– Лежать! Руки за голову! Ноги врозь! Шире! Лежать, с…, я сказал!..

Ну омоновцы, как и всегда, сработали четко. Вот что значит профессионалы. Две обнаженные мужские фигуры распластались на грязном полу небольшой прокуренной комнаты. Бандюки, по всему видно, попались бывалые – даже не пытаются сопротивляться, лежат смирно, заложив сцепленные руки за голову и как можно шире расставив ноги (хотя, что там можно спрятать – в чем мать родила оба!). Рослые парни в серо-пятнистых комбинезонах и черных, носящих в молодежной среде весьма уничижительное название шапочках-масках на головах застыли над ними, уткнув автоматные стволы в голые спины. У дальней стены, на разворошенной тахте тихо воет, зажав рот руками, растрепанная молодая женщина, тоже, кстати, неглиже.

Так, теперь наша очередь.

Александров выходит из-за обтянутой камуфляжем шкафоподобной спины вперед, протягивая куда-то в пространство раскрытую всемогущую книжицу:

– Старший оперуполномоченный капитан Александров, отдел по борьбе с организованной преступностью Хоревского УВД. Кто хозяин квартиры?..

«Господи, сколько же этой дряни развелось в стране? Опять молодняк, лет восемнадцать—двадцать, – пронеслось в голове капитана. – Сопляки совсем!»

Жилище постепенно заполняется народом. Предстоит привычная кропотливая работа.

Ребята из ОМОНа, споро защелкнув на запястьях задержанных браслеты наручников, рывком ставят обоих на ноги. Хоть обыскивать, слава богу, не нужно: куда ж они голые спрячут оружие? Парни, потупившись, стоят у стены. Даже срам прикрыть нечем: руки-то скованы за спиной.

– Прикройте их чем-нибудь, – сжалившись, говорит Александров. – Лукиченко, хоть штаны бы им помог надеть, что ли.

– Да зачем, товарищ капитан? – хохочет лейтенант Лукиченко. – Давайте стриптиз устроим! Вот и б…у эту сейчас туда же поставим и…

Омоновцы, как и все остальные в комнате, исключая, естественно, задержанных, заходятся от смеха. Видимо, сказывается спадающее напряжение. Да, в этот раз обошлось без стрельбы, а ведь в последнее время частенько кроме задержанных увозили и трупы. Однако зрелище-то и впрямь довольно комичное… Капитан тоже криво усмехается, но тут же одергивает себя и других:

– Прекратить смех – не в цирке. Лукиченко, ты понятых привел?

– Да вон же они стоят, Николай Ильич.

И верно, в крохотной прихожей загаженной донельзя хрущобы жмется, видимо спешно вытряхнутая из нагретой постели, пожилая чета, муж с женой, конечно. Старик тем не менее успел нацепить поверх полосатой, как у узника Синг-Синга, застиранной пижамы пиджак с многочисленными орденскими планками. Спит он в нем, что ли? Чувствуется сноровка. Старая школа, сталинская еще…

– Ну и ладушки. Лукиченко, ты начинай обыск, а хозяйку – ко мне, на кухню. ОМОН может быть свободен…

В дверях на кухню капитан Александров оборачивается:

– Лукиченко, ты все же одень задержанных. Мне эта порнография, лейтенант, уже во где сидит! – Ребро ладони касается горла.

Благодарная аудитория снова с готовностью ржет. Жеребцы, мать их…

Хозяйка квартиры, Алехина Анна Петровна, если доверять паспорту (а не доверять ему нет оснований), 1980 года рождения, русская, не замужем, не судимая, ревела в голос, судорожно тиская у горла ворот замызганного цветастого халатика, уже семнадцать минут тридцать секунд с небольшими перерывами. Это капитан выяснил, взглянув на свои некогда вызывавшие законную гордость «командирские» часы Чистопольского завода. Стакан воды, наполовину выпитый, наполовину расплесканный дрожащими руками, помог мало. Черт, в протоколе кроме паспортных данных, даты и времени – ни строчки. Халтурите, товарищ капитан…

Ага, кажется… Рыдания перешли в судорожные всхлипы. Терпеливо ожидая, когда водные ресурсы иссякнут, Александров снова внимательно оглядел сидящую перед ним гражданку Алехину, гхм, Анну Петровну олимпийского года рождения, русскую… Совсем сопля на вид, а уже двадцать два года, хотя выглядит едва на пятнадцать. Крашеная блондинка, причем довольно давно – вон корни волос темные, симпатичная, правда личико опухшее и зареванное, пухлые (или искусанные?) губы… Ну вот, теперь можно продолжать:

– Гражданка Алехина, кем вам приходятся граждане Базарбаев и Грушко и каким образом они оказались в вашей квартире?..

