– Магамэд!

– Ва?

– Магамэд… Ты мужчына ылы нэ мужчына?

Пауза.

– Мужчына…

– Жэншына ты, Магамэд, а нэ мужчына.

– Ва, Булат, зачэм такой абыдны слов говорыш?

– А ты к зэркалу падайды, пасматры и скажи, кого ты там выдыш.

Магомед крючконосый – тот самый водила «Урала», который на Дмитровском кладбище «группой захвата» руководил, – поднялся послушно и к зеркалу подошел. В отражение свое уставился.

М-да-а-а… Никак отражение Магомедовой морды на человеческое не похоже. С баклажаном переспелым больше сходства. Расквашена харя до сплошной синевы с черным отливом.

– Так что ты там выдыш, а? – Это Булат Амиров, пахан дагестанский, на земляка своего наезжает.

– Сэба…

– Какой к эбэны матэры сэба, а? Развэ ты это, Магамэд? Ты что – с такой морда родылса? Ты что – такым в этот город приэхал? Садыс!

Сел Магомед.

– Ты нэ джыгыт, Магамэд! Жэншын ты! Твой обыдчык, русак долбаный, до сых пор по зэмля жывым ходыт! А ты палэц о палэц нэ ударыл, чтобы найты эго! Навэрное, нравытся тэбэ с битый морда жыт!

Молчит Магомед униженно – понимает справедливость Булатовых слов.

– Ты когда мэст дэлат будэш, а?

– А гыдэ мнэ эго искат?

– Э-э-э, совсэм тэбэ тот русак мозг отбыл! – Булат горячится. – Нэ понымаэш? Кто тэбэ тот надгробый показал? Валык-алкаш. Что он тэбэ сказал? Что у Зарубиных ныкакой родствэннык в город этот нэ остался! Откуда Валык-алкаш про это знаэт, а? Вон он, во двор ходыт… Пойды, поинтэрэсуйса!

Поднялся крючконосый, на Булата взглянул обиженно, но не сказал ничего. Все правильно – надо срочно «мэст дэлат».

Иначе упадет в глазах земляков авторитет Магомедов ниже плинтуса.

Вышел он из конторы «Ритуала», встал на крыльцо и Кучинского, по двору стеснительно ошивающегося, пальцем поманил.

– Что, Магомед? – Валик, угодливо.

– Иды суда, дорогой. Садыс рядом. – Крючконосый, на крыльце усевшись, сигаретной пачкой зашелестел и, кладбищенского наводчика «мальбориной» угостив, сразу же к делу перешел: – Слыш, Валык, мы когда на Дмытровскый кладбыщ вмэстэ за красывым гранытным памятныком эхали, ты минэ сказал, что родствэнников у тэх покойных… Зарубиных, нэ осталос. Говорыл такой слов?

Сглотнул Валик слюну, быстро-быстро кадык его над воротом грязного свитера заходил. Не угости его только что Магомед сигаретой – наверняка бы подумал, что будут его теперь бить за наводку неудачную.

– Ну, говорил.

– А знаэшь об этом откуда?

– Так ведь у стариков тех, под памятником лежащих, только один сын и был. И никого больше.

– Тот самы, каторы на нас напал, да?

– Ага.

– Ты ж только что сам сказал, что ныкакой родствэннык нэ остался!

– Понимаешь, Магомед. – Валик доверительно шепчет, дорогой сигаретой наслаждаясь. – Когда-то очень давно мужика, Ивана Зарубина, этого посадить должны были… За убийство. Ну, и как водится, сбежал из города, чтобы под «вышак» не попасть. А потом слух пошел: якобы пришла откуда-то из Сибири бумага, будто бы он то ли погиб, то ли умер.

– А ты тот Иван хорошо знаэш?

– Дома наши на Дмитриевом Посаде друг от друга через дорогу стояли! Друг детства, можно сказать!

– Ну и хэровый жэ у тэба друзья! – Магомед, в сердцах. – А гыдэ он в городэ жит можэт?

– Тоже не знаю…

– Слушай, Валык… Ты по городу ходыш, бутылки собыраэш, много разный людэй видэш… Можэт, и Иван этот встрэтыш. Так еслы встрэтыш – прослэды, дорогой, куда он пойдот. А потом минэ скажыш. Ты вэд нас знаешь – мы люды щедрыэ, тэх, кто нам помогаэт, никогда нэ обидым. Договорылыс?