Вор – это значит, что тебе не суждено жениться. Не познать радости игры с собственным ребенком и не воспитывать внуков.

Тебе нельзя терять от питья спиртного голову и жить в роскоши.

Упаси бог залететь в зону по «дурной» статье или убить мента.

Ты обречен жить, если ты вор, признанный по понятиям, лишь на плоды труда твоей воровской деятельности, и путь хранит тебя всевышний от соблазна взять у государства заработанную у него копейку.

Тебе не быть вором, если ты служил в Вооруженных силах или рвался во власть.

Вор – не проклятье, это призвание.

Этим жили воры последние десятилетия и свято чтили свои неписаные законы сосуществования внутри Страны Советов. Ни в одной стране мира нет такого понятия, как «законник». Однако страна меняется, меняются и понятия, чтимые ранее криминальным миром. Раньше получить «корону» можно было лишь на сходняке, да за заслуги великие перед воровским миром. Теперь же могут короновать даже в тюрьме, чалящегося там по статье «бакланской» и даже наркоманской. Коронуют такие же беспринципники, «апельсины», которые закона старого, временем потертого, в глаза не видели. И не нужен им он, потому как, если перечитать его, неписаный, заново, то окажется, что останутся истинными ворами единицы. Остальные же, понятия презревшие, отметутся, как обыкновенная блоть. Раньше вор на вора руку не поднимет, суда страшного побоится, сегодня «законники» валят друг друга штабелями, ибо понятия не имеют, что «стрелы» не для пальбы, а для разбора.

Бедовый относился к той породе молодых да ранних, что коронован был не в хате следственного изолятора и не парой обкурившихся «апельсинов», а в Пицунде, да при большом скоплении уважаемого народа, тех, кто еще захватил Гоги Карачаева, Пашу Нептуна да Зему Ломового. Дедушки шестидесятилетние, без перстней алмазных да цепей кованых. Простые, тихие, спокойные, с шарфиками шерстяными, серыми, под пальто драповыми. Говорят тихо, матом не ругаются, курят часто, пьют мало, да и то боржоми истинного разлива. Хорошие дедушки такие, жаль, что без внуков. Как хорошо смотрелись бы, на взморье: сю-сю-сю… А нельзя.

Вот они и объявляли в девяносто седьмом Толяна Бедового вором, настоящим, не деланным. И помнил Толян об этом всегда, а потому далек был от беспредела, вера не позволяла, все больше справедливость чтил, да от крови подальше держался. А потому, прежде чем власть свою воровскую употребить, думал всегда медленно, но верно. Корону заработать трудно, потерять ее можно в одну минуту.

Первое, что пришло ему в голову, когда Литуновский стал обживаться на «даче», это мысль о талантливом сыскаре из ментовки, которого заслали сюда с целью искоренить в зоне беспредел. Только было непонятно, чей именно. Толян держал зону спокойно, без маразма, без крови и азарта. Над зоной в той ее части, где жили зэки, был мир и закон. Значит, по душу Хозяина. Тот все больше в административном здании, на глаза показывается редко, лишь на утренние разводы да вечерние построения. Казалось, ему нет дела до шестого барака по той причине, что механизм жизнедеятельности этого островка неволи отрегулирован, и ему нет большой нужды втискиваться туда, где и без того все правильно. Заправлял в основном замполит да офицеры из администрации и конвоя.

Однако Бедовому было ясно, что далеко не все так правильно, как может показаться. Зэки голодают, издевательствам несть числа, измывания, кураж. Словом, все то, что запрещает закон воровской, в наличии. Лекарств нет, среди заключенных нет ни одного, кто мог бы похвастаться здоровьем, и план Хозяина, казалось, не интересовал. Шестой барак создан для уничтожения тех, кто сюда попадал. Казалось, это устраивало и руководителей седьмой колонии строгого режима. А потому не исключено, что появление в зоне человека с большим сроком и спокойным видом не что иное, как попытка неких сил устранить Хозяина. Понятно, что хлюпика сюда не забросят, если человек придет, то он будет крепок натурой и умен.

