Глава 38
Орехов, не сводя с громилы взгляда, перешагнул через невысокий бортик и остановился, застывая в нарочито расслабленной позе с выражением спокойного высокомерия на лице. Против ожидания, амбал, не двигаясь с места, что–то произнес по–китайски и для большей убедительности указал пальцем на ботинки майора – Орехов понял: требует, чтобы боец разулся. Орехов равнодушно пожал плечами и, сбросив ботинки, переставил их за ограждение. Китаец кивнул и, явно подражая ведущим американских боксерских поединков, торжественно вскинул руку и нараспев произнес – на этот раз используя нарочито ломаный английский:
– Знаменитый русский мастер кунг–фу Черный Дракон! Провел сто боев, в которых одержал девяносто шесть побед, двадцать из которых закончились смертью противников!
Орехов чуть заметно усмехнулся: «Хотите шоу, суки… Будет вам шоу. Так ты, маленький, значит, у нас типа рефери… Промашка, значит, вышла. И кто же тогда противник?»
За спиной китайца произошло какое–то движение, и с другой стороны импровизированного ринга на брезент шагнул обнаженный по пояс европеец, белые борцовские брюки которого были опоясаны красным поясом. Майор, стараясь не выказывать ни заинтересованности, ни каких–либо прочих эмоций, мгновенно отметил и отлично развитую мускулатуру противника, и то, что он был явно на пяток лет моложе, и легкость, с которой тот двигался в своем углу ринга.
– Непобедимый, непревзойденный Красный Тигр! – продолжал витийствовать рефери, опровергая распространенный миф о том, что все здоровенные и звероподобные должны быть обязательно тупыми и косноязычными. – Сто десять боев, восемьдесят глубоких нокаутов и восемнадцать смертей… Русский Дракон против русского Тигра! Делайте, делайте ваши ставки, господа!
Воронин, старательно делавший вид, что ему нет никакого дела до противника, картинно вскинул крепкие руки, с победоносной улыбкой демонстрируя отлично развитые мышцы и явно провоцируя зрителей на аплодисменты. Правда, зрители, похоже, считали ниже своего достоинства настолько очевидно выказывать каким–то там русским свое восхищение, и в зале не раздалось ни единого хлопка. Тогда Стас стер улыбку с лица и с холодным сожалением обратил наконец–то свой взор на майора.
– Ну что, мужик, вот и кончились твои мучения… – От Воронина исходила такая тугая волна злобной уверенности в своих силах и ненависти, что, казалось, ее без особого труда можно было пощупать. – Отбегался ты. А сдохнешь так: собственной кровью захлебнешься…
– Нэ кажи гоп, хлопчыку, – почти с отеческой теплотой посоветовал Стасу Орехов, осторожно пробуя босыми ступнями жестко–шершавую поверхность брезента: не скользкий – и это очень хорошо…
– У вас всего один раунд. – Китаец еще раз окинул профессионально отстраненным взглядом бойцов и добавил обыденно и просто, словно речь шла о покупке пачки сигарет: – И в живых должен остаться только один из вас. Ты, – рефери обратился к Орехову, – можешь скинуть свою куртку, чтобы быть в равных условиях…
Амбал сделал длинную паузу и, резко выбросив перед собой руку, громко скомандовал – почему–то на японский манер:
– Хаджимэ! Начинайте…
Около минуты бойцы молча скользящим шагом кружили по рингу, настороженно сверля друг друга цепкими взглядами, оценивая манеру передвижения, стойку и едва заметно намечая даже не удары, а некие признаки нападения, тут же отмечая скорость реакции противника. Есть старая японская легенда о двух прославленных мастерах меча, которые при встрече молча обменялись взглядами и тут же разошлись – каждый из опытнейших бойцов в мгновение ока оценил способности и возможности врага, и оба внутренним чутьем воина поняли, что в поединке нет никакого смысла, поскольку силы абсолютно равны… Здесь же противников никто и не спрашивал о их желаниях, а выбор у них был очень невелик: или ты убиваешь, или тебя…
Воронин с почти неуловимой быстротой подскочил к противнику и молниеносно нанес два удара в голову, а закончил серию высоким ударом ноги, явно надеясь если и не пробить защиту, то хотя бы попытаться повредить руки Орехова, которыми тот с не меньшей быстротой ставил защитные блоки. Майор тут же отметил промашку Стаса: не стоило тому так высоко задирать ноги, здесь вам не кино с пижоном Ван Даммом, которого в реальной жизни бьют все, кому не лень. Ладно, пусть покрасуется…
Орехов, почти не отрывая ступней от брезента, скользил по кругу и мгновенно гасил любую попытку врага дотянуться до его лица или корпуса, умело чередуя едва заметные уклоны и мягкие, отводящие блоки с жесткими, которые при удаче могли запросто вывести из строя руки противника.
