Остановившись у входа в здание вокзала, чуть в стороне от билетных касс, он прислонился к стене и стал ждать. Время играло не на него, он понимал эту печальную истину. Как только Бабушкин получит информацию о его исчезновении из больницы, первым делом будут перекрыты вокзал и та часть междугородней автотрассы, что прилегает к поселку. Если представить, что Мартынов действительно не помнил минувшие девять дней, то разговор со следователем можно посчитать за некую оперативную игру – лишить фигуранта средств и посмотреть, что он будет делать. Если начнет возвращаться к тому, что совершил в течение этих девяти дней, то станет совершенно ясно – никакая у него не амнезия, а воспаление хитрости, на чем его и следует брать немедленно и организовывать лечение уже в камере ИВС.

Андрей не знал, с чем связаны побои на его лице, не помнил, где он был, с кем и что при этом делал. Курьезность ситуации заключалась не в том, что любой проходящий мимо мог сейчас заорать: «Держи, это он – убийца (грабитель, вымогатель)!», а в невозможности Мартынова первым среагировать на встречу.

Последние годы жизни менеджера спортивной корпорации «Хэммет Старс» Эндрю Мартенсона свидетельствовали о невозможности его участия ни в убийстве, ни в грабеже, ни в чем другом, в равной степени жестко преследуемом законодательством США и России, однако Мартынов помнил, что находился он на родине, где само понятие «завязал» теряет всякий смысл при экстремальной ситуации.

«Только бы не кровь, – уже в который раз шептал Андрей, – только бы не замараться…»

Все годы после выезда из России он жаждал только одного – забыть о кошмаре прошлых лет и обрести свободу и себя в ней. Кажется, это случилось. Были драки, была грызня за кусок хлеба в Вегасе и Нью-Йорке, были и некие подобия вымогательства, хотя в США это выглядит настолько забавно, что похоже больше на козу десятиклассника первокласснику. Но он уже понимал – нельзя стрелять, нельзя резать, можно, наверное, и по-другому… И убеждался всякий раз – можно. Стоит только подключить голову, как необходимость резать и стрелять отпадает. Тем и жил.

И в этом свете совершенно страшно сейчас стоять вот так на русском вокзале на какой-то периферии и чего-то ждать. Тебя освещают лучи заходящего солнца, а ты настолько беспомощен, что боишься даже собственной тени.

Город Новосибирск. Сема Холод, друг по Хатангинскому лагерю строгого режима. Вот то, что ему сейчас нужно. Пытаться просить кого-то подбросить до столицы Сибири – глупость немереная. С такой рожей нужно лежать в лесу неделю и зализывать швы. Но и потом без денег никто не повезет.

Нужен один телефонный звонок. Номер мобильной трубки Холода Андрей знал наизусть, но для того, чтобы его набрать, нужен как минимум телефон.

С тоской в глазах Андрей повел взглядом по снующим туда-сюда перспективным пассажирам и стал отметать одну идею за другой.

Самой глупой показалась мысль, которая не только приходит в голову первой, но и обязательно реализуется уличным отморозком, коим Мартынов никогда не был: тупо завести за угол какого-нибудь фраера и впечатать апперкот в печень. Времени хватит и на разговор, и на сигарету, если таковая в карманах фраера найдется, и на возврат фраеру телефона.

Второй отвергнутой мыслью был банальный «подрез» сумки. За нее тоже стало стыдно: «щипачем» Мартынов не был и в худшие времена.

Попросить трубку у первого встречного позвонить тоже не удастся. Это в Вегасе можно подойти с разбитым лицом к кому угодно и сказать – так, мол, и так, напали, избили, забрали деньги, паспорт и карточку социального страхования. Нужно, дескать, срочно связаться с адвокатом. И – дадут!

Здесь не дадут. Начнут кричать «караул!» или что-нибудь в этом роде, чтобы привлечь внимание толпы и ментов. Россия! Обязательно подумают, что хотят отобрать.

Но если и дадут, то обязательно запомнят и потом, когда подвернется случай – а он подвернется сразу, как только милиция начнет спрашивать, – опишут. Изымут трубку, вычислят номер, отождествят, и уже через час Холод будет отвечать на вопросы. Ответит, конечно, еще как ответит. Но нужны ли Холоду такие проблемы?

Вспомнив о том, что голова порой спасает от реального срока, Андрей осмотрелся и двинулся к стихийному рынку, раскинувшемуся у правого крыла вокзала. По дороге он едва не столкнулся плечом с женщиной, покупавшей в киоске диски для DVD. Симпатичная женщина лет сорока с небольшим на вид набирала в пакет коллекцию, направленность которой Мартынов определить так и не смог. «Код да Винчи», «Фантоцци против всех», еще что-то, но последним в окошечке показался диск «Лгун, Лгун» с Джимом Керри. Мартынов усмехнулся.

