Сема Холод никогда не окружал себя охраной. За восемь лет, прошедшие после лагерей, он привык к свой роли человека «в законе», в чьи обязанности входило следить за порядком в регионе и придерживать не в меру активных отморозков из молодого поколения. Его имя хотя и не было притчей во языцех и фигурировало лишь в полной мере в сводках РУБОПа, но даже рядовому обывателю из Новосибирска было ясно, что есть где-то в городе некто Холод, который, оставаясь инкогнито, как Будда, управляет всеми жизненными процессами. По этой причине к нему и относились как к Будде: ни разу не видя его, половина горожан твердила, что его пора сажать, вторая утверждала, что побольше бы таких и мы заживем пусть не по закону, но хотя бы по понятиям…

И то и другое приносило Холоду авторитет, укрепляя в роли двуликого Януса и превращая в некое подобие неприступности и недосягаемости – был бы досягаем, давно бы уже сидел.

Дом авторитета располагался за городской чертой на территории бывших обкомовских дач. Милиция без нужды нос туда не совала, предлагая сильным мира сего разбираться со своими проблемами самостоятельно. Благо убийства там случались чрезвычайно редко. Обкомовские дачи в Новосибирске – некое подобие Рублевского шоссе в Москве. Все бабло этих двух городов стекалось в два этих канала, откуда средства перераспределялись в соответствии с толкованием современного бизнеса.

Отморозки и уличные сявки на обкомовские дачи не лезли, и если кражи и случались, то исполнителями их были, как правило, залетные гастролеры, не дающие себе отчета в том, куда лезут и кого обносят. Их, как правило, находили в течение нескольких часов, поэтому похищенное не успевало реализовываться.

Нет сомнений в том, что кое-кто из живущих на обкомовских дачах, как и на Рублевке в Москве, невероятно мешал либо соседям, либо тем, кто жил за пределами элитного домостроения. В России мир успешных бизнесменов, мир политиков и мир криминала – одна из самых удачных тавтологий современности – уживаются рядом, как уживается акула с рыбами-присосками…

Как бы то ни было, на обкомовских дачах люди жили мирно, привыкнув к тишине и последовательности. Максимум, что позволял себе Холод, – это двое охранников в доме на первом этаже да сторож из числа вольнонаемных в домике у ворот. Жил Холод просто, помня о главных правилах «законника» – не жиреть, не окружать себя роскошью, быть готовым к работе в любой момент. Кандидатур своих, как принято сейчас у обкурков, возомнивших себя «в законе», на выборы не выставлял, политики сторонился, понятия соблюдал, а потому, наверное, и был жив до сих пор.

За восемь лет жития-бытия в доме на обкомовских дачах лишь однажды через забор перелез бродяга, чтобы украсть что-то, что по причине сильного алкогольного опьянения он даже не смог описать после задержания. Холод дал ему денег, отпустил и попросил больше не появляться. И тот больше не появлялся.

А потому двое крепышей из охраны «законника» невероятно удивились, когда увидели входящих в огромную прихожую двоих мужчин. Охранники еще минуту назад сидели и смотрели по кабельному комедию, а сейчас вынуждены были в недоумении встать, соображая попутно, как эти двое в дорогом прикиде могли миновать сторожа и тихо открыть входную дверь.

– Я не понял… – начал один из крепышей, но в тот же момент дернулся всем телом и отшатнулся к стене. На груди в районе сердца мгновенно образовалось красное пятнышко, которое увеличивалось в размерах с каждой секундой.

И только после того как напарник дернулся, второй расслышал хлопок, напоминающий удар палкой по подушке, только втрое слабее.

Размазывая кровь по каминному мраморному выступу, крепыш сполз и остался лежать в позе, которая была необычна для живого человека и естественна для человека мертвого. Всем своим видом – и бестолковым взглядом, и полуоткрытым ртом, и безвольно выгнутой шеей – он подтверждал мысль о том, что смерть бывает достойной, нелепой, какой угодно, но красивой – никогда.

