— Харгривз, ответь, Харгривз! — снова рявкнул в трубку Малкольм, но ответил почему-то Олден:

— Сэр, я не вижу мистера Харгривза… Пару минут назад он был здесь, а сейчас трубка лежит на столе…

— Олден, — взревел Малкольм, и в голове его пронеслось: Сон в руку! — почему я не слышу криков охраны?! Почему прожекторы не освещают территорию?!

— Потому что освещение отключено, — это раз, и никто не знает, где я, — это два, — ответила трубка голосом Мартенсона. — И ты глупец, Стив, если до сих пор еще не на луне!

— Где Олден? — прокричал хозяин дома, понимая, что задает глупые вопросы.

— Тебе как никому должно быть известно слово knockout, Стив…

Швырнув трубку на стол, отчего она разбилась, и из ее чрева выпростались кишки проводов, Малкольм сунул один «кольт» в кобуру под мышкой, второй за пояс сзади, схватил винчестер и стал лихорадочно набивать патронник патронами из коробки на столе. Непослушные, масляные патроны скользили меж пальцев, словно насмехались, но когда последний из них вошел в ствол, рассмеялся Малкольм.

— Ты пришел, сукин сын? Добро пожаловать! — И он, позабыв, что находится в собственном доме, выбил кабинетную дверь ногой…

Уложив Олдена так же благополучно, как минутой назад уложил Харгривза, Мартынов прошел по коридору и оказался под широкой лестницей, ведущей наверх.

Самым простым оказалось разобраться с собаками. IQ доберманов Малкольма оказалось на той же ступени развития, что и у банды, руководимой Чемберсом. Если последние полакомились в номере отеля дорогим виски, то животные польстились на два куска свежей говядины. Напичкав шприцем до сочности первой категории вырезку антидепрессантами, купленными в аптеке, Мартынов разрезал кусок пополам и перебросил через забор. Через тридцать минут он, используя в качестве лестницы растущий рядом с каменным забором клен, забрался наверх. Едва пальцы его коснулись вершины забора, он тут же отдернул руку.

— Пора снова привыкать к «запреткам», — пробормотал он, рассматривая на ладони неглубокий порез.

Сверху кирпичной кладки спецами Харгривза был налит разогретый битум, и в него насыпаны осколки битых бутылок. Застыв, битум превратился в окаменевший клей, намертво схвативший торчащие в разные стороны куски стекла. Любой, кто пожелал бы сесть на забор, будь то папарацци, коих кружило вокруг дома, кстати, немало, или просто бестолковый вор, он порезал бы себе не только руки…

Помимо «стеклянной ловушки» под забором с внутренней стороны была разостлана спиралью проволока — небольшая хитрость инженерных подразделений всех армий мира, сам же забор просматривался из комнаты охраны дюжиной вращающихся под углом 120 градусов камер внешнего слежения.

Два года назад, перед рейтинговым боем в Вегасе Дауни-младшего с Хандрикосном, Малкольм привез Мартенсона в дом, угощал пивом и рассказывал о том, насколько хороша его система охраны.

Перемахнув через забор, Мартынов понимал, что попал в объектив одной из камер. Видел ли кто этот стремительный маневр или нет, было, конечно, важно, но гораздо более важным оставался тот бесспорный факт, что запись с этим перескакиванием с дерева на землю внутрь двора теперь будет храниться в архиве отдела охраны. Если появится необходимость прокрутить пленку и реконструировать каждый миг нарушения территории, то это будет сделано без труда. Именно по этой причине, перескакивая с дерева на усыпанный стеклом забор и соскакивая с него на землю, Мартынов не поленился накинуть на голову куртку. Очутившись на земле рядом с лежащими и спокойно наблюдающими за этими выходками доберманами, он оказался в «мертвой» для камер зоне — кромешной мгле между кустами так горячо любимого хозяином дома жасмина и стеной. Теперь, если кто просмотрит архивную запись, выяснится, что частную собственность мистера Малкольма нарушал человек в джинсовом костюме и неопределенного цвета кроссовках. Что за человек, непонятно. Он не был в тот момент настолько глуп, чтобы демонстрировать свое лицо занятой исследованиями комиссии.

— Ну, как дела, дружище? — поинтересовался Андрей, похлопав добермана по башке. Тот даже не моргнул. — Как там, внутри, под производной амфитамина? Я всегда говорил, что Америку уничтожит не Бен Ладен. Она убьет себя хот-догами и антидепрессантами. На воздухе больше гуляй, снимай стресс выпивкой, приятель, — посоветовал Мартынов второму доберману и нажал ему большим пальцем на нос. — Пи-и-ип!

