему. Помогло мне и то, что большинство моих знакомых жили в Калифорнии. На будущее я решил, что буду делать, если встречу знакомую физиономию – отделаюсь холодным кивком и побыстрее смоюсь от греха подальше.
Гораздо больше досаждали мелочи. К примеру, я так и не мог отвыкнуть от стиктайтовского шва и снова привыкнуть к «молнии». Только через полгода я начал понимать все это как само собой разумеющееся. И бритье – я снова должен был бриться! Однажды я простыл – совершенно забыл, что одежда может промокнуть под дождем. Воистину, ужасны призраки прошлого! Хотел бы я видеть в своей шкуре всех этих тонких эстетов, что щерятся на прогресс и лепечут о неповторимых прелестях минувших времен. Нет ничего хорошего в том, что пища остывает, что рубашки надо стирать, что зеркало в ванной запотевает в самое неподходящее время, что из носа течет, что под ногами грязь и в легких тоже. Короче говоря, я знавал лучшие времена, и 1970 год ознаменовался для меня чередой мелких неприятностей.
Потом я привык ко всему этому, как собака – к своим блохам. В 1970 году Денвер еще оставался старомодным самобытным городком. Я почти полюбил его. Не было и намека на Великую Стройку, на все, что я видел (или увижу), приехав туда из Юмы. По улицам бегали автобусы, и все такое прочее. Население еще не перевалило за два миллиона и отыскать Колфакс-Авеню ничего не стоило.
Денвер в роли столицы штата был похож на мальчика, впервые надевшего вечерний костюм. Он все еще тяготел к сапогам с высокими каблуками, но влияние Дикого Запада понемногу сходило на нет, и вскоре этому городу предстояло вырасти в безликий метрополис с посольствами, шпионами и шикарными ресторанами. А пока его застраивали на скорую руку: надо же было где-то разместить бюрократов, парламентских лоббистов, посредников, секретарей-машинисток и блюдолизов. Здания возводили так быстро, что едва успевали сгонять коров с пастбищ, ставших стройплощадками. И все-таки, Денвер лишь на несколько миль приблизился к Аурор на востоке, к Гендерсону на севере и к Литтлтоку на юге. Между ними и Военно-воздушной Академией все еще были поля. Правда, на западе он забрался в горы, и федеральные учреждения стояли вплотную к голым скалам.
Мою нежность к Денверу не смог поколебать даже федеральный бум, настолько я был рад вернуться в свое собственное время.
Но проклятые мелочи не оставляли меня в покое. Поступив в штат «Горничные Инкорпорейтед», я вылечил себе зубы и думать о них забыл. Но в 1970 году не было антикариесных таблеток, в зубе появилось дупло, и он начал донимать меня все сильнее. Я пошел к дантисту и совершенно забыл, что он увидит меня во рту. Он моргал, совал свое зеркальце то туда, то сюда и, наконец, сказал:
– Иосафат Великий! У кого вы лечили свои зубы?
– О-о-н-а?
Он вынул зеркальце из моего рта.
– Кто это сделал? И как?
– Что? Это вы про зубы? Мне их чинили в одной экспериментальной клинике… в Индии.
– Как им это удалось?
– Откуда я знаю?
– Ммм… подождите минутку. Я должен сделать несколько снимков, – и он начал возиться с рентгеновским аппаратом.
– Нет-нет, – запротестовал я, – просто вычистите эту дыру, закупорьте ее и отпустите меня.
– Но…
– Мне очень жаль, доктор, но сейчас я очень тороплюсь.
Он сделал, как я просил, хотя время от времени прерывался, снова и снова осматривая меня и мои зубы. Я заплатил наличными и исчез, не оставив следа. Уверен, что у него появились кое-какие идеи. Пусть, ничего страшного. Люди должны сами доходить до всего, а не получать готовенькое. Поэтому я и не позволил сделать рентген.
Потея по шестнадцать часов в сутки над «Чертежником Дэном» и «Питом Протеем», я умудрялся левой задней делать еще кое-что. Анонимно, через адвокатскую контору Джона, я снесся с солидным сыскным агентством и заказал данные о прошлом Беллы. Я сообщил им адрес, личный номер и марку машины (на случай, если понадобятся отпечатки протекторов) и намекнул, что она, возможно, не раз была замужем, и что полиция, может быть, завела на нее дело. В целях экономии я старался максимально сузить для них круг поисков.
