— Не дрейфь, нам не нужна большая глубина, — бросил я последнюю фразу, должную успокоить напарника.

— Это правда? — взглянул он с надеждой.

— Правда. Уйдем под поверхность метров на пять-шесть — этого будет достаточно.

— И что потом?

— Направимся к ближайшему мысу острова.

От этой новости он явно повеселел, чем я и поспешил воспользоваться.

— Все, дружище, отставить разговоры. За мной!

Передав ему относительно легкий пакет со шмотками, провизией и регенеративными патронами, я прихватил пару баллонов: один с дилуентом, второй — с кислородом.

С купальной платформы в воду мы осторожно сползли, когда между яхтой и катером оставалось не более трех кабельтовых. Маски уже обжимали наши лица, дыхательные аппараты исправно выдавали порции газа. Дабы руки под водой были свободны (легкое пневматическое ружьишко — не в счет), я прицепил баллоны к подвесной системе; ту же операцию проделал и с «багажом» Глеба. Посему все дальнейшие команды выдавал жестами.

«Уходи под воду — не бойся», — просигнализировал я напарнику.

Округлив глаза и сделав несколько судорожных вдохов-выдохов, он исчез под волной. Ушел за ним и я…

Далее произошло то, что происходит с новичками приблизительно в трех случаях из десяти: Глеб завис в вертикальном положении на глубине полутора метров неподалеку от купальной платформы и, медленно перебирая ластами, отрешенно смотрел вниз — в темноту бездны.

Представив, что творится в его душе, я подплыл к нему и осторожно коснулся плеча. Он шарахнулся в сторону и «включил панику» — неистово заработал конечностями, стремясь поскорее всплыть.

Подобный психологический срыв под водой опасен. Если человека не привести в чувство, срыв неминуемо повторится — и не исключено, что закончится его гибелью или баротравмой с жуткими последствиями. Хватаю Захарьина за костюм, «ставлю» перед собой на расстоянии вытянутой руки, дабы он случайно не повредил мой дыхательный аппарат, и приказываю знаком: «Замри! Не двигайся!» Система подобных знаков имеется в каждой команде боевых пловцов, аквалангистов, водолазов и дайверов. Это продиктовано жизненной необходимостью, ведь под водой не всегда бывает надежная связь.

Знак не с первого раза, но срабатывает — придя в себя, Глеб меня узнает. Успокаиваю, похлопывая по плечу; показываю интернациональным жестом: «Все нормально!» И приказываю плыть за мной. Плавно ухожу на глубину трех-четырех метров, постоянно оглядываясь на напарника. Мой пример спокойных действий срабатывает — Глеб с опаской погружается и, размеренно перебирая ластами, старается удержать постоянную дистанцию. Пока ноги и руки двигаются вразнобой, но это уже неплохой результат.

Все, кажется, начали движение. Корпус «Астероида» медленно, но верно исчезает в бирюзовом мареве. А впереди нас ждет утомительное и непростое путешествие до ближайшего мыса острова Катандуанес. Да, оно будет непростым и долгим, но я стараюсь не думать об этом. Не дай бог напарник, наделенный способностями сверхчеловека, прочитает мои мысли. Лучше уж продумать план действий после высадки на берег…

Через несколько минут над нашими головами простучал низкооборотным дизелем корпус знакомого катера. Это стало еще одним испытанием для психики Захарьина и как следствие — для меня. Когда катер приближался, а звук дизеля стал нарастать — он прекратил движение и, втянув голову в плечи, буквально впал в ступор. Когда покрытое ржавчиной днище частично закрыло светлую поверхность, он рванул в сторону с явным намерением всплыть. И вновь пришлось перехватывать его, тормошить, объясняться жестами…

«Смотри на меня! — уговаривал я Глеба, «встав» таким образом, чтоб он видел мое лицо. — Ничего страшного не происходит, понимаешь? Катер идет к «Астероиду», а нас никто не заметил. Возьми себя в руки! И шевели ластами…»

