ГЛАВА 22

Всякий, кто увидел бы старика-каплея Назарова сразу после операции, теперь, по прошествии недели с небольшим, был бы приятно удивлен тем, насколько к лучшему изменился его внешний вид. Серо-желтый цвет лица стал заметно розовее, естественнее, его голова теперь не лежала, беспомощно вдавленная в подушку, а уверенно и мирно покоилась на ней. В его глазах больше не было той щемящей тоски и печали, что свойственны взгляду тяжело больного, умирающего человека.

Впрочем, человек, который находился рядом с постелью старого каплея Назарова, не принадлежал к числу тех немногих, кто видел старика сразу после операции. Пришедший к старику посетитель был на вид мужчина примерно того же, достаточно пожилого возраста, даже несколько старше. Цвет лица его, несмотря на многочисленные рубленые морщины, был розовым и производил впечатление очень здорового, как это часто бывает у стариков, доживающих свои дни в цивилизованных странах мира. Особый загар, покрывавший кожу на его щеках, определенно говорил о морской профессии его обладателя, а окаймляющая подбородок небольшая, аккуратно подстриженная седеющая бородка была точь-в-точь такой, какую принято носить у норвежских отставных моряков.

Однако сторонний наблюдатель, окажись в больничной палате такой, был бы удивлен тем, что этот человек сидит не на обычном стуле, а в инвалидном кресле. Приглядевшись, он мог бы заметить, что у норвежского моряка нет обеих ног, ниже колен его брюки пусты, они аккуратно подоткнуты и приколоты булавками.

Два старика находились друг подле друга и не говорили ничего, так что вполне могло создаться впечатление, что они погрузились в тот старческий маразм, когда старики могут часами сидеть неподвижно где-нибудь в теплом месте, на завалинке, и смотреть в одну точку. Сторонний наблюдатель едва ли придал бы значение тому, что морщинистые жилистые руки безногого инвалида время от времени едва заметно подрагивают, что глаза лежащего в постели каплея блестят как-то странно, а руки ерзают по одеялу, не находя себе покоя.

Внезапно каплей тяжело вздохнул, мутная старческая слеза выкатилась из глаз его, скатилась по щеке.

— Андрей… — тихо произнес он. — Как же ты… Как же ты смог уцелеть-то там, в этой заварухе? Ведь мы же тебя одного оставили там, в этой лодке, а?

Руки сидящего в самодвижущемся инвалидном кресле безногого моряка несколько раз отчетливо вздрогнули.

— Прости, каплей, — тихо со вздохом произнес он. Несмотря на свой норвежский вид, по-русски он говорил чисто и уверенно. — Струсил я… Не смог.

— Ты?! Струсил?! — От удивления каплей Назаров приподнялся на подушке.

— Да, Саша. — Руки инвалида задрожали еще сильнее. — За шкуру свою испугался. Жить захотел. Не смог я до последнего в лодке остаться, как подобает настоящему моряку-подводнику. Струсил я…

— О чем таком ты говоришь, Андрей? — в изумлении проговорил каплей, не сводя со своего бывшего командира широко раскрытых глаз. — Ты спасся, это же здорово! Это великое чудо! Ты, Андрей, настоящий герой-подводник!..

— Да какой я, на хрен, герой! — устало отмахнулся каперанг Павлов. — Просто шкура, которая жить захотела. Недостойно это настоящего боевого моряка, слышишь ты? Недостойно!

Несколько мгновений Назаров в недоумении смотрел на своего боевого командира, которого столько лет все считали погибшим. Смотрел и пытался понять.

— Ну, ты расскажи, расскажи, командир, — проговорил наконец он. — Как же это тебе удалось спастись из подлодки? Ведь у тебя не было ни одного шанса!..

— Был, каплей, — спокойно возразил каперанг Павлов. — Один-единственный из ста, даже, может быть, из тысячи, но он у меня был, это точно. Ты ведь знаешь, что внешние люки торпедных аппаратов в принципе можно открыть изнутри вручную?

— Можно, — согласился каплей. — Только на глубине для этого силища трех мужиков нужна. И пока ты будешь его открывать, весь твой воздух тонкой струйкой наружу выйдет, большого пузыря не получится, с которым ты мог бы выплыть.