Увы, продолжить душевный разговор все-таки не удается. Дверь в кухню с треском распахивается, жалобно дребезжа плохо закрепленным стеклом:

– Товарищ капитан, смотрите-ка!

Лукиченко, сам сияющий как медный грош, эффектно высыпает перед Александровым на давно не мытую и изрезанную ножом столешницу пригоршню блестящих монет. Желтые, сияющие кружочки, сильно смахивающие по виду на трехкопеечники для автоматов с газировкой, давным-давно канувшие в Лету, катятся по столу, а парочка, звеня, спрыгивает на пол и закатывается куда-то, явно обрадованная свободой.

– Лукиченко, ну сколько тебя можно учить, что, когда входишь…– Капитан нагибается за упавшей монетой, вслепую шарит под столом, поднимает и… слова застревают у него в горле: на ладони, поблескивая в тускло-желтом свете шестидесятиваттной лампочки без абажура, лежит, судя по благородной тяжести, явно золотая монета с чьим-то профилем на одной стороне и двуглавым орлом – на другой. Над орлом четко просматривается витиеватая надпись: «10 рублей. 1994 г.».

Редкие фонари скупо освещали раскисшую дорогу.

Середина марта. Скоро серая снежная слякоть сменится непролазной грязью, затем пылью, скрывающей глубокие колдобины на разбитом асфальте окраинной улицы, которую ремонтировали, кажется, еще до «исторического материализма», как говаривал незабвенный сын турецко-подданного Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер-бей. Николай Ильич Александров, заместитель начальника отдела по борьбе с организованной преступностью Хоревского ГОВД, словно какой-нибудь гонщик «Формулы-1», яростно крутил руль, изредка чертыхаясь сквозь зубы, пытаясь удержать на заданном курсе свой древний раздолбанный «москвичонок», вихляющий по обледеневшей местами дороге совершенно неприличным образом. Однако мысли капитана Александрова витали где-то далеко…

Квартиру, где по агентурным данным некий Грушко Алексей Федорович, 1979 года рождения, толкач , известный в среде городских потребителей зелья под кличкой Клещ (видимо, благодаря своей цепкости), должен был принять гостя, обложили еще позавчера. Гость, курьер из Средней Азии, должен был прибыть не пустым, а с партией «тяжелого» наркотика. Для подкрепления в городок даже (небывалый случай в истории хоревской милиции!) прислали группу ОМОНа.

Курьер, щуплый, восточного типа парнишка, прибыл один, автобусом, следующим по маршруту Рудный—Челябинск, встреча проходила весьма бурно. Магнитофон в квартире гражданки Алехиной надрывался аж до трех часов ночи. Затем грохочущие металлом мелодии постепенно перешли в нежно-интимные, и свет в квартире притух. Когда же в пятом часу утра окна окончательно погасли, застоявшиеся без дела омоновцы, явно бравируя перед провинциалами, вынесли дверь и молниеносно повязали всю троицу, обоих парней и девицу – как оказалось, хозяйку квартиры, – завершающих приятный вечер в одной постели.

Наркоту, 5 килограммов 375 граммов опия-сырца, нашли конечно же сразу. Да ее особо и не прятал никто – валялась на грязном полу узенькой прихожей в той же сумке, что привез азиат, завернутая в прозаическую районную газетку. Нашли и пистолет, старый обшарпанный «макаров» со спиленным заводским номером, судя по отпечаткам пальцев, принадлежавший Клещу. Отыскали несколько пачек «зелени», видимо приготовленных для оплаты груза. Были также и «деревянные», хотя, как ни странно, довольно мало. Но все это – сущая ерунда…

В мозгу Александрова занозой засели злополучные монеты. В точности как значилось в описи изъятого: «Пункт 12. Монеты из желтого металла, царской чеканки с портретом Николая II и надписью „Б.М.Николай II императоръ и самод. всеросс.“ на лицевой стороне и двуглавым коронованным орлом и надписью „10 рублей“ на оборотной. Даты выпуска: с 1986-го по 1997 год. Количество – 47 штук».