Отголоски здравого смысла и слабой уверенности вернулись к нему, когда катер прошлепал мимо и поверхность снова заискрилась лучами висящего над горизонтом солнца. Напарник начал двигаться, строго выдерживал дистанцию и осмысленно выполнял мои приказы. Я постепенно увел его на глубину шести метров, и мы с отвратительно низкой скоростью двинулись в сторону берега…

Слава богу, что до захода солнца оставалось не так уж много времени! Иначе мои стальные нервы дали бы сбой и я определенно сделал бы с Глебом что-то нехорошее. Нашему стайерскому заплыву суждено было проходить в нормальном ритме около двух часов, а потом началось… Захарьин не имел хорошей физической закалки и довольно быстро устал. Я заметил это, когда дистанция между нами стала увеличиваться. Пришлось притормаживать и дожидаться его один раз, второй, третий… Это продолжалось минут сорок, после чего он резко пошел к поверхности.

«Идиот! — процедил я про себя. — Куда тебя черт понес?!»

Солнце едва коснулось горизонта, сумерки еще не наступили, и с катера легко бы заметили появившуюся на поверхности голову пловца. Ведь при всем старании Глеба отплыть мы успели не так уж далеко.

«Стоять!» — ухватил я его за ногу.

Не тут-то было. Мой дружок извивался и дергался так, словно к его ноге прицепился гигантский спрут.

Борьба длилась несколько секунд, и победа далась мне, невзирая на огромный опыт, с большим трудом.

«Ты что творишь, сукин сын?! — Я хорошенько встряхнул его за плечи. — Мы как договаривались? Я подчиняюсь тебе на поверхности, а ты мне — под водой! Куда тебя понесло, урод? Хочешь подставить нас обоих под пули?!»

В этот момент я совершенно забыл о его удивительной способности читать мысли. И напрасно. Захарьин все понял и внезапно прекратил сопротивление.

«Успокоился?»

«Да», — кивнул он в ответ.

«Потерпи еще немного. Солнце уже садится. Через двадцать минут сгустятся сумерки, мы всплывем на поверхность, и нас уже никто не заметит».

Он снова кивнул, и мы медленно двинулись дальше…

С наступлением сумерек я уменьшил глубину погружения и позволил напарнику плыть рядом — буквально в полуметре, чтобы он чувствовал себя увереннее и не дай бог не потерялся. А когда совсем стемнело, я дернул напарника за руку: «Пошли к поверхности». Всплыв, мы освободили лица от масок.

— Наконец-то. — Он отплевывался и дышал полной грудью. — Думал, никогда не дождусь этого момента.

По давней привычке прополоскав рот морской водичкой, я осматриваюсь… На северо-востоке горят навигационные огни катера и нашей яхты. Дистанцию на глазок определить затруднительно, но мили на две мы отплыть успели. Учитывая скорость бешеной улитки, которую пришлось выдерживать из-за дебютанта, это вполне приличная дистанция.

В противоположной стороне кое-где подмигивают слабые огоньки немногочисленных населенных пунктов острова Катандуанес. До них явно дальше.

— Отдохнул? — спрашиваю Захарьина.

— Хотелось бы еще покачаться на волнах без движения и подышать свежим воздухом.

— А несвежего тебе больше никто и не предложит.

— Дальше пойдем по поверхности? — слышатся радостные нотки.

— Да. Но придется постоянно оглядываться назад. Не понимаю, какого черта они застряли на том месте и до сих пор не организовали погоню. Пошли…

Оставшуюся дистанцию до ближайшего островного мыса мы прошли часа за три. Катер сорвался с места и начал елозить по горизонту примерно через полчаса после нашего появления на поверхности. Я стал внимательнее наблюдать, однако опасности не замечал — судно ходило галсами на приличном удалении и не приближалось.

Мы выползли на песчаную полоску северо-восточной оконечности острова, когда стрелки моих часов показывали половину второго ночи. В километре к юго-востоку находился небольшой населенный пункт, где-то в глубине острова возвышались холмы, покрытые густыми малопроходимыми джунглями. В кромешной тьме не было видно ни холмов, ни растительности, но я точно знал: впереди нас ждет непростая прогулка.

— Сними снаряжение и немного отдохни. Нужно обсохнуть и переодеться, — приказал я Глебу.