Если бы поиск занял дней десять, я бы распростился со всеми своими денежками. Но агентство работало быстро, и через пару дней на адрес конторы Джона пришел толстый пакет.
Белла оказалась деловой девушкой. Она была на шесть лет старше, чем сказала мне, и до восемнадцати лет успела дважды побывать замужем. Один из этих браков был незаконным – у парня уже имелась семья. Было неясно, удосужилась ли она развестись с ним. С восемнадцати лет она была замужем четырежды, хотя одно замужество внушало сомнения. Не так уж сложно сделаться «солдатской вдовой», тем более, что «муж» погиб и протестовать не может. Однажды она была разведена (официально), и один из ее мужей умер своей смертью. Оставался, по крайней мере, один, с которым она продолжала «состоять в браке».
Ее полицейское досье было толстым и интересным, хотя в уголовном преступлении ее изобличили лишь однажды, в Небраске, но освободили под залог. Это установили по отпечаткам пальцев, потому что она, выйдя на свободу, сменила имя и получила новый личный номер. Агентство спрашивало, нужно ли уведомить власти штата Небраска.
Я ответил им, что не нужно: дело было девять лет назад, срок давности уже истек. Я надивиться не мог: каким же я был болваном! Воистину, рефлекторные реакции никого не доводят до добра.
К октябрю я понял, что безнадежно отстал от своего графика. Я еще не закончил описание, а без него чертежи стоили немного. К заявке я вовсе не притрагивался. С коммерсантами я еще не связывался – мне нечего было им показать – и это было хуже всего. Мне просто не хватало времени на все. Пожалуй, следовало бы мне попросить доктора Твишелла переместить меня не на тридцать один, а на тридцать два года, да еще недельки три зарезервировать для отдыха. Похоже, что я тогда здорово переоценил свои возможности.
Саттонам я своих игрушек не показывал. Не то, чтобы я чего-то побаивался, просто не хотел разговоров и бесполезных советов, пока не закончу работу. В последнюю октябрьскую субботу я собирался к ним в клуб и поэтому работал до последней ночи, нагоняя график. Будильник задребезжал слишком рано – я сам его так поставил, чтобы успеть побриться. Бритва, будильник! Слава богу, что 2001 году нет таких садистских предметов. Побрившись, я собрался с духом и пошел в угловую аптеку позвонить и объявить своим друзьям, что не смогу с ними поехать.
К телефону подошла Дженни.
– Дэнни, ты слишком много работаешь. Уик-энд на природе пойдет тебе только на пользу.
– Ничего не поделаешь, Дженни. Я должен работать. Простите меня.
Джон взял вторую трубку.
– Что за вздор ты несешь, Дэн?
– Мне нужно работать, Джон. Времени не хватает. Передавай всем в клубе привет.
Я поднялся к себе, сжег пару гренок, завулканизировал несколько яиц и сел за чертежи.
Часом позже ко мне постучались Саттоны.
Отдыхать мы так и не поехали. Зато я показал им обе машины. «Чертежник Дэн» не особенно впечатлил Дженни (оно и понятно, если женщина не инженер), но от «Пита Протея» ее было не оторвать. Дома у нее была пятая модель «Горничной», и она живо поняла, что «Пит» может гораздо больше.
А вот Джон сразу оценил «Чертежника Дэна». Перебирая клавиши (кое-какая практика у меня была), я ловко изобразил свою подпись, неотличимую от настоящей. Он поднял бровь.
– Слушай, парень, так ты всех чертежников оставишь без работы.
– Не оставлю. Нашей стране не хватает инженеров, вот эта штука и восполнит их дефицит. Лет тридцать спустя такая машина будет у каждого инженера и архитектора. Без нее они просто загнутся, как современный механик без электрических инструментов.
– Ты говоришь обо всем этом так, как будто знаешь наверняка.
– Так оно и есть.
Он осмотрел «Пита Протея» – я приказал тому навести порядок на моем рабочем столе – потом вернулся к «Чертежнику Дэну».
– Знаешь, Дэнни… иногда мне кажется, что ты тогда сказал правду… помнишь, когда мы встретились впервые.
Я пожал плечами.
– Назови это предвидением… но я точно знаю. Уверен, что так и будет. Разве важно – откуда?
– Пожалуй, нет. И что ты хочешь делать с этими штуками?
Я нахмурился.
– В том-то и вся загвоздка, Джон. Я – хороший инженер, вполне приличный механик, но делец из меня никакой. Это доказано. Ты разбираешься в патентных законах?
– Нет, я уже говорил тебе. Для этого нужен узкий специалист.