Но вскоре Толян понял, что в своих первоначальных догадках оказался неправ. Летун в зоне полгода, а чтобы досконально понять все правила существования здесь и секреты администрации, достаточно и двух месяцев. Там поговорил, это посмотрел, здесь послушал… Да только Литуновский ни с кем доверительных бесед не вел – Бедовый не раз проверял, ничем не интересовался и к чужим байкам не прислушивался. Жил своею жизнью, если можно так назвать существование зэка в зоне по распорядку дня колонии строгого режима. Его уже неоднократно избивал до полусмерти конвой, он болел, почти подламывался на работе. Но ни разу не попросил снисхождения и ни разу не встал на колени. Это Толяна сначала забавляло, смотрящий ждал, как новенький поставит на «даче» рекорд пассивного сопротивления имеющимся традициям унижения личности.

Вскоре его веселье начало улетучиваться, а потом и пропало вовсе. Выходило, что Летун, этот сорокалетний мужик, не желал подстилаться ни раньше, ни сейчас и не намеревался этого делать в будущем. Конвой и остальных это бесило, и давление на Летуна усиливалось с каждым днем. Поэтому, когда новенький подошел к нему на делянке и попросил денег, Бедового это не удивило и не ввело в ступор. Дальнейший разговор он продолжал лишь по причине положенности, а не из соображений необходимости. То, что зэк решился на побег и теперь готовит для этого базу, не понять мог только дурак, а дураком Толян никогда не был. Так во всяком случае считал не только он, но и авторитетные люди, знающие его на воле. Именно поэтому Царь, «откидываясь», передал вожжи с согласия братвы не зэку с воли, которому обязательно пришлось бы «сесть» по понятиям, чтобы управлять зоной, а преемнику внутри ее.

Летун Бедового уже не забавлял, он постепенно стал вызывать у него уважение. За шесть месяцев пребывания в шестом бараке любому, даже самому отважному и отмороженному каторжанину становилось ясно, что убежать с зоны нетрудно. Невозможно добежать до конечного пункта. Да и в самом деле, какие проблемы для побега могут возникнуть у зэка, когда он в частом лесу валит лес? У него есть около получаса, чтобы уйти в тайгу и в нее же углубиться. «Дача» – не стандартный Красноярский «строгач», где вышки и «запретка» по всему периметру, включая и места работы заключенных.

«Дача» – это промежуточное понятие для тех, кто не дотянул до «особого», а нахождение их на обычном «строгом» – большая роскошь. Отбросы человеческого общества, которые не годятся даже для нормальной зоны.

Этот Литуновский понял местные законы, впитал атмосферу этого праздника, познакомился с порядками и правилами, но, несмотря на то что любой нормальный человек после ознакомления со всем перечисленным должен затихнуть и смириться, он подходит и просит денег. И при этом совершенно не напоминает идиота, который решил во что бы то ни стало распрощаться с жизнью. Может, просто вздернуться или вены вскрыть ночью под одеялом – это для него уже неинтересно? Ему нужна пальба, пара разодранных пулевых ранений в ягодицы, рваные после собачьей хватки ноги, да потом еще тумаки конвоя?

Бедовый давал шанс Летуну не от доброты душевной и не по старой зоновской дружбе. Если братва на воле узнает, что авторитет Бедовый помог человеку с «дачи» уйти, чего не случалось за всю ее историю, то имя Толяна будет вписано золотыми буквами в историю воровского мира. Так и будет: стоит черная стела, высотою в сотню метров, на верху еле виднеется: «Ваня Болотников, Степа Разин, Емеля Пугачев…», а чуть ниже, погонял на сто – Толян Бедовый. Своеобразная аллея звезд криминальной иерархии. Это во-первых. А во-вторых, в общак на воле упадут пятьдесят тонн долларов. Это второе неслыханное дело. Не воля зону греет, а зона – волю. Такого в истории, кажется, тоже еще не было. Сомнений в том, что Летун расплатится, не было. Пятьдесят тонн «зелени» – это здесь, на «даче», звучит так же, как и миллиард долларов. А за проволокой, в тысячах километров отсюда, пятьдесят тысяч долларов – это всего лишь трехкомнатная в Старосибирске и одно-двухкомнатная в Москве. Так что разлохматить беглеца на эти деньги вполне реально. А потому беги, Летун, лети…

И вот, через шесть месяцев пребывания внутри «дачи», когда любому станет понятно, что зайти в тайгу – проблем нет, проблема – как сделать так, чтобы тебя не вернули обратно, на вертолете, подранного собаками и измочаленного конвоем, случается так, что при построении на обед всем одновременно становится ясно: Летуна в зоне больше нет.