На предварительном допросе Грушко вел себя нагло, дерзил, все отрицал, ссылаясь на сильное опьянение. Дескать «ничего не помню, а пушку, наркоту, баксы и рыжевье подсунули менты, с… драные». Последнее утверждение, правда, вышло ему боком, так как в КПЗ Хоревского ГОВД его доставили уже с «ушибами средней тяжести на лице и торсе». На вопрос, как такое могло случиться, два конвоировавших Грушко сержанта только потрясенно разводили руками, божась, что бандюган сам пытался выбить дверь милицейского «уазика» плечом, боком, спиной и даже головой, причем совершенно разными ее частями, включая щеки, подбородок и нос…

Допрос второго задержанного, Базарбаева Бахтияра Динмухаметовича, 1980 года рождения, киргиза, проживающего, судя по штампу в паспорте, в поселке городского типа Аласы Ферганской области Узбекской ССР, тоже ничего не дал. Базарбаев стойко держался не самой проигрышной в данном случае линии под кодовым названием: «Моя твоя не понимай». Промучившись с «иностранцем» два часа, Александров сдался и отправил последнего в камеру подучить немного русский язык.

Хозяйка квартиры, допрошенная, как известно, первой, тоже ничего вразумительного сказать не могла, так как Лешик ее ни во что не посвящал.

Слава богу, из показаний сопливой дурочки, ежеминутно прерываемых истеричным ревом, все же удалось выудить пару-тройку подробностей, позволявших надежно прищучить ее сожителя. Наркоманкой она, по мнению освидетельствовавшего врача, не была, приводов в милицию, как ни странно, несмотря на антиобщественный образ жизни, не имела, честно работала на местном закрытом предприятии обжигальщицей и уже к вечеру была отпущена на все четыре стороны, правда, под подписку о невыезде.

А монеты здесь все-таки были далеко не посторонними.

Дело в том, что две-три недели назад, а точнее, 27 февраля нынешнего, 2002 года, в своей квартире был обнаружен уже тронутый разложением труп известного в городе зубного техника Пасечника Ефима Абрамовича, 1927 года рождения, еврея, вдовца, некогда дважды судимого за валютные махинации, но в последние годы ни в чем предосудительным не замеченного, со следами насильственной смерти. Проще говоря, старика запытали до смерти какие-то отморозки, расплодившиеся в последнее время в изобилии, вероятно добиваясь, чтобы тот добром отдал спрятанные ценности. Ничего от слабого сердчишком дантиста не добившись, бандиты ушли, забрав все мало-мальски ценное. Милиции однако повезло больше: при дотошном осмотре квартиры под ванной был обнаружен искусно устроенный тайник, а в нем кроме валюты на солидную по нынешним временам сумму и всякого рода ювелирных украшений 159 золотых монет различной чеканки. Обыск, правда, производил не Александров, а его коллега из «убойного» отдела капитан Альбертс.

Как и большинство сотрудников, Николай Ильич недолюбливал суховатого и скрупулезного Владилена Герардовича, истинного арийца из коркинских немцев, и несказанно обрадовался, найдя, как ему тогда показалось, ошибку в описи изъятого при обыске в квартире дантиста.

Значилось же там совершенно несуразное: «Монеты царской чеканки из желтого металла с портретами различных императоров и датами выпуска с 1884-го по 1995 год». Александров, хотя и не являлся нумизматом, со старинными монетами сталкивался по роду службы довольно часто. Чтобы не быть полным профаном, что только сыграло бы на руку весьма подкованным жуликам, он в свое время кое-что прочитал и был уверен, что Альбертс просто-напросто перепутал одну из цифр во второй дате. Тем более что в 1995 году, на семьдесят восьмом году Советской власти, никаких золотых монет с портретами каких-то там императоров выпущено быть просто не могло. Предвкушая предстоящий занудному коллеге начальственный разнос, Александров тогда злорадно промолчал.

И вот теперь загадочная монета из Владиленовой описки лежит на его ладони, весомая и реальная.

