ГЛАВА 34

— Значит, сюжет такой… — Телохранитель по фамилии Чесноков, до тех пор с недовольной миной расхаживавший по комнате, теперь остановился напротив белокурой девушки и посмотрел на нее в упор. — Все зависит от тебя. Наш хозяин человек вспыльчивый, но отходит быстро. Конечно, когда делают то, что он говорит. И прощать склонен легко. Особенно тех, кто ему нравится. А ты ему очень нравишься, в этом можешь мне поверить!..

Телохранитель Чесноков усмехнулся, глядя на девушку нахальными сладострастными глазами. Та молчала, гордо и презрительно глядя прямо ему в лицо.

— У тебя отец после операции, — продолжал тот. — Ему врачебный осмотр теперь нужен. Если с ним что-нибудь случится, учти, это будет только на твоей совести! Короче! — резко прервал он сам себя. — Если передумаешь — я внизу. Скажешь, я позвоню хозяину, он распорядится, что делать с тобой дальше. Но учти: иначе как его любовницей ты отсюда не выйдешь! Я нашего Борьку Старикова знаю, он в этих делах себе отказывать не намерен и чем больше кто ему сопротивляется, тем злее он становится. Так что он тебя скорее голодом тут уморит, но своего добьется, это я тебе обещаю!

Еще раз нахально усмехнувшись, Чесноков вышел из комнаты. Было слышно, как он закрывает ее снаружи на деревянный засов. Потом послышались грузные шаги — он спускался с лестницы. Затем все стихло. Старый каплей Назаров и его дочь во время монолога телохранителя не пошевелились.

— Во как! — глухо пробормотал старик, точно очнувшись от оцепенения. — Как в мышеловке. Как в золотой клетке! Ах, мерзавец, мерзавец…

Сравнение коттеджа, где, по указанию своего хозяина, поселил их телохранитель Чесноков, с золотой клеткой было достаточно уместным. Интерьер двух комнат на втором этаже, где они находились, был хотя и не высшего класса, но, в сравнении с убранством двухкомнатной «хрущобы», в которой они прожили всю жизнь, казался роскошным. Мягкие диваны, кресла, изумительная чистота и порядок вокруг, шелковые обои на стенах, тяжелые гардины на окнах. Однако сами эти окна были зарешеченными снаружи, причем решетки были вмурованы в стену очень добротно, голыми руками не выломаешь — прутья были из толстой, прочной стали. Так что каплей Назаров был прав — их поместили в самую настоящую тюрьму, только со всеми удобствами.

— Эх, Борька, мурло, ханыга, шкура продажная, — тихо бормотал старик в бессильной ярости. — Да уж, нашелся зятек! Говорил я тебе, Наташенька: не связывайся с этой сволочью, беда будет! И вот смотри! Да лучше бы я сдох, не надо мне никакого лечения! Что мне, старику, много жить, что ли, оставалось в любом случае? Здоровье старику вернуть ценой позора! Вот теперь ты должна будешь все его прихоти удовлетворять! А он побалуется тобой, испортит да выбросит на улицу, как ненужную тряпку…

Белокурая девушка сидела у окна и, казалось, не слушала причитаний своего отца. Рассеянно глядела куда-то вдаль, где сквозь поднимающийся над равниной туман угадывались очертания морского побережья, стоявших на рейде больших и малых военных кораблей. Коттедж находился хоть и довольно далеко от берега, однако в ясную погоду из окон его второго этажа вид на гавань города Нарвик был достаточно ясный и отчетливый. Туда, на смутно угадывающееся вдали море, и смотрела теперь девушка.

Любая более или менее опытная женщина по одному только взгляду на особым образом округлившийся живот Наталии Назаровой быстро определила бы, что она беременна. Многие, даже самые красивые женщины, забеременев, теряют свою красоту, их лица делаются непривлекательными, отталкивающими. Однако это не касалось Наташи Назаровой. Несмотря на растущий живот, ее лицо оставалось по-девичьи нежным, чистым. Так что сидящий теперь в кресле больной отец украдкой любовался своей дочерью. — Вон как, — глухо продолжал бормотать он. — Ребенка тебе сделал! В один момент это у вас теперь получается, у молодых!

Его дочь обернулась, пристально посмотрела на отца, но ничего не сказала.

— А выродишь его, что с ним делать-то будешь, а? Так на всю жизнь и останешься матерью-одиночкой?

— Только один человек мог бы нас теперь выручить, папа, — вместо ответа тихо проговорила Ната ша. — Сережка Павлов… Я так виновата перед ним. Но я уверена, что он про меня думает, помнит… У меня такое предчувствие, папа, что он обязательно придет к нам на помощь!

— Да как же он это умудрится сделать-то? — скептически отозвался старик. — Он, может быть, и думает, и помнит про тебя, да какой от этого толк? Полундра теперь далеко в море и про нашу беду знать ничего не знает и даже не догадывается. Так что ты лучше теперь забудь про него.

Наташа ничего не сказала, снова отвернулась, стала смотреть в окно на виднеющееся вдалеке море.

— Ну, ничего, Борька, держись! — тихо, но со злостью проговорил старик. — Мне бы вот только немного поправиться, окрепнуть. Я до тебя доберусь еще! Горло твое собственными зубами перегрызу! И пусть со мной что хотят потом, то и делают. Тогда мне будет уже все равно…

Белокурая девушка обернулась и посмотрела на своего отца испуганно, а тот, не замечая ее озабоченного взгляда, погрузился в дремоту, столь характерную для больных стариков.