Рассеивается туман на Дмитровском кладбище. Лишь кое-где в низинах клочья полупрозрачные лежат. А на главной аллее только дымка белесая стелется.

Бредет по аллее Иван. Кровь алая по лицу струится, глаза застилая. Рваная рана на макушке печет.

Но страшен теперь Иван и свиреп. Страшны глаза его, страшны кисти огромные, в кулаки сжатые. Была бы у него шерсть, как у волка, – стояла бы та шерсть теперь дыбом.

Вышел с кладбища – и сразу налево, к хатенке о трех окнах. Утер кровь платком носовым, приложил платок к ране – и на крыльцо.

Только дверь открыл – детский крик уши резанул:

– Не бей меня, дядя Коля!..

– Эт-та в моей-то хат-те меня объедать! – ревет пьяный Михеев.

Заходит Зарубин в дом и видит: возвышается у кухонного стола татуированный Коля с солдатским ремнем в руках, а на полу лицом вниз мальчуган лет пяти лежит. Свистит ремень, пряжка в спину детскую впечатывается, следы багровые оставляя. На лице Колином – удовлетворение палаческое.

Задышал Иван. Шагнул к садисту-алкоголику, приподнял за шиворот куртки – и в стену швырнул. Михеев даже удивиться не успел – отрубился мгновенно. А Иван, схватив алкаша за волосы нечесаные, мордой его в стену! И еще раз! И еще!

Скрипнула дверь – обернулся Зарубин.

Стоит на пороге Катя, увиденному поверить не может.

– Ваня, вы что – уже подрались? Это Коля тебя так избил?

Выдохнул Зарубин из себя воздух, отпустил Михеева, взглянул мельком в зеркало над умывальником и только теперь суть вопроса понял: выглядит он ничем не лучше мужа Катиного.

– Нет, Катюша, не он…

– Что у вас тут случилось? Да кто же тебя так, Ванечка?..

А Сашка пятилетний – из-под стола:

– Мамка, мамка!..