Тогда, утром, собрав рассыпанные по столу монеты, Александров быстренько вытурил Лукиченко и продолжил допрос. «Клиенты» попались трудные, и вторая монетка, закатившаяся под стол, как-то совсем вылетела из головы. Когда же, покончив с предварительными мероприятиями, капитан уже выходил из кухни, под ножкой табуретки что-то блеснуло, и он, нагнувшись, выудил на свет божий (тьфу, не божий, конечно, а все от той же лампочки!), еще один золотой кружочек. Почему тогда он не внес улику в опись, Николай Ильич вряд ли смог бы ответить и сейчас. Видимо, подсознание вцепилось в ошибку Альбертса уже тогда.

Вечером, вернувшись домой, он, не раздеваясь и не снимая ботинок, сразу протопал в комнату и вынул из книжного шкафа каталог Узденникова «Монеты России», купленный как-то по случаю, в надежде развеять сомнения. Через несколько секунд монета, поблескивающая под светом настольной лампы, вместо того чтобы стать понятнее, еще более сгустила тайну.

Настоящий император Николай II, правивший в 1894—1917 годах и расстрелянный в Екатеринбурге, нынешнем Свердловске, восемь с лишним десятилетий назад, и загадочная личность, присвоившая себе его имя и титул, были абсолютно не похожи друг на друга. Лже-Николай оказался значительно моложе на вид, совершенно без растительности на лице, в отличие от бородатого и усатого прототипа, да к тому же носил совершенно другую прическу! И лица – на монете и на книжной иллюстрации – не имели ничего общего.

Посидев с полчаса над книгой, раскрытой на «золотой» странице, Николай Ильич решительно поднялся и вышел из квартиры. Через минуту он уже катил по обледеневшим улицам на окраину города, где жил один из его хороших знакомых, нумизмат Георгий Конькевич, а в просторечии – Жора Борода.

Поднимаясь в полной темноте по воняющей кошачьей мочой скрипучей деревянной лестнице двухэтажного засыпного дома, одного из тех, которые в народе весьма точно именуются клоповниками – детища первых послевоенных пятилеток, – Александров пару раз наступил на нечто столь мерзкое, что о его природе даже не хотелось думать, едва не раздавил кого-то живого, шарахнувшегося из-под ноги с хриплым звуком, довольно смутно походившим на мяуканье, и в довершение всего, пребывая в расстроенных чувствах, едва не пал жертвой хозяйской безалаберности. Забывшись, милиционер сунул руку в дыру с торчащими оттуда электрическими проводами, имеющую место быть на том самом месте, где в домах приличных обычно устанавливают звонок. Чертыхнувшись очередной раз на безнадежного разгильдяя, Николай брезгливо, но настойчиво, насколько это было возможно при наличии под кулаком относительно мягкой поверхности, громко постучал в дверь, обитую, как он помнил по прошлым визитам, дерматином, потерявшим от времени эластичность, порыжевшим и облупившимся, грязным и продранным во многих местах. После этого он приготовился терпеливо ждать проявления признаков жизни, так как квартира сталинской эпохи отличалась обширными и запутанными, как лабиринт, коридорами, доставшимися в наследство от бурного коммунального прошлого…

Хозяин, однако, вопреки ожиданиям, распахнул дверь сразу, как будто ожидал стука весь день.

– По какому поводу, г’ажданин начальник, т’евожите бедного ев’ея? – Георгий в своей обычной манере паясничал, изображая местечковый акцент.

Проделывал он это довольно бездарно, так как, во-первых, родился, вырос и закончил довольно престижный технический вуз в Ленинграде, попав в заштатный Хоревск по распределению, хронической невезучести и вообще чистому недоразумению, как он сам любил выражаться, а во-вторых, никаким евреем, судя по документам, которые капитан Александров имел возможность изучить вдоль и поперек, не являлся. Смена национальности, равно как и фамилии («в девичестве Конькевич имел вполне славянскую фамилию Коньков, а родителей его звали Геннадием Сергеевичем и Светланой Владимировной), по мнению Николая Ильича, была своеобразным протестом против общего идиотизма окружающей жизни скромного инженера, недотягивающего, по робости характера, до открытого диссидентства. Капитан, разделяя, в общем, взгляд „еврея по собственному желанию“ на социалистическую действительность, объективно данную нам в ощущениях, подыгрывал Жоре как мог.

