И он снова звонил. На этот раз спокоен был и Малкольм. Он сообщил Мартенсону, что в офисе на 10-й авеню идет крупномасштабный обыск, что руководит им детектив Чески, и что договориться с ним, как выяснилось, нет никакой возможности. Придурок Кеннет и финдиректор Праччи оказались разговорчивыми малыми и чешут языком, не разбирая существа задаваемых им вопросов. Три четверти документов до прибытия детектива Праччи успел уничтожить, и это были документы, которые могли открыть полиции глаза на некоторые негативные моменты деятельности компании. Осталась недостойная внимания Чески мелочь. Что касается всех арестованных сотрудников, то они уже выпущены под залог. Некоторое упрямство проявляет окружной прокурор, с которым раньше можно было договориться проще, чем с садовником, и это вызывает беспокойство.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — спросил Мартынов, накидывая пиджак на дрожащие плечи Сандры.

— Чтобы ты помнил, сынок, что у меня все не так плохо. После нашего разговора я сообразил, зачем ты появился в офисе. Признаться, сначала это вызвало у меня недоумение. А потом я сообразил и снова похвалил своего советника за блестящий ум. Ай, Эндрю… Позвони ты в полицию и скажи — в компании беспорядки, тебя выслушали бы и забыли. А тут… Ну, как не приехать, когда трупы, финдиректор Праччи, как кочегар, бумаги палит… Браво, мистер Мартенсон, браво. Но я уже располагаю информацией, что детектив Чески и его напарник, племянник сенатора МакКуина — Сомерсет, зашли в тупик. Им не разобраться с бумагами, а финдиректор говорит много, но все не о том. Я умею работать с кадрами.

— Где Сондра?

— Сондра… — вздохнул Малкольм. — Она уехала.

— В гости к царю морскому?

— Мистер Мартенсон, буду рад встретиться с вами в десять часов наступающего утра на заброшенном заводе по переработке рыбы в Бруклине.

— На севере? — уточнил Мартынов. — В районе Wallabout Bay?

— Совершенно верно. Пересечете Гудзон по Манхэттенскому мосту… Или вам удобнее по Бруклинскому?

— Я приплыву на пироге.

— Ну, что вы, право… Считаете, что я пытаюсь вычислить ваше месторасположение? Бросьте, пустое… Так вот, съедете с Манхэттенского моста в район Trinity Park, доберетесь до Эванс-Литтл-стрит и доедете до севера. Вы на машине поедете?

— На ослике.

— Перестаньте, я не собираюсь следить за вами… В десять часов, у административного здания бывшего завода. Вы увидите этот дом сразу, он синего цвета с облупившейся штукатуркой…

— Стив, вы описываете мне это место, словно не знаете, что именно там я был найден вашим блядовитым зятьком Флеммером во время коммерческих поединков. Вы собираетесь рассадить по крышам десяток снайперов и еще десяток псов — в ангаре напротив этого облупившегося здания? Идите к черту. Я вас жду завтра в десять на севере Эванс-Литтл-стрит у рыбацкой кофейни «Голубой Марлин».

— Но там же пустырь площадью в тысячу акров! Заинтересуется полиция…

— Что, полиция заинтересуется встречей двоих джентльменов посреди этого пустыря? В десять, Малкольм. Там.

И Мартынов, отключив связь, сунул телефон в карман.

Русская женщина сидела в номере гостиницы «Хилтон» с трубкой в руке вот уже четверть часа.

Полчаса назад она едва подавила в себе желание выброситься из окна. Она уже три раза приняла душ и пересмотрела своим воображением страшные картины. В номер дважды вкатывали тележки с ужином и дважды портье выкатывал нетронутые яства обратно. Нью-Йорк был ей ненавистен. Она смотрела на город с высоты птичьего полета и презирала его всей душой. Этот город, как магнит, притянул их с Андреем к себе и теперь, злорадно щерясь огнями окон, словно светом свечи в выщербленной тыкве, обещал ей пустоту и скуку… Этот город грозил забрать ее Андрея, чтобы никогда уже более не вернуть.

Он обещал звонить каждый час, но позвонил только теперь… Он сказал, что любит, что время проводит в жуткой тоске, что осталось совсем немного, что «этот Малкольм куда-то затерялся», что «улицы серы и скучны» и что «он минуты считает до встречи». В принципе, неплохо сказал: подходить к распахнутому окну у нее желания больше не было. И этот невроз куда-то исчез. Пропал так стремительно и бесследно, что захотелось есть и даже отругать портье за столь стремительные выносы тарелок и блюд, покрытых стальными колпаками.