— Все верно, каплей, — кивнул инвалид. — Именно этому нас и учили, именно так и есть на самом деле. Но только когда жить захочется, всякую глупую науку забываешь, а в тебе сила не то что трех — дюжины мужиков окажется…

— И ты эвакуировался, открыв внешний люк торпедного аппарата? — сильно волнуясь, проговорил Назаров. — Но это же невозможно! Это верная гибель… В воде не захлебнешься, так пока будешь всплывать, кессонная болезнь тебя задушит. Времени на адаптацию к перепадам давления у тебя не будет, дышать-то нечем! Нет, как хочешь, командир, а на такой поступок только безумец решиться мог бы!..

— Говорю тебе, у меня нервы сдали, — спокойно отвечал каперанг Павлов. — Страшно стало сидеть и безучастно смотреть, как вода заливает торпедный отсек. А переборки-то там особенно прочные, она тонкой струйкой через них просачивалась… Вот я решился: чем здесь медленной смертью помирать, уж лучше сразу, одним махом. Ну и полез в торпедный аппарат открывать его люк.

— И получился большой пузырь воздуха? — изумленно спросил старый каплей Назаров.

— Нет, Саша, — покачал головой каперанг Павлов. — Но я все равно вынырнул. Говорю же тебе: я, считай, как на верную смерть шел…

— Но как же ты тогда жив-то остался? — продолжал недоумевать Назаров.

— Повезло мне, — печально сказал инвалид. — Как самой последней сволочи повезло.

— Ну?..

— Понимаешь, Саша, натовцы каким-то образом узнали, что наша подлодка потерпела аварию и затонула в этом квадрате. Наверное, тот сухогруз, что подобрал вас, об этом сообщил.

— Конечно, — кивнул каплей. — Его капитан и не скрывал от нас, что собирается это сделать.

— Ну вот, — продолжал инвалид. — Норвежцы, узнав об этом, сразу же послали туда спасательное судно, а также разведывательный корабль и сторожевик. Ну, понятно, те быстро нашли масляные пятна на поверхности моря, а как раз в это самое время я и вынырнул. Они меня тут же подобрали, определили, что я живой, сунули в барокамеру. Обе ноги тут же оттяпали, прямо на корабле… Ты ведь знаешь, это крайняя мера для борьбы с кессонной болезнью.

— Конечно. — Каплей Назаров кивнул. — Кое—кому это жизнь спасло. Хотя я не знаю… По-моему, жестокий способ. Уж лучше сразу погибнуть, чем до конца дней безногим оставаться.

— Наверное, — не стал с ним спорить каперанг Павлов — Только ведь тогда никто не спрашивал моего согласия на ампутацию: я был без сознания, да и времени на разговоры не было. При кессонной болезни счет идет на секунды…

— Да, это точно, — согласился отставной каплей.

— Можно сказать, силком с того света вытащили, — продолжал инвалид. — Норвежский врач потом говорил, что повезло мне невероятно. Практически уникальный случай, чтобы при всплытии с такой глубины человек жив остался. Впрочем, я-то всего этого не помню. Меня как кессонная болезнь начала ломать, так я еще под водой сознание потерял. Очнулся уже безногим…

Каплей Назаров некоторое время молчал, удивленно качая головой: слишком уж фантастической выглядела вся эта история для старого подводника. Его командир между тем потянулся куда-то назад, где у него за спинкой инвалидного кресла была укреплена сумка, вытащил оттуда бутылку русской водки, какие-то цветастые пакеты с закуской, два граненых стакана. Все это добро он аккуратно расставил на тумбочке возле постели больного старика.

— Не бери в голову, каплей, — ободряюще сказал инвалид, откупоривая бутылку. — Давай лучше выпьем. За нашу встречу. Хотя ни ты, ни я не думали, что еще когда-нибудь увидимся на этом свете.