– С обыском мы к вам, гражданин Конькевич. Люди говорят, опять вы к преступному прошлому вернулись – валютными ценностями балуетесь. Золотишком там, серебришком…

– Побойтесь бога, г’ажданин капитан, ничего нет, обыскивайте пожалуйста! С девяносто пе’вого ничего не де’жу. Не ко’ысти ради, а исключительно честным т’удом накопленные…

Оба захохотали, довольные друг другом…

Дело в том, что познакомились они в памятном девяносто первом году, когда в область сверху была спущена очередная людоедская директива на поголовные обыски у нумизматов, фалеристов и прочих коллекционеров, которые потенциально могли хранить у себя изделия из любых драгметаллов: серебра, золота (не говоря уже о, страшно сказать, платине!) и прочие имеющие историческую и культурную ценность вещи. Хотя конечно же все понимали, что вся эта возня является не чем иным, как очередной кампанией, организованной для изыскивания местных резервов валютных средств, как никогда необходимых государству (интересно, когда они не были необходимы?).

Параллельно с операцией «Червонец» в Хоревске и в Челябинской области вообще с большим размахом проводились операции «Доллар» и «Антиквар», поэтому, естественно, обыски у всех известных коллекционеров дисциплинированно провели и монеты, в основном серебряные полтинники и рубли царской чеканки да десяток-другой золотых червонцев, изъяли, но дел валютных, по крайней мере здесь, не возбуждали. Месяца через два, когда в Москве подвели предварительные итоги и осознали, что многоголосый вой, поднятый по данному поводу на Западе, жалкой драгоценной мелочовкой, собранной по стране, не окупить, в очередной раз было громогласно объявлено о перегибах на местах. Сам «дорогой и любимый» уделил этому обстоятельству пару слов в своем ритуальном субботнем выступлении по ящику. На места срочно разослали соответствующие директивы, отменяющие предыдущие. Согласно «принципу домино» личные дела непосредственных исполнителей, в том числе и Александрова, тогда уже капитана, украсились выговором, правда, расплывчатым и невнятным, дальнейших горизонтов существования не особенно омрачавшим. Монеты, пылившиеся в сейфе, велено было вернуть с извинениями, что и было проделано с готовностью…

Конечно, задним числом пострадавшие, переведя дух, высказали множество обид, недовольства и прямых упреков. Вообще выслушать пришлось немало, но большинство нумизматов, в душе уже распростившихся со своими сокровищами, отнеслись к акции с пониманием, а с Жоркой, пострадавшим, кстати, чуть ли не больше других, капитан даже подружился. Оба они были холостяками, хотя по-разному – Николай недавно, а Конькевич принципиально, – и с тех памятных пор время от времени встречались, дабы «раздавить полбанки» и посудачить в непосредственной обстановке. Попутно Александров использовал Конькевича в качестве эксперта на общественных началах, поскольку Жорка обладал поистине энциклопедическими знаниями в области нумизматики, фалеристики, науки о бумажных денежных знаках – бонистики, да и истории вообще, хотя ни о каком стукачестве и речи не шло – стал бы Николай травмировать ранимую психику потомственного интеллигента подобными предложениями! Не прямой наследник Железного Феликса все-таки…

Лысоватый, щуплый и очкастый Жорка при всей своей внешней невзрачности, чуть ли не уродстве, бабником тем не менее являлся непревзойденным. Что женщины, причем в большинстве своем статные, красивые и внешне неприступные, находили в этом очкарике, Александрову было совершенно непонятно. Высокий и, как сам небезосновательно считал, не лишенный мужской красоты Николай Ильич в общении с женщинами почему-то всегда робел и практически терял дар связной речи. Хоревский казанова, множество раз не особенно успешно пытавшийся втянуть его в свои сексуальные авантюры, непременно злился и обзывал милиционера импотентом с плоскостопием, который «ни в п…, ни в Красную Армию»…

Вот и сейчас, оборвав смех, Жорка вцепился в рукав Александрова мертвой хваткой и озабоченно зашептал:

– Просто здорово, что ты пришел, Коля. У меня там в комнате, совершенно случайно естественно, две та-а-акие девчонки!.. Принес что-нибудь?

Как всегда, стоило Жорке перейти на подобные серьезные темы, еврейский акцент пропадал бесследно.