— Куда мы направимся? — Он растянулся рядом со мной на траве.

— Подальше от берега — в глубь острова. Выберем склон, с которого просматривается акватория, и будем ждать.

— Чего ждать?

— Когда уберется твой приятель по имени Анджело Маркос.

— И что же мы предпримем, когда он уберется?

— Наймем обычную рыбацкую лодку, вернемся на яхту и продолжим экспедицию.

— Думаешь, он оставит нашу яхту в покое?

— Надеюсь. Зачем она ему?

— Кабы знать. Возьмет и затопит. Из вредности…

Однако серьезных возражений против моего плана у Захарьина не нашлось. Восстановив дыхание, он тоже принялся натягивать сухие шмотки из распечатанного герметичного пакета.

— Слушай, а куда же мы денем снаряжение? Неужели потащим с собой на склон горы?

— Нет конечно. Сейчас отойдем подальше от моря, дождемся рассвета и спрячем в укромном местечке. Надеюсь, твой приятель не станет искать нас с собаками. А без собак в здешних джунглях никто нашего тайника не найдет…

Так мы и поступили: взвалили на себя ребризеры, костюмы, оставшийся в пакете провиант, баллоны с газом, регенеративные патроны, гарпунное ружьишко и двинулись прочь от моря. По пути в глубь острова пришлось пересечь узкую асфальтированную дорогу. «Надо же! — подумал я, с опаской оглядываясь по сторонам. — Небольшая островная провинция сравнительно бедной страны, а с дорогами все в порядке! Не то что в нашем несчастном «замкадье»…»

Организовав привал на пологом склоне ближайшей возвышенности, мы устроились на ночлег, решив запрятать снарягу утром при свете солнца. А пока следовало отдохнуть. Впереди нас ждал очень трудный день…

— Здесь — на Филиппинах — хоть какое-то подобие демократии, — зло вещал Захарьин, умываясь у ручья ледяной водичкой. — А в России всех нас имеют — вот и все, что мы имеем.

Я вытирал волосы камуфлированной майкой и вынужденно соглашался:

— Ты прав. После того как подмосковные гопники спасли меня от пьяных ментов, я больше ничему не удивляюсь из того, что происходит в нашей стране.

Проснувшись несколько минут назад, мы спустились с выбранного ночью склона, нашли ручей с чистой прохладной водой, хорошенько напились и отмылись.

Склон оказался настолько густо заросшим, что, вернувшись, мы с трудом отыскали свою ночную стоянку, после чего припрятали в прошлогодней листве снаряжение и уселись завтракать.

— Послушай, нас здесь точно не найдут? — уплетая бутерброд с колбасой, спрашивал Глеб.

— Найдут? — беззвучно смеялся я. — Только в том случае, если мы сами обнаружим себя какой-нибудь глупой выходкой.

— Почему ты так уверен?

— А ты слышал историю про Хиро Онода?

— Нет. Кто это?

— Младший лейтенант японской войсковой разведки. «Последний самурай» — так до сих пор называют его в Японии.

— Определенно не слышал. Расскажи.

— Этот парень воевал против союзных войск на филиппинском острове Лубанг во время Второй мировой войны. Имея приказ держаться до последнего патрона и строжайший запрет на самоубийство, он с тремя подчиненными обосновался в горах и вел партизанскую войну на протяжении тридцати лет. В пятидесятом году один из его бойцов сдался филиппинской полиции, и о стойком офицере узнал весь мир. Ему сбрасывали с самолетов листовки, в которых рассказывалось об окончании войны и капитуляции Японии; японские и филиппинские власти организовывали масштабные поиски, а в 1974 году в джунглях Лубанга на него случайно наткнулся молодой японский путешественник. От него Онода узнал всю правду о событиях в мире за прошедшие годы, но покидать джунгли и сдаваться наотрез отказался, так как не имел на это разрешения от непосредственного командира.

— Охренеть! — перестал жевать изумленный Глеб. — И что же дальше?