Проблема русских следователей заключается в том, что они не знают английского. Проблема американских копов – в незнании русского. Кем только в первые месяцы нахождения в США, когда был без работы, Андрей не назывался! Его задерживали за драку с неграми в Queen, и он представлялся копу, терпеливо выжидая, пока тот напечатает на машинке названную фамилию – Raspinayzhopenko.

А когда начиналось выяснение подробностей того, почему русский белый парень сломал челюсть одному афроамериканцу и нос другому, Мартынов перегибался через стол и совершенно спокойно отвечал на этот вопрос на русском, хотя уже тогда сносно знал английский. «What is this «poshol na kher»?» – уточнял коп, и Мартынов объяснял, что так в России друг с другом разговаривают друзья, стремясь вызвать расположение.

«Как ваша фамилия?» – спросил сегодня Бабушкин, и Мартенсон ответил: «Лгун».

– Извините, – буркнул он женщине с дисками и прошел в ряды с вещами. Он голову на отсечение готов был отдать – весь день Бабушкин сбивался с ног, пытаясь выяснить, каким судом, когда и за что был осужден его подозреваемый с еврейской фамилией Лайер.

Времени на раздумья уже не оставалось. Нужно было действовать наверняка. Стремительно выискав взглядом китайца у широкого прилавка с джинсами, Мартынов подошел и поинтересовался:

– Кому платишь, веснушчатый?

Тот завел песнь, знакомую Андрею с Чайна-тауна, поэтому пришлось навалиться бедром на прилавок так, что тот покосился. Схватив двумя пальцами торговца за воротник, Мартынов дернул его на себя, и кривоногое тело поехало к нему по прилавку, сметая на землю товар.

– Ты, балаболка, находишься на территории Российской Федерации, – сообщил он переставшему верещать китайцу, – китайский здесь не катит. Повторять вопрос не буду, но, если сейчас услышу еще хоть слово не на русском, окончательно заклею шары, – и в доказательство своих слов Мартынов свободной рукой дотянулся до лежащего на соседнем торговом столике тюбика моментального клея и поднес к лицу жертвы.

– Бычков. Бычков Вова, – сказал китаец на чистом русском. Предполагать, что это он Бычков Вова, было бы глупостью, поэтому Мартынов ослабил хватку и приказал:

– Звони.

Китаец с третьего раза сумел набрать на своем мобильном номер и стал говорить Вове Бычкову, что он бы рад отдать сегодня деньги, но это вряд ли получится, поскольку если торговать лежа, то никакой торговли решительно получиться не может. «Крыша» Вова, видимо, попросил отдать трубку тому, кто поставил его клиента в такое неудобное для бизнеса положение, потому что китаец, уже несколько приободрившись, протянул мобильник Мартынову.

– Ну, – сказал Андрей.

– Ты кто? – спросил Вова Бычков.

– Конь в пальто. Сейчас я этого гундосого отпускаю, но в десять жду тебя у вокзала для разговора, – отключился и набрал нужный номер. – Сема?..

– Мартын?!

– Ни слова больше. Я на автовокзале в Ордынске. У меня ни копейки, меня могут «принять» в любой момент.

– Через час за тобой приедет машина. Убери себя подальше и выйди только тогда, когда увидишь черный «Крузер». Мои люди проверят вокзал, и, если все в порядке, стекло на задней левой двери будет опущено. Смело выходи и садись. Я буду рад тебя видеть…

Бросив на прилавок телефон, Андрей оглянулся и понял, что вопрос, которым он терзал себя весь полет от Нью-Йорка в Москву, получил свой ответ. «Что изменилось в России за те пять лет, что я там не был?» – думал он, разглядывая облака над Атлантикой.

Ничего не изменилось. То, из-за чего он мог оказаться в полицейском участке в Вегасе уже через пять минут, на рынке в Ордынске было по-прежнему привычным делом. И то, что могло оказаться незамеченным в Вегасе, здесь или в любом другом городе Страны Советов могло явиться причиной его задержания.

Сейчас его точно не запомнят и не опишут. Сдают тех, кто проявляет слабость – просит телефон, умоляет, убеждает. Сильных здесь по-прежнему не сдают. Наоборот, уводят взгляд, чтобы не получить в лоб – «Чего уставился?». Не дай бог, наоборот, он запомнит! Дороже выйдет…

Через пятьдесят пять минут Андрей увидел, как на площадь въехал черный джип. Из него быстро вышли двое приземистых молодых людей и утонули в глубине вокзала. Еще через десять минут они вышли и уселись на места. Через две секунды подъемник на левой задней двери плавно опустил стекло…

В тот момент, когда джип с Мартыновым и тремя людьми Семы Холода выбрался на трассу и начал разгон, пятьюстами метрами вверх по течению реки Орды произошло довольно странное для этих мест событие.