Воронин снова подпрыгнул к врагу и нанес несколько ударов, один из которых все–таки прорвался сквозь жесткую паутину майорских блоков, и Орехов тут же почувствовал легкий взрыв в голове и жгучую боль в переносице. На брезент брызнули несколько капель крови, и в зале среди зрителей, уже давно утративших свое восточное равнодушие и презрение, раздались поощряющие и азартные крики. Лицо Воронина осветилось злорадной улыбкой, и он ринулся в новую атаку, спеша не дать врагу опомниться от легкого болевого шока. В глаза Стасу ударил свет одного из прожекторов, и в ту же секунду правую руку пронзила острая боль: майор, давно отметивший, что на одной из сторон ринга в глаза бьет яркий свет и делает бойца полуслепым, умело этим воспользовался. Орехов, ускользая, подвел противника под «огонь прожектора», поймал–таки «красного тигра» за кисть руки и тут же с разворотом ударил снизу коленом, ломая в локте руку Воронина. Тот взвыл и инстинктивно отпрыгнул в сторону, левой рукой прижимая поврежденную правую к груди. Орехов мог, пользуясь моментом, тут же напасть с новой силой и попытаться добить ошеломленного дикой болью противника, но майор почему–то явно не спешил…
Скат, сидевший чуть в стороне от китайцев и не сводивший с ринга напряженного взгляда, прекрасно понимал, почему майор притормозил: для Орехова исход поединка был практически ясен, и теперь нужно было просто не торопиться, чтобы ненароком не нарваться на случайный серьезный удар, который Воронин вполне еще мог нанести в порыве отчаяния, когда боль уступает место слепой ярости – и заяц порой может выцарапать глаза потерявшему осторожность волку.
Стас, сатанея от боли и бессильной ярости, тоже давно уже понял, что врага явно недооценил: этот жилистый мужик ни на секунду не потерял хладнокровия, а его реакции и скорости мог бы позавидовать и двадцатилетний опытный боксер. В силе, жесткости и неуловимой быстроте ударов чувствовалась такая школа, которая и не снилась бывшему спецназовцу из дивизии Дзержинского – этот жесткий и мрачноватый мужик играл с ним, как матерый волк с наглой дворнягой! «Господи, куда я сунулся, – затравленными молниями метались в голове суматошные мысли, – он же не дерется, не ведет бой – он просто работает. Работает! А работа, которой он наверняка всю жизнь занимается, проста: убивать таких идиотов, как я… Надо было…»
Что надо было, Стас додумать так и не успел, потому что сначала свет заслонила почему–то показавшаяся огромной тень Орехова, потом дикая боль пронзила глаза – казалось, прямо в мозг вогнали сразу два раскаленных штыка, – и весь мир взорвался, в долю секунды наполняясь ослепительной вспышкой… Нанеся жестокий удар по глазам, майор добил врага еще более жестким «индийским ударом» в горло. Стас рухнул на местами забрызганный каплями крови желто–зеленый брезент, раз–другой коротко дернулся в агонии и затих. Рядом с мертвым побелевшим лицом неторопливо расплывалась темно–алая лужица…