Она сняла с телефона трубку и услышала приветствие портье.

И тут только сообразила, что попросить привезти ужин обратно вряд ли сумеет.

Будь что будет, решила она, привела себя в порядок, накинула на плечо ремень сумочки и вышла из номера, имея твердое желание найти ресторан и выпить кофе.

Но едва нога ее переступила через порог, она увидела мужчину лет сорока на вид, тучного, безразличного к жизни. На нем была форма полицейского Нью-Йорка, включая легендарную фуражку-восьмиклинку, значок блистал, кобура сверкала.

Увидев маневр девушки, он покачал головой и отложил свежий номер Life в сторону.

— Я есть хочу! — закричала ему прямо в лицо Маша, соображая попутно, когда это чувак в рубашке-гавайке под пиджаком от Ponti и с явным уголовным прошлым в глазах сменился у дверей на благопристойного копа.

Имя «Чески» Маша не знала, а потому вряд ли могла догадаться, кто и когда произвел смену караула.

Полицейский что-то залопотал, налегая на «о» и «r», но через минуту догадался, чего хочет женщина. Сняв с пояса рацию, он что-то снова пробормотал, после чего виновато улыбнулся и пригласил Машу зайти обратно в номер.

Ожидания подтвердились. Через десять минут портье вкатил в дверь тележку с парящими блюдами.

Коп успокоился и снова развернул журнал. Однако через минуту снова вскинулся, потому что из дверей опять показалась очаровательная женщина, которую ему было приказано охранять так, как он охранял бы президента Буша.

— What?.. — не понял он обращенной к нему фразы.

— Салат из крабов, говорю, возьми, съешь! У меня аллергия на морепродукты…

Через полчаса после первого разговора и через двадцать минут после второго распечатки бесед Малкольма с человеком по имени Эндрю Мартенсон лежали на столе Генри Чески. Он с интересом прочитал их, свернул вчетверо и уложил в карман.

— Засекли, откуда был разговор?

— Первый раз Мартенсон звонил Малкольму с Южной улицы. Метрах в пятистах от Бруклинского моста есть парковка, однако найти среди тысячи машин нужную не представляется возможным. Место для разговора выбрано идеально — десяток полицейских, трусящих по гигантской парковке, тотчас привлекло бы внимание.

— Он умный парень, — похвалил Чески, вынимая из кармана сигару и переламывая ее пополам. — Второй разговор?

— Полагаем, что из-под Бруклинского моста, — ответил спец отдела расследований, отвечающий за техническое обеспечение. — Но там ночуют сотни бездомных, сэр… Это то же самое, что парковка…

Чески рассмеялся. Ему было приятноработатьс Мартенсоном.

— Еще один момент. — Спец потоптался на месте и вынул из папки еще один лист. Телефон, по которому разговаривает Мартенсон, зарегистрирован на имя Бронко. Видимо, подозреваемый забрал его, покидая «Хэммет Старс».

Кивнув спецу и убедившись, что тот вышел, Чески посмотрел на МакКуина, готового на все ради доброй службы с самым неуживчивым детективом Нью-Йорка.

— Парня не беспокоить. Пока будем следить за событиями без комментариев. Но я хочу, чтобы сегодня в четыре часа утра пустырь за «Голубым Марлином» был окружен группой SWAT. Распорядись и вызови ко мне лейтенанта Брауна.

Через час командир SWAT, входящего в организационно-штатную структуру NYPD, был у Чески. Потом до четырех часов Чески спал, а МакКуин чистил свою «беретту» и вытирал от заводской смазки новенькие патроны. Он благодарил бога за тот день и тот час, в который был сведен с Генри Чески. Люди, подобные Сомерсету МакКуину, подвержены двум страстям: они легко заражаются вирусом азарта и перспективы и глубже, чем остальные, переживают неудачу. Вирус первый уже бурлил в крови молодого сыщика, вирусу второму предстояло соединиться с первым в девять часов сорок две минуты наступающего утра…

Мартынов никак не мог привыкнуть к нью-йоркскому климату. Континентальный, с высокой влажностью, он часто вызывал перепады давления… Гипертоник Мартынов предчувствовал изменение температуры за несколько часов, и ощущения эти были не самыми приятными. Голова часто болела, а иногда просто разламывалась от боли. В эти часы лучше всего находиться дома и, приняв бета-блокаторы, лежать на диване, ожидая сна. Сон спасал от неприятного ощущения тревоги, беспокойного поведения, словом, всего набора симптомов, описанных в учебнике для начинающих терапевтов в главе «Вегето-сосудистая дистония».

