Вечер сегодня уж больно хорош – спокойный и теплый.

Влажный аромат прелой листвы ноздри щекочет, слабый ветер темные кроны деревьев колышет, в желтых конусах фонарей горящих мошки замысловатые танцы выплясывают.

На скамейке под фонарем – двое. Немолодой высокий мужик с плечами, чуть шире шкафа двустворчатого, с кудрями волнистыми, смоляными, чуть сединой тронутыми. И старичок деликатной наружности – аккуратненький такой, улыбчивый, доброжелательный, с голубыми прозрачными глазами за линзами старомодных очков.

Слушает старичок рассказ соседа, вздыхает тяжело, но реплик не подает: не в его это правилах – монолог собеседника прерывать.

Наконец завершил собеседник повествование свое. Вздохнул старичок:

– М-да-а-а… Неужели и впрямь считаешь, что Россию спасет лишь человек с ружьем?

– А больше и некому.

– Может, и прав ты… – помолчал Василий Захарович, выдохнул коротко и произнес: – Ну что, Ваня, раздал всем сестрам по серьгам да братьям по ушам? Не осталось у тебя должников больше?

– Один остался. Самый главный. Который Валеру Титова убил. Да только без толку это: не найду я теперь убийцу Валеры. Хотя… Хомуталину тоже должок отдать не мешает.

– А ему-то за что?

– Да за то хотя бы, что вас он из дому выставил! За то, что вы в богадельне на старости лет оказались! За поджог на Залинии, в конце концов…

– А вот за меня мстить не надо. Так же, как и за других. Пусть люди сами долги свои взыскивают… Если захотят. Ты хоть у людей спрашивал – нужен ли им мститель народный?

– А если до них это не доходит? И не дойдет никогда?

Промолчал Щедрин. Долго молчал, с мыслями собираясь, – видать, и впрямь у него к Зарубину разговор серьезный, да только не знает учитель старенький, с чего начать. Наконец без подготовки произнес:

– А ведь в поджоге Дома культуры тебя, Иван, обвиняют!

Отпрянул Зарубин.

– Меня? Но ведь Залиния, кажется, пятнадцатого августа погорела, а я только через две недели в городе появился!

– Да знаю я, Ваня. Знаю, что не ты поджигал. А еще знаю кто… Своими глазами поджигателя того видел… Как тебя теперь вот.

– Но почему никому ничего до сих пор не сказали?

– И не сказал бы… Коли б не услышал, что тебе это приписывают. Разве рассказу моему кто-нибудь да поверит? Но не только поэтому я про поджигателя никому не сказал. Есть у меня еще одна причина. Физиономия того юноши татуированного, который Дом культуры поджег, мне сразу знакомой показалась. Долго сидел, вспоминал, где я его видеть мог… И вспомнил. У Кати дома. Сын это ее, из дому сбежавший.

– Вы Катюше о нем рассказывали?

Покачал Василий Захарович головой.

– Нет, Иван. А что я скажу? Видел, мол, твоего сына, да еще при таких любопытных обстоятельствах… Так, что ли? Коли появился Кирилл этот в нашем городе – рано или поздно дома должен объявиться. Ладно, – поднялся старичок со скамеечки, улыбнулся приязненно. – Отбой у нас скоро. Пойду я, Ваня. И ты иди. А лучше – уезжай отсюда.

Протянул Зарубин учителю старенькому пакет с гостинцем.

– Возьмите вот…

– Спасибо, – старик улыбнулся. – Уезжай ты отсюда, вот что…

– Никуда я отсюда, Василий Захарович, не уеду. Моя это земля!