Они выпили по сто грамм. Инвалид крякнул с наслаждением, тут же потянулся к закуске. Водка быстро подействовала на больного каплея Назарова: глаза старика стали туманиться, он умильно глядел на сидящего рядом с его постелью инвалида, изредка его губы словно непроизвольно шептали едва слышно: «Эх, командир…»

Павлов тем временем продолжал рассказывать:

— Когда меня спасли, я еще неделю в бессознательном состоянии провалялся. Кстати, вот в этом самом госпитале. Очнулся, смотрю: лица вокруг чужие, говорят не по-нашему — ну, ясно же, что в плен попал. Тоскливо мне тогда стало, хоть удавись! Ты же помнишь, я по-немецки уже тогда говорил свободно. Однако спрашивать их, что все это значит, не хотелось. Не то, чтобы боялся, а просто настроения не было. Смотрю: и они какие-то не особенно разговорчивые. Потом, когда на поправку пошел, из постели на инвалидную коляску перебрался, протезы пробовал примерить, в один прекрасный день явился ко мне в палату один тип — хоть и в штатском, но что военный, на лице написано. Впрочем, темнить он не стал, сразу сказал, что он офицер контрразведки НАТО. Принес газету «Правда», а в ней репортаж о гибели нашей К-31, рассказ о спасшихся моряках, о тебе в том числе… Смотрю, а моя фамилия в числе погибших

— Конечно! — согласился каплей. — Мы же в штабе флота доложили, как все было. И там решили твердо, что у тебя шансов спастись не было!

— Вот-вот, — кивнул инвалид. — Я так и понял. Но это только потом. А тогда, в первый момент, как увидел, что меня в мертвецы зачислили, своим глазам не поверил. Вы, говорю, фальшивку изготовили и мне подсовываете. Это, говорю, не настоящая газета «Правда». Командование флота не могло меня вот так запросто взять и похоронить! Но тот только пожал плечами, с сожалением так… Принес мне радиоприемник коротковолновый, чтобы я Москву ловить мог. И я ловил, слушал Москву. Долго, месяц слушал. Пока не услышал, что меня награждают орденом — посмертно…

— Ну, правильно, — согласился каплей. — Командование Северного флота тогда весь экипаж к правительственным наградам представило. Тебя вот даже к звезде Героя… Только наше маразматическое Политбюро тогда решило, что звезда Героя тебе жирно будет, нет никакого геройства в том, что ты подлодку потопил, да еще в норвежских водах. И наградили-то они только погибших. Те, кто выжил, не получили вообще ничего. Решили, что выжившие и так достаточно награждены тем, что живыми остались.

— Ну вот, — продолжал инвалид. — Я как это сообщение услышал, так у меня в глазах потемнело. Расплакался даже. А этот тип из натовской контрразведки стоит рядом, что-то утешительное бормочет. А потом, когда я со своими эмоциями немного справился, он мне и говорит: «Видите, ваша Родина вас в покойники уже записала, вы ей теперь не нужны. Так что давайте переходите к нам, будем сотрудничать. Мы полученные от вас сведения оценим очень высоко…»

— И ты согласился? — негодующе воскликнул каплей.

— А что еще мне оставалось делать? — виновато вздохнул инвалид. — На Родине меня никто не ждал. Кому я там, безногий, нужен? Да и боялся я в Россию проситься. Или ты не знаешь, куда попадали те наши ребята, что хоть на несколько часов оказывались в плену?

— Так это во время Великой Отечественной войны их в концлагеря отправляли! — горячо возразил каплей Назаров. — При Сталине порядки были жесткие, солдат и расстреливали запросто… Теперь-то время уже другое.

— Все равно, — покачал головой инвалид. — Ну, тогда считай, что я опять струсил! Считай, что я стопроцентный изменник, предатель Родины! — Руки инвалида стали часто вздрагивать. Старый каплей Назаров смотрел на своего командира растерянно и с сочувствием. — Только знаешь, ваши теперешние генералы и адмиралы больше Родину предают, чем я тогда. Они всю армию развалили к чертовой матери, флот распродали, самых лучших офицеров разогнали!.. Я тогда хоть за свою собственную шкуру трясся, мне жить хотелось на этом свете. А они-то ради чего собственную страну продают? Только ведь ради поганых денег!

— Это точно, — со вздохом сказал каплей — Развалили флот, сволочи.

Некоторое время старики помолчали, скорбно и сосредоточенно глядя куда-то в сторону.