– И что ты мне скажешь в связи с этим?

Хозяин восседал на кресле в своем кабинете в фуражке, сцепив пальцы положенных перед собой рук. Его взгляд был строг, холоден и, казалось, невыносим. Казалось ему, Хозяину. Толян же, легко стянув с головы кепи, прошелся вдоль ряда стульев и сел на один из них. Старые, совковые, присланные сюда еще в начале шестидесятых, ремонтировали до тех пор, пока не выяснилось, что ремонтировать больше нечего. После этого зэки, что из краснодеревщиков, вырезали начальнику «дачи» такие стулья, что теперь он напоминал короля Артура, ожидающего своих двенадцать рыцарей. По шесть стульев стояло вдоль каждой из сторон резного стола. Сам же хозяин кабинета сидел на кресле, спинка которого, обтянутая привезенной с Большой земли парчой, возвышалась над его фуражкой, как невероятных размеров корона.

– Встать! – сказал Хозяин, чуть покраснев. – Ты что, забыл, куда пришел?!

Вместо адекватной этому крику реакции Толян вынул пачку «Мальборо» и положил ее перед собой на тяжелую столешницу.

– Ты зря сотрясаешь воздух, начальник, – мягко улыбнулся он. – Зачем грубить, если удовлетворения от этого все равно не получится?

– Ты, Банников, зарвался, – решив сменить гнев на снисхождение, молвил полковник. – Непорядок у тебя в бараке. Зэки от тебя бегут, а ты об этом даже не догадываешься. Как понимать?

Со стороны это смотрелось забавно. Начальник зоны и зэк сидят друг против друга, второй курит, а первый стыдит его за то, что недосмотрел. Любому, кто далек от этих отношений, явь покажется сном, однако любому матерому каторжанину станет ясно, о чем в этой так резко начавшейся беседе идет речь. Через две минуты, когда Хозяин исчерпал запас вопросов и претензий, Бедовый вонзил окурок в хрустальную пепельницу начальника и осклабился. Так, наверное, улыбается волк, исходящий слюной, когда встречает после неудавшейся охоты зайца, намертво схваченного силком.

– Ты чего-то опять перепутал, Кузьма Никодимыч, – чуть улыбнулся Толян, продемонстрировав кончики фарфоровых зубов, вставленных еще на воле, в Питере. – Бегут не от меня, а от тебя. Или ты забыл, кто зону охраняет? Я зэк, Кузьма Никодимыч, такой же, как все, зэк. А ты ведешь меня к себе под конвоем, после чего спрашиваешь, как могло случиться так, что с зоны ушел человек. Сходи к лепиле, выпей парацетамолу. Он всех парацетамолом лечит: и поносных, и золотушных, и запамятных…

– Я тебя в ШИЗО на год упеку, парень, – прошипел полковник, явно забывая, что говорит об этом зря. – Ты с кем базаришь, зэк?

– Ну, ну… У вас тут от курей дармовых да яиц сельских мозги пенициллином, вижу, подернулись, – миролюбиво и тихо прогудел Толян, чуть склонившись за столом. – Я тут сижу, чтобы люди не поднялись, твоих бурятов, вместе с тобой, через жопу не вывернули, да с твоим же оружием в тайгу не ушли. Вот это моя задача, мент, понял? Рану чужую зажимать и кровь сдерживать. А твоя проблема, чтобы этот, моими молитвами спокойный народ через колючку не перемахивал, – Бедовый заметно порозовел и чуть добавил газу. – И ты меня кумачовым покрывалом в своей псарне не покрывай, понял? Я твоим помощником, мент, никогда не был и не буду. Запомнил?