– Найди мне кого-нибудь почестнее. И чтобы его не нужно было подгонять. Мне нужен патентный адвокат. Я собираюсь основать фирму и управлять ею, но с финансами связываться не хочу. И у меня совсем нет времени.
– Почему?
– Я собираюсь вернуться туда, откуда явился.
Он уселся и долго молчал.
– Сколько у тебя времени? – спросил он наконец.
– Гм… недель девять, если считать со следующего вторника.
Он снова взглянул на машины.
– Я бы на твоем месте пересмотрел сроки. Девять месяцев, если все пойдет гладко. Только тогда их можно будет пустить в производство.
– Джон, это невозможно.
– То же самое говорю и я.
– Я имею в виду, что не смогу изменить срок. Это мне неподвластно… уже.
Я закрыл лицо руками. Я смертельно устал: в среднем, мне доводилось спать не более пяти часов в сутки. В конце концов, у бизнеса свои законы – с ними можно бороться, но победить их невозможно.
Я посмотрел ему в глаза.
– А ты мог бы управлять всем этим?
– Чем? И в какой степени?
– Целиком. Я уже сделал все, что мог и умел.
– Это большое дело, Дэн. Известно ли тебе, что я смогу тебя обкрадывать, как захочу? Этот бизнес может принести миллионы.
– Так оно и будет. Я точно знаю.
– Зачем же делиться со мной? Не лучше ли выплачивать мне гонорар?
Я честно попытался обдумать это, но голова адски болела. Однажды у меня уже был компаньон – но нельзя же, черт возьми, из-за одного мошенника не доверять всем и каждому. Так можно уподобиться одноглазому отшельнику в глухой пещере. Абсолютной безопасности не бывает. Если уж человек живет, он должен рисковать. И надо, в конце концов, доверять людям.
– Джон, ты знаешь мой ответ. Ты-то мне поверил. Сейчас мне снова нужна твоя помощь. Ты мне поможешь?
– Конечно, поможет, – мягко вставила Дженни. – Хотя, честно говоря, я не знаю, что вы обсуждаете. Слушай, Дэнни, эта штука может мыть посуду? У тебя нет ни единой чистой тарелки.
– Как ты сказала, Дженни? О, конечно, может.
– Тогда вели ему перемыть всю посуду. Смотреть тошно.
– Он еще не запрограммирован на мытье посуды. Но, если тебе угодно, я мигом сделаю. Это займет часа два. Зато он станет лучшей посудомойкой в мире. Но сначала надо… м-м, видишь ли, мытье посуды – работа тонкая, не то, что класть кирпичи, или водить трактор. Здесь слишком много вариантов, и поэтому надо работать с умом.
– Великий боже! Наконец-то хоть один мужчина понял, что такое домашняя работа. Дорогой, ты слышал, что он сказал? Ну, ладно, возись дальше. Посуду я вымою сама, – она осмотрелась. – Дэн, у тебя, мягко выражаясь, не комната, а свинарник.
Святая правда, я даже не подумал, что «Пит Протей» может убирать у меня. Я старался, чтобы он мог делать все, что понадобиться покупателям, а сам тем временем заметал мусор в угол, да и то изредка. Я начал учить его всему, что умел «Умница Фрэнк», благо ламп Фрезена было в нем втрое больше, чем у «Фрэнка».
Теперь у меня было на это время. Все остальные дела взвалил на себя Джон.
Дженни отпечатала описания, а для оформления заявки Джон нанял патентного адвоката. Не знаю, заплатил ли ему Джон наличными или заинтересовал в прибылях. Я ни о чем не спрашивал, доверил Джону все дела, вплоть до определения дивидендов с будущих прибылей и был совершенно уверен, что он не пойдет по дорожке Майлза. Теперь я был свободен и смог всерьез заняться своей настоящей работой. Честное слово, до всего прочего мне не было дела. В конце концов, не в деньгах счастье. Я должен был полностью доверять Джону, или подыскать пещеру и стать отшельником.
Но на двух пунктах я настоял.
– Джон, ты должен назвать свою фирму «Аладдин».
– У тебя богатая фантазия. Чем плохо «Дэвис и Саттон»?
– Так нужно, Джон, так должно быть.
– Почему? Опять твое предвидение?
– Может быть. На товарном ярлыке мы изобразим Аладдина с лампой и выходящего из нее джина. И еще одно: главная контора должна быть в Лос-Анджелесе.