Он лежал на принесенных с берега картонных коробках, чувствовал спиной прохладу и мечтал только об одном — поскорее заснуть. Усталость, накопившаяся за день, была столь велика, что оттеснила на задний план приближающуюся тревогу. Таблеток не было, не было и виски, чтобы утомить сознание окончательно и провалиться в яму забытья. Он терпел и ждал забытья…

Сандра, осторожно прижавшись к плечу Андрея, думала о нем и размышляла уже не прагматично, а так, как рассуждает женщина, влюбившаяся в незнакомого мужчину… Она ревновала его к кольцу на правой руке, к его делам и подозревала, как ей было бы хорошо с этим сильным мужчиной, случись так, что он остался бы с нею надолго. Странная русская женщина, отпустившая мужа навстречу смерти, вряд ли понимает его и вряд ли достойна быть рядом.

Через два часа молчания, когда костер уже не играл огненными лоскутами, а жарко тлел, она прислушалась к дыханию мистера Мартенсона. Он спал.

Повернувшись к нему и положив руку на локоть его так, чтобы чувствовала это прикосновение только она, Сандра натянула на плечи его пиджак и закрыла глаза.

Ощущение единства их умиротворенных душ длилось для нее недолго. Когда она уже почувствовала истому, означавшую приближение сна, ее герой повел себя более чем странно. Одним движением оторвав свое мощное тело от земли, он откатился от девушки и мгновенно поднялся на ноги.

Неужели этот русский столь мнителен и глуп, чтобы принять короткое объятие за предтечу желания совратить его с пути истинного?!

Но когда она с удивленным и разочарованным видом села и посмотрела на Мартенсона, заметила странную картину. Взгляд его был обращен не к ней, а куда-то в темноту. В ту сторону, где вода тихо плещется об опору вечного моста.

Повторив движение его глаз, она пришла в неописуемый ужас. Перед ними, жадно оглядывая пространство вокруг костра, стояли трое чернокожих. Двое из них, огромного роста, держали в руках палки, третий потирал руки и облизывал губы. Вид их был столь ужасен, а пережитое за день столь ярко и неописуемо, что Сандра, на мгновение съежившись, снова посмотрела на мистера Мартенсона. И тут же отметила, что он спокоен, даже более спокоен, чем в ту минуту, когда стоял с ней на руках на высоте ста метров над землей.

И ею овладел бес. Он вселился в нее в то мгновение, когда человек еще не отошел ото сна и соображать если может, то весьма в скудных масштабах.

Он сделал для меня не так уж мало, подумалось ей. Он не хочет меня, дорожит своею женушкой. Он предлагает мне деньги, полагая, что я ни на что иное, кроме как быть спасаемой и несчастной, не способна.

Все равно это начнется, поняла она, решительно поднимаясь на ноги. Однако я покажу ему, что не являюсь обузой в нашей компании. И Сандра вспомнила, как избежала в колледже насилия от урода Тони МакКартура. Он так же, как и эти чернокожие, считал, что, если девочка не имеет родителей и учится по социальной программе для малообеспеченных, то ничего не стоит завалить ее на пол в раздевалке для мальчиков и потешиться. Затащить в раздевалку удалось, но вот тешиться с девочками Тони МакКартуру пришлось потом не скоро…

Быстро преодолев расстояние, разделявшее их и негров, Сандра с размаху всадила свою туфельку меж ног тому, что казался ей похожим на измазавшегося сажей Халка.

Выронив палку, негр сжал губы, чтобы не заорать, и опустился на колени, как раскаявшийся грешник. Еще несколько секунд под Бруклинским мостом царили тишина и покой, а потом разрывающий душу рев пронесся по всем его микрорайонам и закоулкам.

— Fuck!! Fuck you!.. Fuck you, little rat!!!

Мартынов отступил на шаг и округлил глаза. Переживая в душе то, что переживал сейчас громадный негр, он сглотнул и опустил руку на живот.