– Я ж… Ты, зэк… – Полковник захлебывался, позабыв, что точно такая же беседа, среди других прочих, уже имела место ровно год назад, и тогда окончилась для него обидной необходимостью выровнять отношения. – Ты понимаешь, с кем схлестнуться решил? Авторитет, говоришь? А как ввести на «даче» «особый», а? Куды дергаться из ледника будешь, «законник»?

Дергаться, что предполагал Хозяин, авторитет не стал. Ткнул пальцем в фуражку полковника и пробормотал:

– Знаешь, почему я вошел и кепку снял? Нет, не перед тобой, как положено. Потому как в дом вошел, хоть и замусоренный. В храме и доме шапку снимать полагается. Но я-то в чужой хате, а ты в своей. Но сидишь в шапке, да еще в красном углу. И, хотя красен здесь любой угол, в твоем поведении, Кузьма Никодимыч, греха немерено.

Зэк встал и прошел к зарешеченному окну. За спиной его бури не было, это начальник, по всей видимости, решил дать обратный ход.

– «Особый», говоришь? – Бедовый отвалился от подоконника и вернулся к столу. – А силенок хватит? А как насчет комиссии из Минюста и Генпрокуратуры? Я тут такие показания образую, что ты сам этапом в столыпине покатишь. На соседнюю зону, «красную». Посмотри на это окно, Кузьма Никодимыч. Ты видишь эту решетку на нем? Ты сам в зоне. Да только мне два года осталось и три месяца. Да дней одиннадцать. Я тут срок отбываю, а ты тут живешь. И будешь жить, потому что такие, как ты, если бы в них нуждались в модных местах, менялись каждый год. Ты же тут сидишь, вместе со мной, уже семерик. Но я отсюда выйду через два с небольшим года, а тебе до пенсии лямку в зоне тянуть еще лет десять! Так чем ты меня пугаешь? Усилением режима? Я не против. Только перед тем, как зверствовать, укрепи решетки на окнах. Иначе нельзя, я предупредил. Когда зона встанет, ты тут и часа не продержишься. Братва повырежет вас как скот, и мусора эти полста человек по всей стране еще лет десять искать будут, пока снова здесь не соберут. Но всех не соберут, да и тебе все равно уже будет. Прости, Кузьма Никодимыч, что у нас такой разговор с тобой вышел. Не в ответе я за Литуновского, ты в ответе.

И теперь не было до конца понятно, для чего Хозяин составлял разговор, который при любом раскладе должен был закончиться именно так. Странно, но разочарований такой исход у полковника не вызвал. Казалось, что секунду назад почти потерял над собой контроль, и вдруг стал мудрым и рассудительным.

– Что ж, – сказал он, и, по его мнению, выглядеть это должно было назидательно. – Как ты умеешь держать народ в узде, я посмотрел. Теперь посмотрим, как я могу их, разнузданных, искать. И не обижайся потом, осужденный Банников, на мою строгость и принятие соответствующих мер профилактического характера. Вернуть Литуновского в зону – моя обязанность. И сделать так, чтобы ни он, ни кто-либо еще не решился на подобную дерзость, тоже моя обязанность. Да, забыл. У меня еще права есть. Но о них позже. Чаю предлагать не стану, знаю, пить со мной западло. Да, чуть из головы не вылетело… Это я так, не для протокола, Анатолий. Ты не предполагаешь, куда Литуновский мог податься?

Бедовый пожал плечами, расслабился и потянулся к лицу рукой. Вытер губы, пожевал губами.

– К сторожке, наверное… А потом – в Назарово. Куда ему еще идти?

Полковник улыбнулся, и на лице его высветилась благодарность.

– Спасибо, Анатолий. Знал, что поможешь. Я, кстати, тоже так сразу подумал. Куда ему еще податься, кроме как к сторожке кремянской? Вот за помощь – огромное спасибо. Ты шебутной, конечно, человек, но истину разумеешь. Сотрудничать нужно.

– Эй, эй, – не выдержал смотрящий. – Ты не заговаривайся, Кузьма Никодимыч.