Совершив этот абсолютно несерьезный для сорокадвухлетнего мужчины поступок, он вскочил на ноги и стремглав бросился к двери, преграждающей доступ в дом. И в тот момент, когда он зашел за простенок с цветами, растущими из клумб, вмонтированных прямо в крыльцо, и оказался в темноте, в дверном замке раздалось: «Пи-и-ип…», створка тяжело распахнулась, и на улицу с крыльца ссыпалось никак не меньше шести вооруженных «узи» головорезов.

Дождавшись, пока с крыльца спустится последний, Мартынов вышел из цветника и зашел в дом за секунду до того мгновения, когда ограничитель сработал в обратную сторону и захлопнул стальную створку.

И тут же заблокировал дверь изнутри сначала кнопкой на пульте, а после и стулом. Ножка удачно вошла меж ручкой и стальным полотном, и это вселяло надежду на нескорое возвращение в дом своры охранников. Надежда теплилась на знании: ножки стульев работы мастеров позапрошлого века не ломаются, как нынешние офисные стулья. В этом Мартынов не раз убеждался, ломая стулья о головы своих визави в роскошных домах и офисах Вегаса и Нью-Йорка.

Первым на его пути оказался начальник охраны Харгривз. Он стоял у своего стола в комнате для охраны и разговаривал с кем-то, скорее всего с хозяином, по телефону.

— Хай, — приветствовал его Мартынов и всадил ему в челюсть такой мощный свинг, на какой только оказался способен.

В голове Харгривза что-то хрястнуло, глаза мгновенно утратили блеск, и он кулем свалился под ноги советнику президента.

Через полминуты он уже лежал на полу в комнате отдыха. Разобравшись с Харгривзом, Мартынов вышел из комнаты отдыха и нос к носу столкнулся с Олдманом, которому тоже понадобилась трубка и который тоже с кем-то разговаривал, тоже скорее всего с Малкольмом.

— Вам что, заняться больше нечем?.. — машинально возмутился Мартенсон, свалив с ног помощника Харгривза хуком слева. — Базарите, базарите, базарите… А в это время через забор люди лазают…

Схватив последнего из руководства охраной дома, он оттащил его к Харгривзу.

— Олден, — надрывалась между тем болтающаяся на проводе трубка, — почему я не слышу криков охраны?! Почему прожекторы не освещают территорию?!

Поймав ее на лету, Мартынов ядовито сказал:

— Потому что освещение отключено, — это раз, и никто не знает, где я, — это два, — ему захотелось сказать еще что-нибудь, что окончательно вывело бы из себя Стива, и он придумал быстрее, чем договорил первую фразу: — И ты глупец, Стив, если до сих пор еще не на луне!

Больше всего президент «Хэммет Старс» не любил, когда кто-то сомневался в его разуме. И вряд ли до сих пор нашелся хотя бы один, кто заявил бы Малкольму в лицо, что он — глупец. Сейчас это случилось. Мартынову очень хотелось посмотреть, как его недавний босс отреагирует на это заявление, но все эти сцены были для Андрея сейчас вторичны. Главным было то, что он, торопясь наверх по широкой лестнице, точно знал, что успевает…

Если бы два года назад вместо того, чтобы пить пиво и расслабляться, он попросил хозяина показать дом и восхитился им, сейчас было бы гораздо легче. Сколько в доме людей? Где находится кабинет Малкольма?

Рассуждения все равно ни к чему не привели, и Мартынов, не раздумывая, ускорил бег вверх по лестнице. И между вторым и третьим этажом, а если быть более точным, то как раз между полотном Матисса и какой-то напольной вазой в футе от его головы раздался треск дерева, и огромная щепа хорошо просохшего за шестьдесят лет бука отлетела от стены.

Удивительно, что он не слышал выстрела. Отшатнувшись, Мартынов успел увидеть искаженное от злобы лицо президента и наведенный на него винчестер…

На этот раз, кулем сваливаясь на пол, Андрей хорошо расслышал звук, который издает оружие Малкольма при стрельбе. Резкий грохот прокатился по стояку с третьего этажа на второй, и новая порция лущеных щеп заметалась по воздуху, словно стайка летучих мышей.

Мартынов был на виду у своего врага как на ладони. Перекатываясь по полу и постепенно добираясь до лестницы, что теперь вела вниз, он слышал грохот выстрелов, дышал дымным порохом конца девятнадцатого столетия и прикрывал рукой лицо от летящих щепок.