Сандра, впечатленная собственным успехом, схватила с земли палку и опустила ее на спину наклонившемуся к негру с такой силой, что та переломилась пополам.

Второй негр хрюкнул и рухнул под ноги тому, кто снова потерял дар речи, вернувшейся к нему на мгновение, чтобы выразить отношение к злобной стерве.

Остановив нарастающую агрессию девушки, окончательно распрощавшейся с обликом милой мисс, Мартынов вырвал из ее рук кол и оттащил от гостей.

— Какого черта ты дерешься?! — отбросив палку подальше, Мартенсон виновато посмотрел на негров, занимающих все позы, которые только может принять человек — один сидел, другой стоял, третий лежал.

— Переломай им ноги, — шепнула Сандра, хищно блеснув глазами.

Мартынов вздохнул, отпустил ее руку и направился к пораженным врагам. По пути обернулся и напомнил ей, чтобы не забыть: «Потом мне немножко о себе расскажешь», и неграм:

— Вам нужен был доллар, господа?

— Если можно… — почти беззвучно выдавил стоящий перед ним на коленях бродяга с ноющими гениталиями. — Пожалуйста, сэр… Умираем от жажды…

Мартынов сунул руку в карман, и все увидели портмоне из питоновой кожи.

— Вот десять, ребята… Еще десять — на анестетики… и еще пять — для потери памяти… Это не Нью-Йорк, — пробормотал он, поглядывая то на Сандру, то на негров, — это просто Люберцы какие-то… Выпейте за мое здоровье и благоразумие этой мисс… Однако сами понимаете, не мне вам объяснять, что доллары просто так не достаются… Чтобы приготовить омлет, нужно разбить…

— Но почему именно мои?! — с завистью поглядывая на спутников, перебил попрошайка. Поднявшись при помощи счастливчика, до которого не успела добраться секретарь «Хэммет Старс», он простонал от боли.

— Вот дерьмо… — проскрипел он, чувствуя себя на ногах, но без ног. — Кто бы мог подумать, что такая золотая фея… наяда, можно сказать… синдерелла на балу… Кто тебя научил так бить бывших саксофонистов меж больших пальцев ног, нимфа?

Распрощавшись с ними, Мартынов присел у потухшего костра и с иронией посмотрел на наконец-то проснувшуюся Сандру.

— Браво.

— Мне стыдно.

— Нет, браво, браво.

— Не смотри на меня, я сгораю от стыда…

— Да ладно, чего уж там… Третьему нужно было вогнать кол в сердце. А потом плеснуть в глаза растворителем.

Она поворошила угли обломком палки и бросила ее на подернутые дымкой угли. Мартынов, дотянувшись до остатков палок, положил сверху еще две.

Через полчаса они, прижавшись спинами, засыпали.

— Как твое имя по-русски, Эндрю?

— Андрей.

— Андрей, что такое Lyubertsy?

Зевая, он промычал:

— Это ваш Гарлем… Тебя как называли в детстве, девочка?

Сандра улыбнулась…

— Кошка. А тебя?

— Мартын. И в детстве, и на зоне, и потом. Меня всегда звали Мартыном.

— А что это такое — Martyn?

— Это птица такая, невзрачная, некрасивая на вид. Но эта птица не терпит неволи, она независима и горда, а потому вызывает немало неприязни, и убить ее не прочь любой мерзавец. Спи.

Через час она, разбуженная женским дурным предчувствием, проснулась. Предчувствие ее не обмануло. У костра сидел на корточках, помешивая угли, как картофель, здоровенный чернокожий детина с длинными, до плеч, толстыми плетеными косичками. За спиной его стояло еще двое. Сандра посмотрела по сторонам и убедилась, что еще двое замерли в ожидании справа и слева от их спального места.

— Господа, вам нужны деньги? — счастливая оттого, что может исправить свою ошибку, полюбопытствовала она и толкнула Мартынова в плечо.

— Вы удивительно прозорливы, мисс, — тихо проговорил негр, не отрывая сверкающих десятками красных огней глаз от костра. — Как зовут вашего спутника? Эндрю?

— Верно… — пробормотала словно сомнамбула Сандра.

— Мартенсон?

— Я сейчас разбужу… мужа, — зачем-то солгала она. Ей показалось, что в этой ситуации она может так лгать. — Он даст вам десять долларов.

— А вот это ошибка, мисс. Он должен нам не десять, а два миллиона долларов.