Литуновский недолго думал, говорить Саньке о побеге или сохранить это в тайне до последнего момента. За месяцы пребывания на «даче» он сумел привыкнуть к этому парню, а тот, в свою очередь, понимающе относился к странностям Летуна. Сработались они быстро, притерлись, и после нескольких небольших проверок на вшивость Литуновский понял, что Зебра не выдаст. Однако, как бы то ни было, помощь напарника при побеге ему была не нужна, а предлагать совместный «рывок», как здраво рассудил Андрей, не стоило. Человек живет своей жизнью, привык и смирился. А потому слишком велика вероятность того, что он, не подумав, поддастся соблазну и пойдет вслед за Литуновским по его же приглашению. Такой поступок, как побег с «дачи» – шаг не пустяковый. Нужно десять раз подумать и ответить на самый главный вопрос – а это вообще нужно? На счету и так каждый месяц мучений в колонии, больше похожей на концентрационный лагерь. Не сообразив, что делает, Зебра согласится на парный побег, а потом, когда их разыщут и к сроку, и без того нереальному, добавят еще, будет во всем винить Андрея.

Так что не нужно парню ничего знать. Тем паче что слишком велика ставка. Он верит Зебре, но уверенности, что тот не проболтается, нет никакой. А Вика, готовясь к побегу вместе с мужем, сидит рядом и с трепетом наблюдает за его приготовлениями.

В любом случае – решил Литуновский, о побеге Зебра догадается уже через двадцать минут. И пусть он даже никому не скажет, и после обеда до самого ужина будет изображать коллективный труд, работая попеременно то пилой, то топором, то «толкачом». И даже неважно, как он себя поведет при этом, важно, когда о побеге догадается конвой.

После начала работ бежать опасно. Во-первых, с утра конвой свеж и более бдителен, во-вторых, впереди целый день. Если убежать сразу после построения, когда следом за окончанием обеда прозвучит команда отвалить от походной кухни и выдвинуться на работу, то до заката солнца останутся считаные часы. Ночью им будет искать его труднее, а там… Да и конвой вечером усталый, способный лишь на то, чтобы прикладом ударить да матом без конкретной причины обложить.

– Я заметил, ты перестал смотреть на небо, – сказал Зебра, догнав Летуна и стараясь идти с ним рядом. – И я знаю, почему ты смотрел.

– Тогда зачем спрашивал? – Литуновский старался казаться спокойным и не выдавать бешеного биения сердца под курткой.

– Откровенности хотелось, – сознался Саня. – Я, когда меня сюда доставили, тоже первые дни на небо смотрел, правду искал. Только не днем, как ты, а вечерами, когда вверху чисто и темно. Находил конец хвоста Большой Медведицы, поворачивался от нее налево и смотрел на запад. Там, в трех тысячах километров отсюда, мой дом. Жена еще два года назад написала, что уходит. Я перечить не стал. Какой смысл отсюда перечить? Все равно уйдет, сколько еще сидеть…

У Литуновского резануло сердце. Дойдя до знакомой делянки, которая с каждым днем все дальше уходила в глубь леса, так быстро, что уже дважды за последние два месяца администрации приходилось перекапывать столбы и перематывать проволоку, Андрей, чтобы его не опередили, быстро прошагал к самому дальнему участку и скинул с плеча пилу. Теперь главное – выждать пару часов, чтобы приблизить ночь, и только после этого действовать.

Берегись соблазнов – вспомнил он слова Бедового. Непонятно, что он имел в виду. Наверное, желание поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Но напоминать об этом не стоило, потому что здесь и без того никто ни с кем не делится планами. Возможно, по той причине, что планы тут у всех одни. Выйти отсюда с наименьшим ущербом для здоровья, а если это не получится, то хотя бы живым.

Литуновский, врезая полотно пилы в ствол сырого кедра, прислушался к своим чувствам. Если время летит для него быстро, значит, он боится. Если по мере приближения опасности время начинает тянуться невыносимо долго, можно говорить о том, что страх уходит. Если оно летит, получается, и сомнения усиливаются, получается, что он делает что-то не так. Никогда и ничего в жизни не дается легко: ему, например, не давалось, и все хорошее приходит через ожидание. Плохое, напротив, случается быстро.