– Что? Ты спятил, если думаешь сманить меня туда. Чем тебе не нравиться Денвер?
– Всем нравится. Денвер – красивый город, но строить здесь фабрику нельзя. Стоит только подобрать здесь приличное место, как окажется, что эта земля нужна какому-нибудь федеральному ведомству, и тебе снова придется искать. А время уходит. Кроме того, здесь не хватает рабочей силы, строительные материалы на вес золота, некоторые детали днем с огнем не найдешь. А в Лос-Анджелесе – неисчерпаемый рынок рабочей силы, Лос-Анджелес – морской порт, в Лос-Анджелесе – …
– А как насчет смога? Его-то к достоинствам не отнесешь.
– Смог скоро победят. Поверь мне. Кстати, разве ты не заметил, что и в Денвере взялись производить его?
– Подожди минутку, Дэн. Мне вполне ясно, что тебя не переспоришь – значит, это и в самом деле важно. Но у меня должна быть какая-то свобода.
– Естественно, Джон.
– Конечно, надо быть полным психом, чтобы переезжать в Калифорнию. Я бывал там во время войны, видел все. Спроси у Дженни, она коренная калифорнийка – это ее тайный грех. Ее туда багром не затащишь. А здесь – чудесные зимы, свежий горный воздух, великолепные…
– Я никогда не зарекалась вернуться в Калифорнию, – сказала Дженни, оторвавшись от вязания.
– Что такое, дорогая?
Дженни не любительница трепаться. Если уж она заговорила, значит ей есть что сказать.
Она отложила спицы – добрый знак.
– Дорогой, в Калифорнии мы могли бы вступить в клуб Дубовой Долины. Они там купаются круглый год. Когда мы в последний раз приезжали в Боулдер, весь бассейн был затянут льдом.
Наконец, наступил долгожданный день – 2 декабря 1970 года. Я тянул с отъездом до последней минуты. Из-за чудовищной дороговизны деталей я совсем издержался, и мне пришлось занять у Джона три тысячи в счет будущих прибылей. Он позволил мне написать расписку, потом порвал ее и бросил клочки в корзину.
– Расплатишься, когда станешь миллионером.
– Это будет лет через тридцать, Джон.
– Неужели так долго?
Я задумался. После нашей первой встречи он ни разу не попросил меня рассказать мою историю. Да и тогда он прямо заявил, что не верит ни одному моему слову – однако поручился за меня в клубе.
Пришло время рассказать ему все до конца, я так и сказал ему.
– Может, разбудить Дженни? Она тоже имеет право узнать обо всем.
– М-м… не стоит. Пусть себе спит, пока не придется прощаться. Дженни – цельная натура, Дэн. Уж если она любит человека, ей наплевать, кто он и откуда взялся. Если хочешь, я потом ей все перескажу.
– Как знаешь… – И я подробно рассказал ему все, изредка прикладываясь к стакану с прохладительным (у меня были причины не прикасаться к алкоголю) и кончил тем мгновением, когда мы встретились на горном склоне близ Боулдера. – Вот и все, – сказал я. – Пожалуй, стоит сказать еще об одном. Мне пришлось падать, правда не высоко. Это значит, что для строительства лаборатории грунт насыпали. А если бы его срыли бульдозером, я бы оказался заживо погребенным под землей. Скорее всего, вы бы тоже погибли – такой взрыв может стереть в порошок весь округ, хотя никто не знает, что случается, когда две массы одновременно оказываются в одной и той же точке пространства.
Джон молчал, прикуривая.
– Дэн, ты много рассказывал мне о будущем Лос-Анджелеса – я имею в виду Большой Лос-Анджелес. Я дам тебе знать, когда сам проверю, насколько точен твой рассказ.
– Все точно. Разве что забылись кое-какие мелочи.
– М-м… все логично. Но пока позволь мне считать тебя самым приятным психом из всех, что я встречал. Это не помешает тебе как инженеру… и как другу тоже. Ты мне нравишься, парень. К Рождеству я подарю тебе новую смирительную рубашку.
– Что ж, думай, как хочешь.
– Да, именно так. Иначе я сам сойду с ума… а это может не понравиться Дженни, – он взглянул на часы. – Давай-ка разбудим ее. Если я позволю тебе уехать, не попрощавшись с нею, она меня оскальпирует.
– Давай.
Они отвезли меня в Денверский Международный аэропорт, и Дженни чмокнула меня на прощание. Одиннадцатичасовым рейсом я отправился в Лос-Анджелес.