– Если вы деловые, – повернув к гостям побледневшее лицо, прохрипел второй крепыш, – то должны понимать, в чьем доме гадите.

– Где хозяин? – спросил гость, тот, что был моложе.

Рассмотрев синие «перстни» на пальцах, сжимающих «вальтер» с прибором для бесшумной стрельбы, продолжающий оставаться в живых крепыш дернул щекой, и по лицу его пошла краска. Заорал:

– Сучара… И ты, «баклан» и петух, заходишь в дом «законника» с железом и палишь в его людей?..

Бросив мимолетный взгляд на Вайса, Томсон торопливо нажал на спуск. Когда охранник рухнул на пол, подошел и дважды выстрелил ему в спину. Подумав, четвертым выстрелом разбил затылок.

– Он сказал, где Холод? – усомнился в необходимости такого расстрела Вайс.

– Он сказал, что ничего не скажет, – бросил Томсон. – Но он нам не нужен. Если эти двое были в доме, значит, было кого сторожить. Холод здесь, и его нужно просто найти.

– Что он тебе сказал? – уточнил Вайс. – Мне показалось, что ему не понравились твои руки.

– Кому понравится рука, сжимающая пистолет?

Сема Холод сидел на третьем этаже своего дома, в кабинете, стены которого до потолка были заставлены детективами всех мастей от Агаты Кристи до российских фантазеров, и разговаривал по телефону. Когда дверь открылась и он увидел то, что увидеть никак не ожидал, старинный друг Мартынова аккуратно положил трубку на стол.

– Мы прибыли слишком издалека, чтобы тратить время на представления, – сказал Томилин. – Нам нужен Холод.

– Это очень интересно, – раздумывая, чем сейчас занимается охрана, произнес Сема. – Вы прибыли издалека, из сотен тысяч домов в Новосибирске выбрали именно этот и, войдя, спросили меня, Холода, как вам найти Холода. Это очень интересно. Главное, правдоподобно. Может сложиться впечатление, что вы зашли случайно. Ну, что ж… Я Холод, дальше что?

Тот, которому на вид было около тридцати или чуть больше, вытянул вперед правую руку, и Сема сначала почувствовал удар, откинувший его ногу под кресло, потом приглушенный хлопок, а уже после – чудовищную боль, пронзившую его мозг молнией.

– Черт… – беззвучно взревел он, шевеля бескровными губами и валясь из кожаного офисного кресла. Завалившись на спину, он посмотрел на ногу и ужаснулся – из голени торчал острый, как шило, осколок раздробленной кости. Подступила тошнота, в глазах вспыхнули фиолетовые фонари… – Черт…

– Скажи ему, что у нас очень мало времени, – попросил Вайс, вынимая из шеренги книг на одной из полок томик Жоржа Сименона.

Присев над Холодом, Томилин, испытывая наслаждение от процесса, обратное тому позору, что испытал пять лет назад в лагере под Красноярском, стал с удовольствием наблюдать за наступлением болевого шока у «законника». Тогда, в лагере, над ним так же присел смотрящий. Это был не Холод – но какая в данном случае разница? – по мнению Томилина, положенцем всегда считается тот, кто находится в данный момент в более выгодном положении. За эту самую теорию его пять лет назад опустили, сейчас же он собирался получить компенсацию за моральные издержки.

– Где Мартынов?

Превозмогая боль, Холод покосился на разглядывающего иллюстрации к «Признанию Мегрэ» спутника стрелка.

– Интересно, твой импортный друг знает, что ты петух?.. Или вы партнеры?..

Побледнев, Томилин резко взмахнул пистолетом и наотмашь ударил авторитета по лицу. Холод дернул головой и глухо стукнул затылком по паркету. Из рассеченного виска хлынула кровь и мгновенно залила лицо «законника».

– Заткнись, мразь… – прошипел Томилин. – Я превращу последние минуты твоей жизни в ад, если ты будешь продолжать играть в героя!.. – и, изменив угол направления глушителя, снова нажал на спуск.