Но страха он не чувствовал. Был азарт, желание вырваться из этого ада и оказаться там, где его, как ему думалось, ждут.

Когда солнце стало сваливаться к горизонту, когда в воздухе запахло приближающейся прохладой, он понял, что если не сделает этого сейчас, то в его глазах прочитают правду и поместят в ШИЗО, совмещенный с ледником. До конца срока, чтобы не зарождал более в голове семя сомнений в том, что отсюда можно уйти просто так, как сойти с подножки трамвая.

Буряты, увлеченные вялой игрой с собаками, окончательно расслабились, и уже даже не смотрели в сторону, где визжали пилы и с треском валились лесные исполины.

– На пяток минут подмени, – попросил, скрывая взгляд, Литуновский. – Только не останавливайся, иначе искать начнут.

– А что случилось? – стирая со лба пыльный пот, удивился Зебра. И тут же, спохватившись, протянул: – А-а… Капуста. Лады, иди.

– Только не останавливайся, работай, – как-то мучительно, изнутри вытянул Андрей. – Не останавливайся, ради бога…

– Да что с тобой происходит? – разволновался Санька. – Ну, иди, я сказал же, что никто не заметит.

Исподлобья окинув взглядом поляну, на которой виднелось несколько сотен разномастных пеньков, Андрей вдруг нашел чей-то взгляд. Он принадлежал паре серых глаз, неотрывно следящих за каждым его движением.

«Куда идти, ты не забыл?»

«Нет, не забыл».

«А о том, откуда у тебя деньги?»

«А вот об этом забыл».

«Тогда какого черта ты стоишь и пялишься на меня, словно это я тебе должен пятьдесят тысяч долларов?»

Пройдя чуть дальше в лес, Литуновский еще раз обернулся.

Те же события. Санька изо всех сил делает вид, что его двое, буряты улыбаются, играя с собакой, и их глаз вообще не видно. Зэкам, тем ни до чего нет дела.

Андрей сделал еще с десяток шагов. Теперь поляну стало видно еще хуже. Словно кто-то разрезал картину и наклеил полосы на черный холст через одну.

Еще десять шагов, почти бегом…

Слышен лишь визг, стук и треск. И ничего не видно. Словно это трудятся в залитом вечерним солнцем лесу семеро проворных гномов.

Литуновский быстро побежал.

Он бежал, как не бегал никогда в жизни. Зная, что треск сучьев под его ногами все равно не слышен, он перепрыгивал через одиноко валяющиеся в прошлогодней листве ветки и бежал, бежал, бежал…

Впервые он остановился, когда уже не мог дышать. Словно стала резать легкие какая-то зазубренная лента. Оперевшись на ствол рукой, в голос дыша, он вдруг захотел сесть, но едва его колени коснулись земли, заставил себя выпрямиться.

– Бежать, Литуновский, бежать…

Он просил себя, как двадцать минут назад Саньку. С придыханием, мольбой и болью в голосе.

Только не останавливаться, не сбавлять шаг и не впускать внутрь себя мысль о том, не пора ли передохнуть. Уже не может быть никакого отдыха. Он не знал, на какое расстояние ушел от «дачи», но и без подсчетов было ясно, что свобода еще не приблизилась ни на миллиметр.

Оттолкнувшись от ствола обеими руками, как от стены, он пошел шагом навстречу солнцу. Едва почувствовал, что первая одышка миновала, снова побежал.

Он когда-то неплохо бегал, но сейчас чувствовал, что уметь бегать мало. Для этого нужны силы, которых у него уже не было. За несколько месяцев в зоне «дача» отняла у него все, что он имел и чем гордился. А несомненным достоинством, которым Литуновский мог похвастать еще полгода назад, было отменное здоровье и семья.

Семья, здоровье…

Было оно, появилась и семья. Сын родился, Ванька…

Нет сил, и…

Продолжать он не хотел. Шатаясь на бегу, как пьяный, он старался думать не о том, что делает, а о том, как хорошо будет после. Сейчас главное – быстро переставлять ноги и не думать о потере сил. Если они потеряются, то он об этом все равно узнает первым. Когда очнется.