— Дальше молодой путешественник вернулся в Японию, где фотографии и рассказ о последнем самурае произвели настоящий фурор. Японское правительство в срочном порядке связалось с бывшим майором — непосредственным командиром Оноды и попросило оказать содействие в возвращении продолжавшего воевать лейтенанта. Майор согласился: надел старую военную форму, прилетел на остров Лубанг, вышел на связь с подчиненным и передал ему приказ прекратить боевые действия. Лишь после этого лейтенант в полном военном обмундировании, с самурайским мечом, с исправной винтовкой и приличным боезапасом покинул джунгли.

— А что же филиппинские власти? Наверное, расстреляли или передали своим друзьям американцам?

— По филиппинским законам японскому офицеру действительно грозила смертная казнь за грабежи и убийства крестьян, за нападения на военных и полицейских. Но благодаря вмешательству японских дипломатов он был помилован, а на церемонии его капитуляции присутствовал даже президент Филиппин и десятки самых высокопоставленных лиц с обеих сторон.

— С ума сойти.

— Онода жив и по сей день, а многие специалисты предполагают, что в местных джунглях до сих пор скрываются десятки оставшихся в живых самураев. Кстати, двоих нашли в мае 2005 года. Одному на тот момент исполнилось восемьдесят семь, второму восемьдесят три.

Глеб проглотил вставший в горле ком и с опаской поглядел по сторонам.

— Вот это да!

— Так что не дрейфь. Джунгли — настоящий рай для таких, как мы.

— Да… В таком случае Маркос нас точно не отыщет.

— Друзей у меня после краха бизнеса не осталось, родители умерли, родственников нет, — грустно повествовал Захарьин, продвигаясь за мной по труднопроходимому лесу.

Я прокладывал дорогу в проклятой растительности, внимательно осматривал округу в пределах видимости. А дабы неопытный напарник не оставался наедине с гнетущими мыслями, позволял ему негромко изливать душу, изредка задавая наводящие вопросы.

— А что же родственники супруги?

— Из всех ее родственников я знал только тещу. Она живет в большой квартире в центре Москвы — недалеко от Старого Арбата. Ненавидит меня сильнее, чем российское жилищно-коммунальное хозяйство.

— Неужели винит тебя в гибели своей дочери?

— А кого ей еще винить, кроме как нелюбимого зятя?! Внесла меня в список «друзей», где я занимаю почетное второе место после Гитлера. Сама никогда не звонит и на мои звонки не отвечает. Старая идиотка…

Мы медленно поднимаемся в гору в поисках наилучшего места для наблюдения за акваторией, где мы бросили свою яхту. Всю нашу поклажу я несу на себе: бинокль, пару бутылок с набранной в ручье водой, провиант, гарпунное ружьишко и большой нож, которым я прорубаю дорогу. Глеб идет налегке, но и это дается ему с трудом — он тяжело дышит, спотыкается и часто останавливается для отдыха. На каждом десятиминутном привале он растягивается на листве, приводит в норму дыхание и выкуривает очередную сигарету «Hilton Platinum»…

Часа через два утомительного марш-броска на пути попадается проплешина. Оглядевшись, я оцениваю дислокацию. От берега мы удалились примерно на километр, поднявшись при этом метров на сто пятьдесят над уровнем моря.

— По-моему, лучшего места не найти. — Я бросаю на траву шмотки.

— Да, вид отличный, — вторит мне Захарьин. — Катер или яхту видно?

— Сейчас посмотрим…

С найденной проплешины открылся потрясающий вид: вся акватория — начиная от берега и заканчивая тонкой полоской горизонта — лежит перед нами как на ладони. Милях в девяти от берега я без труда нахожу два близко отстоящих друг от друга пятнышка — взятую нами напрокат яхту «Астероид» и старенький ржавый катер.

— Да, видно, — опускаю бинокль, — как ни странно, катер крутится на прежнем месте.

— Это означает, что Маркос вовсе не намерен нас преследовать? — радуется Глеб.

— Я бы поостерегся делать такие выводы. Мы же не знаем, подходил он ночью к берегу или нет.

— Так какого черта он тогда делает у яхты?

— Понятия не имею. С такой дистанции людей рассмотреть невозможно.

— Каковы наши дальнейшие действия?

— Будем ждать. — Я ложусь на травку и надвигаю на лицо бейсболку.