Черт побери, металось в его голове, сколько в этом индейском ружье патронов?!Он помнил фильмы по романам Купера с мастером спорта ГДР по спортивной гимнастике Гойко Митичем в главной роли, а потому дожидался момента, когда раздастся щелчок, возвещающий о том, что патронник пуст. Вряд ли он даст Малкольму шанс спокойно набивать его патронами…

Это унизительное катание на полу под ногами врага завело Мартынова, и он, раздумывая, как завести своего визави, чтобы уравнять позиции, схватил с пола вазу и с силой швырнул через голову.

Грохот объемного полого предмета, расколовшегося спустя почти тысячу лет после его создания, был чем-то похож на одиночный удар Великого Ивана.

— Ублюдок, она же китайская!.. — заревел раненым бизоном Малкольм.

— Дерьмо, значит! — прокричал этажом ниже Мартынов, удовлетворенный тем, что негатив противника явно превышает его негатив.

Он поступал машинально, как на ринге. К противнику нельзя чувствовать злобы. Едва она появляется, уходит концентрация. Холодный расчет превращается в пылкую ненависть, и нет более подходящей почвы для погибели… Когда Мартынов на ринге в Вегасе чувствовал, что им овладевает неприязнь, он поступал так, как поступает каждый профессионал: короткий удар чуть ниже пояса, невидимый для рефери, но ощутимый для противника… Клинч, и — незаметный удар лбом в щеку боксера… чуть зажать локтем его руку и тут же — удар… В сцепке обхватить рукой шею и чуть придавить сонную артерию…

Арсенал запрещенных приемов неисчерпаем. И вот уже твой противник начинает впадать в ярость, и чем она сильнее, тем очевиднее результат, а значит, и крепче твое спокойствие.

— Я убью тебя, русский мерзавец!! — И Мартынов услышал над своей головой грохот армейского «кольта». Этот выстрел пистолета калибром 11,43 миллиметра не спутать ни с чем. Он звучит, как пушка.

Приготовившись прыгать вниз, если Малкольм начнет штыковую атаку, невооруженный Мартынов вдруг услышал, что внизу головорезы хозяина пытаются вломиться в дом, но получается это у них плохо. Дубовый стул держал натиск… Можно было пройти через запасный выход с тыльной стороны дома, но эта дверь по приказу Харгривза была заперта в ожидании Мартенсона. Отпереть ее можно было только изнутри, однако сделать это было, по-видимому, некому. С удовлетворением отметив про себя тот факт, что в доме нет никого, кроме их с Малкольмом плюс двоих в комнате отдыха охраны, но они — не в счет, Андрей начал осторожно подниматься по лестнице.

— Стив, ты здесь? — спросил он, не слишком надеясь на ответ. — Или ты спрятался, чтобы напасть из-за спины?

Ответа не последовало, и Мартынов поспешил наверх. Быстро выглянув из холла верхнего этажа в коридор, он тут же нырнул за простенок.

Осмотр не дал никаких результатов — коридор был пуст.

Опустившись на колено, Мартынов выглянул еще раз…

И в этот момент раздался выстрел. Выпущенная из «кольта» пуля врезалась в косяк двери как раз в том месте, откуда несколькими мгновениями раньше выглядывал Мартынов.

— Стареешь, Стив, — проговорил Андрей. — Кто же из одного дупла два раза подряд выглядывает? Я же не белка…

Мартынов быстро перекатился по полу и оказался в комнате напротив выхода. Следующий выстрел был скорее угрожающим, чем прицельным. Так, чтобы советник не расслаблялся…

Президент «Хэммет Старс» в атаку не пойдет, это было ясно. Для атаки у него был подходящий момент, однако он его упустил. Значит, теперь он будет осторожничать…

Вздохнув, Мартынов осмотрелся…

Он с удовольствием забрал бы оружие у Харгривза и Олдена, если бы таковое при них нашлось. Видимо, руководство службой охраны дома решило, что достаточно и восьми вооруженных «узи» головорезов. Искать же комнату для хранения оружия и подбирать к ней ключи у Мартынова просто не было времени.

Скользя взглядом по стенам, он увидел флаг, очень похожий на голландский, и справа от него — герб.

— Запомните, гансы, — учитель Эдвардс тогда только что вернулся из подсобки и был от принятой рюмки благодушен и улыбчив, — флаг города Нью-Йорк раскрашен в оранжевый цвет — в честь Голландии, синий — в честь всех остальных колонистов и белый, почему — я не знаю. Этот флаг был принят в 1915 году спустя 250 лет после перехода города от голладского правительства к английскому, а потому не спрашивайте меня, ублюдки, при чем здесь Франция. Если говорить откровенно, то я вообще не понимаю, на хрена городу сдался флаг!.. Я сейчас вернусь…

Возвратясь, учитель Эдвардс за неимением в классе плаката с гербом Нью-Йорка принялся рисовать его мелом на парте. После четвертого по счету похода в подсобку получалось у него отвратительно для реалиста, но неплохо для экспрессиониста. В результате проштрафившимся учителем Эдвардсом был нарисован какой-то кошмарный рисунок — печать Сатаны, который он и принялся разъяснять прибывшим, к его великому неудовольствию, европейцам. Оценив его с того места, где за партой сидел Мартынов, он нашел его неудовлетворительным, после чего стер и снова ушел. Минут через десять вернулся и принес свернутый в трубку плакат.