Эх, если бы сейчас можно было раствориться в этой тайге и сию минуту оказаться дома. Там его еще никто искать не станет, и времени, чтобы приласкать Вику и обнять сына, будет предостаточно. Всего час, не больше. А потом – снова сюда, только на то расстояние, которое он за этот час прошел бы. Андрей думал об этом, потому что знал точно – прикоснись он сейчас к ним рукой, силы бы утроились.

Пять лет назад он поругался с Викой из-за пустяка. Она просила его взять отпуск в июле, чтобы съездить к матери, а он не смог этого сделать и, придя домой, сообщил, что их отпуск переносится на сентябрь.

– Ты что, самый нужный работник? – рассердилась Вика.

– Дело не во мне, – возразил Андрей. – Просто так получилось.

– А у кого-нибудь еще на твоей работе, кроме тебя, так получается постоянно?

– Я не интересовался.

И они не разговаривали целый час. Ерунда, которая показалась им вечностью. Вечность, которая заставила их понять ценность каждой секунды жизни, прожитой рядом.

За тот час он сейчас мог уйти на три километра леса.

Сколько он пробежал за все то время, когда в последний раз слышал звук пил? Солнце чуть коснулось верхушек деревьев, значит, он бежит уже три с половиной часа. За спиной – около десяти километров свободы. А до первого пункта, который еще сильнее убедит его в том, что он свободен, еще пять. Там одежда, еда и нож. И, главное, обувь. Он не может показаться в Назарове в кирзовых сапогах. В них ходят лишь старожилы и зэки. Но старожилам в городе делать нечего, это слишком далеко от их божков. Значит, беглый, потому как выпущенному на свободу выдают сапоги новые. В том случае, конечно, если его на «Мерседесах» не встречает братва.

Литуновского не встречал никто. И он молил бога, чтобы никто не встречал и в последующем.

Хватились ли его? Счастье, если до сих пор нет. И проблема, если да. Однако по выходе из леса в направлении города будут встречать человека в арестантской робе с биркой на груди, а появится человек в гражданской одежде. Спокойный, рассудительный, он скажет встречающим, что полчаса назад видел какого-то странного человека, который попросил у него сигарет и проковылял в северном направлении.

Главное, попасть на вокзал. Старик правильно подсказал насчет табачка. Сын его привезет пачку и положит на виду, чтобы Литуновский не забыл. А в вагоне он присыплет себя углем, а рядом разбросает табак. Не будут же они стальными щупами все вагоны проверять, в самом деле!

А вот бежать-то сил уже нет.

Все, сдох, как говорил в школе учитель физкультуры Игорь Алексеевич. Теперь только шагом. Но этот шаг нужно убыстрить до такой скорости, чтобы он казался бегом. Чисто психологический обман. Кажется, сдался, перешел на шаг, и теперь организм отдыхает. И организм действительно отдыхает, хотя скорость на поверку ничуть не меньше.

Литуновский скосил взгляд в сторону, и соленый пот мгновенно залил ему глаза. Ничего, он успел заметить, что солнце полностью опустилось в тайгу.

Если только случилось чудо, и все это время до его бегства никому не было дела, то пять минут назад на «даче» случилось страшное. На построении после работ выяснилось, что отсутствует зэк по фамилии Литуновский.

– Где Летун? – взревет ефрейтор-бурят.

– Да откуда я знаю? – Изумление Зебры будет столь велико, что он даже не будет предпринимать попыток его спрятать. – Несколько минут назад здесь был! Вот здесь!

И покажет, где именно.

– Подержи, сказал он, пилу, я в туалет отлучусь! Вот здесь стоял!..

Ему, конечно, никто не поверит, но доказать обратное будет невозможно. Нужен будет свидетель, который бы подтвердил иное развитие событий. А что касается Толяна… Он отойдет в сторону, вяло закурит свои любимые облегченные «Мальборо» и будет смотреть на сорочье гнездо, которое облюбовал взглядом еще утром, словно это не гнездо, а экран телевизора.