Сторож лодочной станции Фомин, старик шестидесяти с небольшим лет, спустился к реке, чтобы проверить поставленные с утра сети. Домик лодочника стоял на отшибе, последним в череде домишек, торчащих на берегу, словно пеньки лесоповала, поэтому особых иллюзий относительно улова Фомин не питал. Все живое, что шло в обратном направлении от Ордынска, оказывалось в сетях тех, кто перегородил реку до него. Однако всякий раз добычей старика становились то щучка с парой окуньков, то пара лещей. А большего ему было и не нужно, поскольку торговлей Фомин не занимался. Был бы ужин и пол-литра к нему – вот все, что всегда заботило человека, которого постоянно видели выпивающим, но никогда – пьяным.

Черпнув веслами с десяток раз, старик приблизился на своей плоскодонке к колышку, вбитому в дно, и стал привычными движениями вытягивать сеть.

Когда в лодку бухнулся сначала огромный язь, а потом и щука килограмма на два, Фомин потеплел душой и тотчас вспомнил о заветной «Пшеничной», дожидающейся его возвращения дома в холодильнике.

Он уже собирался отчаливать, как вдруг его взгляд привлекло то, что находилось на водной глади совершенно необоснованно. Плоский чемоданчик, бликуя красными лучами почти скрывшегося за верхушками сосен солнца, покачивался и двигался мимо Фомина.

«Деньги», – подумал старик, отпуская сеть и начиная погоню. Минут через пять, двигаясь быстрее, нежели обычно двигаются в своей ежегодной регате восьмерки Кембриджа и Оксфорда, он настиг металлический чемодан и затянул его в лодку. Ослепленный хромом язь, распушив плавники и перепутав, видимо, чемоданчик с поверхностью реки, в надежде дернулся и забил по блестящей металлической поверхности хвостом.

– Тю, сволочь! – строго приказал Фомин, взвешивая чемодан в руке. «Не деньги», – с досадой констатировал он и попытался открыть замки. Поняв, что дело это долгое, а течение ждать не будет, лодочник придавил кейс ногой и отправился в обратное плавание.

Уже дома он попробовал применить сначала стамеску, а после и гвоздодер. Но крепость чемодана была столь впечатляющая, что в течение двух часов после полуночи из светящихся окон дома лодочника не раздавалось ничего, кроме лязга металла и беспрерывного мата.

В начале третьего ночи Фомин, трижды умывшись потом, вспомнил, что он русский человек, и решил подойти к делу с простой смекалкой. Мастер, создававший несгораемый, неломаемый и не раздавливаемый даже прессом кейс с двумя шифровыми замками, вряд ли предполагал, что когда-нибудь он окажется в руках русского старика с тремя классами образования. По тому же принципу русские пьют на Севере тормозную жидкость, а янки изумляются, почему те от этого не умирают. Все просто. Перед тем как пить тормозуху, ее нужно слить через раскаленный морозом лом. Тяжелые фракции задерживаются на стали, а чистый спирт стекает в посудину. Пей – не хочу. Эта русская смекалка многие фирмы-производители, считающиеся грандами, часто ставит в неудобное положение.

Кто мог подумать, что пуленепробиваемый кейс, выдерживающий температуру в 400 градусов по Цельсию, открыть очень просто?

Фомин выпил стакан «Пшеничной», захрустел огурцом, подумал и набрал на одном замке кейса с тремя дисками «000» единицу и на другом сделал то же самое. И щелкнул замками. Не вышло.

Тогда Фомин набрал: «002» и «002».

Не получилось.

Через полчаса, когда цифры на обоих замках были установлены в положение «399» – «399», а «Пшеничная» опустела до неприличия, внутри чемодана раздался щелчок.

Старик поднял замки и с томлением распахнул створки.

Разочарованию его не было предела. Чемодан хранил в себе несколько десятков бумаг на иноземном языке, листки с какими-то цифрами и несколько бланков с отпечатками пальцев. Все они были исполнены в черном цвете, а один – в коричневом. Так выглядит засохшая кровь.

Плюнув, Фомин задвинул чемодан ногой под кровать, включил телевизор и стал смотреть «Ночные вести». Ни хрена хорошего, как обычно, не происходило. В Ираке взрывы, президент опять встретился с каким-то монархом, в Петербурге рухнула крыша, наши проиграли 1:5.

– Не страна, а сортир со всеми вытекающими отсюда последствиями, – сказал Фомин, выключил TV, свет и улегся спать.