— Я нашел его в кабинете директора этой долбаной школы, — объяснил совсем расклеившийся Эдвардс, из чего следовало, что в том кабинете он разыскал не только наглядное пособие.

Мартынов посмотрел на доску и увидел герб.

— Вот этот белый индейский орел, гансы, это символ штата Нью-Йорк, — объяснил седобородый негр Эдвардс. — Мореплаватель («мореплаватель» вышло у него очень плохо даже при том условии, что произнести по-английски seeman не так уж трудно) с навигационными приборами представляет собой сеттльмент… европейский квартал, словом… Бобр — символ Датской Восточной Индийской Компании — первого поселения в Нью-Йорке… Смотреть на ваши рожи не могу, гансы… А вот эти прилады: мельница, бочка и цветок — они представляют собой раннее развитие индустрии. Такие дела.

— А что это за педик с ушами, как у кролика? — спросил Мартынов, которого зацепило пренебрежительное отношение негра к ним, европейцам. — Эмблема Playboy?

Выражение «потемнел от гнева» к афроамериканцу Эдвардсу было не применимо, однако крик его донесся не только до первого этажа школы, но и, наверное, до школьного футбольного поля:

— Индеец на гербе свидетельствует, что коренные американцы уже жили здесь, ганс!

— Сам ты ганс, сука черножопая! — взорвался Мартынов. — Стоишь тут, блядь, рассказываешь мне про свою историческую родину!.. О какой родине ты мне басни плетешь, бухарик?! Аляску мы вам продали, бобр — датский! Манхэттен — голландский! Мореплаватель, и тот — европейский! — И сам ты, обезьяна, из Конго или Судана! Твоих предков сюда привезли, как коров, в трюме!.. У вас всех ни родины, ни флага, ни герба, вы — дичь транзитная, и, если бы не мы, вы давно бы уже съели друг друга! И ты меня будешь гансом называть, ты, который чудом спасся от линча в шестидесятых?! Тебе не в школе преподавать, а обувь прохожим чистить в Central Park!

Прибывшая охрана скрутила Мартынова, после чего он едва не повторил ошибку молодости, угодив за решетку прямо со школьной скамьи. Правда, теперь вменялась ему не карманная кража, а обвинение в рамках программы NO TO RASISM. Выручил, как обычно, Флеммер, договорившись и с окружным прокурором, и с судьей, и с Эдвардсом…

— Эндрю, — сказал он Мартынову, выводя его из кутузки, — еще сто лет назад мы стреляли из лука, но это не повод говорить негру, что он негр. И потом, ты не прав, мой русский друг. Американцы для мира сделали не так уж мало. Скажи-ка, разве не Уатт изобрел первую паровую машину?

— Нет, конечно. Ее сделал русский механик Ползунов за несколько лет до Уатта.

— Да что вы говорите? — иронично изумился Флеммер. — Выходит, и синтетический каучук — дело рук не Эдисона?

— Это тоже бесспорно, — усмехнулся Мартынов. — Кто, кроме русского ученого, мог открыть способ получения искусственного каучука из спирта, выгоняемого из картофеля? Лебедев — фамилия гения!

— Ага, и бензиновый двигатель не Отто сконструировал?

— Этот двигатель был построен русским моряком Костовичем.

— А рентген?!

— Иван Грозный, — напомнил Мартынов, погрозив Флеммеру пальцем, — прошу не присваивать его право открытия рентгеновских лучей! Он еще в середине шестнадцатого века говаривал своим опричникам: «Я вас всех в задницу имею и насквозь вижу!» Так что опоздал Рентген со своим аппаратом, опоздал…

Флеммер расхохотался, а Мартынов, доверительно склонившись к плечу невысокого зятя Малкольма, прошептал:

— Да, кстати, Рой… Уатт-то — англичанин, а Отто и Рентген — немцы, гансы, так сказать…

Они оба рассмеялись и направились в ресторан пить виски и есть крабов.

Эти воспоминания ворвались в голову Мартынова только из-за одного упомянутого эпизода…

На стене между флагом и гербом Нью-Йорка, города, который Малкольм считал родным домом даже здесь, в Вегасе, висел лук и колчан, заполненный стрелами.