– Убью, суки!.. – заверещит замполит, зэки начнут шушукаться, а Толян продолжит перекур. – В ружье, караул, мать вашу!..

И неискушенные в розыске беглецов офицерские головы склонятся над картой местности, где стариковская сторожка, построенная пять лет назад, будет отсутствовать. Когда был последний побег? Давно. Так давно, что ни один из администрации представления не имеет, где и как искать.

Что сделает Хозяин? Если у него с головой не все в порядке, то даст себе два часа времени, чтобы найти Литуновского. В зоне две машины – «УАЗ» легковой и «ЗИЛ» бортовой. Утром, правда, Литуновский их под навесом не видел, наверное, в деревню за самогоном подались, воспользовавшись тем, что Хозяин на «УАЗе» в «семерку» убыл. Но теперь, конечно, вернулись. Дня не было, чтобы к ночи не возвращались. Так что заведут скорее всего оба. Только что в них проку, если путь к сторожке, о которой они, кстати, ничего не знают, не имеет дорог. Иначе зачем нужны была бы та сторожка? Зверя бить и смотреть из окна, как мимо машины проезжают?..

И вдруг Литуновский ужаснулся. Остановился и впал в панику.

Вокруг него была темнота, где-то вдали стрекотала сорока, по всем подсчетам выходило, что пятнадцать километров позади, а домик все не показывался.

Он что-то напутал? Он точно помнит направление, в котором ему велел идти дед? На северо-запад? Не на запад?

И Андрей сел на землю. Он впал в отчаяние. Все правильно. Старик заработал на нем две с половиной тысячи рублей и направил туда, где кроме водяного да пары кикимор, ни одной живой души. А после он и словом не обмолвится, что принимал у зэка деньги. Скажет, лжет зэк. Наветничает…

Литуновский почти потерял голову. Встал и тупо двинулся навстречу темноте. Небо было чистым, и свет звезд мешал врезаться головой в какой-нибудь сук столетнего красавца. Вот смеху-то будет. Дерево наконец-то отомстит зэку за смерти собратьев.

И он даже рассмеялся, когда через десять минут бессмысленной ходьбы разглядел в пятидесяти метрах прямо по курсу ровный ряд тонкого бруса, уложенного наискосок. Лес случайно так не ложится. И так ровно тонкие стволы кедра не обламываются. Тонкий кедр, он вообще крепок. Это делала рука человеческая. Делала крышу старательно, зная, что в избушке жить придется не одну охоту. Поэтому должно быть в ней тепло и уютно. А для этого брус на крышу нужно стелить ровно, плотно, чтобы снегу не намело, да воды не налило…

Андрею показалось, что у него путаются мысли. Вот она, сторожка. Вот она, родная… Первый удар от неожиданной тревоги встряхнул организм, и теперь, когда стало ясно, что старик не солгал в малом и вряд ли солгал в остальном, Литуновский снова почувствовал эту щемящую боль под сердцем. Спасибо деду, отсыпал половину своего волшебного валидола. Не перевелись, значит, люди добрые на земле русской, не перевелись…

И нельзя больше терять ни минуты. Нужно быстро переодеться, оставить робу в избушке, чтобы собаки потеряли след, забрать все, что приготовил дед, и быстро уходить. Самое трудное еще впереди, но Литуновский уже знал, что победит. Он будет свободным, рабство не для него. Он не может жить в неволе. Тем более по несправедливости.

А поесть… Он будет ужинать на ходу, и это будет самый прекрасный ужин в его жизни.

Хотя нет, самый прекрасный – это тот, что был во второй день знакомства с Викой, со свечами, жареным осетром на серебряном блюде и клубникой в январе.

Толкнув дверь сторожки, он шагнул внутрь и на правах хозяина чиркнул спичкой.

В избушке пахло сухим деревом, кислым молоком, мякиной и почему-то сигаретным дымом.

Дымом, от которого Литуновский давно отвык. Это был приятный аромат дорогих сигарет, не «Примы».

И через секунду он понял все.