Крик Холода разорвал тишину дома, но его выдержали пластиковые стеклопакеты. Сема очень не любил, когда стройки вокруг тревожили его часы за книгами, и теперь звуки с улицы, равно как и звуки из дома на улицу, ударялись в германские окна и растворялись…

Его трясло как в лихорадке. Он знал, куда попала пуля, и смотреть на свое раздробленное колено не решался. Он боялся одного – потерять сознание и стать для этих двоих ненужным.

– Где Мартынов? – по слогам повторил Томсон.

– В Шарапе, – корчась не от боли, а от стыда за малодушие, простонал Холод. – У него документы на имя Громова Андрея… Пристань с базой на девяностом километре Ордынской трассы… Я забуду о вас, только уйдите…

Понимая, что, если после таких страданий это все равно ложь, и догадываясь, что продолжение пытки для Холода может стать обоснованной причиной придумывания новой, Томилин в последний раз заглянул в глаза авторитета и пробормотал:

– Понимаешь, какая штука… Когда я в лагере после побоев выдал ментам убийцу, вы меня опустили, но оставили в живых. По идее, тебя тоже сейчас нужно опускать, а я тебя убиваю, как собаку. Скажи, в этом и есть привилегия «законников»?

– Сдохнешь ведь, – ненавидя себя, пообещал Холод.

– Увы, тебе этим зрелищем не насладиться. А вот я порадуюсь всласть…

Пистолет дернулся в руке Томсона. Выщелкнув пустой магазин, он вставил новый и нажал на спуск еще восемь раз. Выщелкнул пустой магазин и снова заменил его полным.

– Вы, кажется, ненавидите своих бывших коллег по криминалу, а, Томсон? – заметил Вайс. – Он сказал, где Мартынов?

– Сказал, – успокоил его эмигрант-уголовник, не догадываясь, какой компромат на себя после сегодняшней ночи передал Вайсу перед возвращением в США.

Выйдя на улицу и усевшись в джип, начальник службы безопасности Малькольма вынул сигарету, блеснул в свете огней приборной панели золотой зажигалкой и спросил:

– Why any first passer, having seen you, names you by thepetukh, Tomson?

– «Петух» по-английски – cock, – хрипло объяснил Томилин и по-русски добавил: – Я… драчлив.

– What is this drochliv?

– Пошел ты на фуй, козел нерусский, – в сердцах глухо пробормотал Томилин и по-английски добавил: – Я – гордая птица.

Объяснение Вайса устроило.

– Отдай! – донесся до его слуха женский голос сзади. Это сидящая на заднем сиденье женщина протестовала против каких-то действий молчавшего доселе Уилки-Ульянова. – Верни сейчас же!..

– Заткнись, – посоветовал Уилки и показал Вайсу в зеркало мобильный телефон. – У этой красотки все это время в джинсах была труба, а мы этого не знали!

– Если она по этой трубе куда-нибудь звонила, я тебе голову оторву, – пообещал, в свою очередь, Вайс.

– Да никуда она не звонила! – разозлился на Машу Уилки и ударил ее ладошкой по лицу, предупреждая дальнейшие протесты.

Некоторое время был слышен лишь гул трехсотсильного двигателя, однако несколько минут спустя тишину нарушил все тот же Уилки:

– Посмотрите-ка, что у нас тут есть в памяти телефона! Очень, очень занимательная видеозапись!..

Приняв телефон из рук головореза, Вайс с изумлением открывал для себя новые, не ставшие ему известными за пять лет черты характера Мартынова-Мартенсона.

– Немыслимо, – прошептал Вайс, вглядываясь в знакомые черты лица на экране телефона, – это просто немыслимо… Кажется, я едва не ошибся. Тут не бизнес. Тут другое…

Через сорок шесть минут джип с тремя мужчинами и женщиной мягко вкатился на территорию пристани Мартынова.