— Но, кстати, от меня натовцы узнали немного, — снова заговорил инвалид. — Устройство своей лодки я этому контрразведчику, конечно, описал, да и как тут соврешь, если они его знают так же, как я конструкции их кораблей. Сказал кое-что о составе кораблей Северного флота, об их вооружении, о маршрутах своих походов. Но самых главных секретов нашего флота я ему рассказывать не стал. Говорю, у нас на флоте достаточно строгая защита от внутреннего шпионажа, каждый знает только то, что ему положено. Этот контрразведчик прямо-таки разочарован был. Говорил мне: не может такого быть, чтобы вы, капитан первого ранга, были так мало информированы. Долго донимал меня допросами, целый год, как из госпиталя выписался, содержали меня в спецгостинице. Ну, практически под арестом держали. Но, в конце концов, это, видимо, им надоело — они решили, что я им все рассказал, и меня оставили в покое. Дали норвежское гражданство, как обещали. И пенсию по инвалидности — небольшую, но скромно на нее жить можно.

— А на Родину вернуться ты не пробовал? — спросил каплей Назаров. — Я имею в виду — в последние годы. Ты бы сейчас Россию не узнал, командир!..

— Кому я там, безногий, нужен? — Инвалид безнадежно махнул рукой. — Ваши деятели в полосатых штанах своим заслуженным офицерам пенсии платить не хотят. А обо мне — то ли шпионе, то ли просто дезертире-перебежчике — кто бы заботиться стал?

Каплей Назаров молча кивнул: отчасти его командир был, конечно, прав.

— Значит, ты теперь в Осло живешь, — подытожил каплей.

— Почему? Нет. — Инвалид отрицательно покачал головой. — Я в Нарвике живу, там у меня коттедж, машина…

— В Нарвике? — удивленно переспросил каплей.

— Ну да, в нем самом. Там база ВМФ НАТО, там и штаб-квартира контрразведки раньше была, сейчас она в другом месте. Меня в тот Нарвик сначала перевезли, чтобы на допросы не через всю Норвегию каждый раз из Осло доставлять. А потом, когда меня отпустили на свободу, я так в этом Нарвике и остался. Куда мне ехать, зачем?..

— А про меня как же ты узнал? — спросил старый каплей. — Неужто кто-то из наших в военном городке твой здешний адрес знает?

— Никто не знает, Саша, — ответил инвалид. — Но как ты сюда приехал, про тебя по одному из телеканалов в новостях репортаж был.

— Репортаж? — удивленно переспросил старик.

— Да. Говорили, что Североатлантическая ассоциация ветеранов-подводников согласилась на свои деньги привезти бывшего подводника из России, ныне тяжело больного, чтобы того прооперировали в госпитале ассоциации. Ну, сам понимаешь, рекламная кампания, бывшие враги теперь помогают друг другу, все такое. Там, в репортаже, называли твою фамилию, звание, но я сначала не поверил — подумал, что совпадение. Фамилия-то у тебя весьма распространенная. Но потом они стали перечислять детали: где служил, где живешь. Фотографию твою показали.

— Постой, постой! — воскликнул в сильном волнении старый каплей Назаров. — Так это натовцы мне на операцию денег дали? А не этот ханыга…

В этот момент дверь палаты открылась, и вошла белокурая дочь старого каплея Назарова. Увидев сидящего около кровати инвалида, она в изумлении замерла на месте, стала во все глаза смотреть на него, словно пытаясь сообразить, где она могла его видеть. В свою очередь инвалид смотрел на девушку, спокойно улыбаясь и с симпатией.

— Вот, значит, какая у тебя Наташка стала, каплей, — проговорил наконец инвалид. — Настоящая красавица!

— Папа, кто это? — испуганно проговорила дочь, склоняясь над изголовьем больного старика.

— А, дочка, вот познакомься, — чуточку смутившись, проговорил каплей Назаров. — Это капитан первого ранга Андрей Павлов, командир подлодки К-31, отец твоего Сергея. Ошибочка небольшая вышла. Все думали, что он погиб тогда вместе со своей подлодкой. А он, вот видишь, живой…

Девушке пришлось судорожно ухватиться за спинку кровати, чтобы устоять на ногах.