– Проходи, раздевайся. Сейчас я тебя дамам представлю. Вот только попробуй мне отвертеться! – Привстав на цыпочки, Конькевич потряс своим костлявым кулачком под носом улыбавшегося Александрова, после чего шустро развернулся и попытался проскочить в комнату, однако капитан поймал его за растянутый до предела самовязаный свитер:

– Постой, Георгий, я по делу. Монетку тут одну тебе принес, – и тут же добавил, заметив какой-то специфический, по-кошачьи хищный огонек в глазах коллекционера, появлявшийся лишь в случаях, подобных сегодняшнему: – Показать, только показать, не облизывайся.

Жорка тем временем разительно переменился, как и всегда, когда речь заходила о монетах.

– Ну-ка, ну-ка. – Он чуть ли не волоком протащил Николая в кухню, где было устроено некое подобие лаборатории.

Здесь коллекционер чистил и реставрировал монеты, занимался проявкой пленки и печатью фотографий, а также массой иных дел, среди которых приготовление пищи обычно оказывалось далеко не на первом месте.

Конькевич проворно зажег настольную лампу, расстелил под ней фланелевую салфетку, вынул из ящика стола древнюю мощную лупу в потертой латунной оправе, саму по себе антиквариат, походя смахнув туда стопку свежеотпечатанных фотографий, как заметил Николай, весьма непристойного содержания, и уселся на табурете, по-детски зажав сцепленные ладони между колен.

– Я готов, показывай.

Александров с деланным безразличием выудил из кармана загадочный червонец и небрежно кинул его на фланельку. Глухо звякнув и пустив веер зайчиков по полутемному помещению, монета удачно, как по заказу, легла портретом вверх. Капитан ожидал, что Жорка коршуном кинется на нее и тут же примется разглядывать. Хотя, конечно, могло быть и так, что прожженный коллекционер не проявит к десятирублевику никакого интереса в надежде потом все же выманить его, однако того, что произошло, никак не предвидел.

Бросив один только беглый взгляд на блестящий в свете лампы кружочек, сгорбившись и став, кажется, еще меньше ростом и незаметнее, Жорка как-то медленно оглянулся на Николая, и у того екнуло сердце при виде его осунувшегося, как у покойника, лица. Надтреснутым и будто бы сразу постаревшим голосом Конькевич произнес через силу:

– Где вы ее взяли?..

Молча посидев несколько минут, Жорка встряхнул головой, будто проснувшись, поднялся и, по-стариковски шаркая ногами, подошел к «хрущевскому холодильнику», а проще – нише в стене кухни, выходящей на улицу. Открыв ее, он долго выставлял на пол многочисленные банки с соленьями, разнообразные коробки и пустые бутылки, а затем в тишине кухни раздался громкий металлический щелчок.

«Ага, вот где у нас сокровища, – автоматически отметил Александров, в котором неожиданно проснулся профессионал. – Запомним…»

Хитрый Жорка, несмотря на многолетнюю дружбу, никогда не говорил ему о том, где хранит наиболее ценные экспонаты своей коллекции. Естественно, после того случая с обыском он где-то оборудовал тайничок. Теперь-то ясно, где именно…

Вдруг Жорка, сидящий в неудобной позе на корточках, опустив голову, не оборачиваясь, выдавил:

– Николай Ильич, вы меня брать пришли?..

Николай даже растерялся от такого вопроса:

—Ты что, Жорка, совсем тут охренел со своими бабами? За что?

Жорка медленно поднялся и, помедлив, выложил рядом с принесенной монетой еще одну, на вид точно такую же. Николай жадно схватил ее и поднес ближе к свету. Да, монеты были совершенно идентичны, только у Жоркиной дата выпуска другая: «1993».

Видимо, в действиях капитана было столько неподдельного удивления, что у Жорки немного отлегло от сердца и он несмело тронул представителя закона за плечо:

– Коль, ты в самом деле не за мной пришел?

– Пошел ты, Георгий, знаешь куда?.. К еврейской матери! – Александров досадливо сбросил с плеча его руку, продолжая сверять обе монеты. – Скажи лучше, что это за денежки такие занятные…

Конькевич заметно оживился, почувствовав, что призрак камеры, замаячивший было перед его глазами во всей красе, правда, навеянной «самиздатом», отступает. За пристрастие к сей литературе Николай его нередко бранил, хотя в его прямые обязанности охота на диссидентов не входила. Жорка сгреб со стола вторую монету и лупу и начал совать все это под нос капитану.

– Да не знаю я, что это за монета! Ты посмотри, портрет-то совсем не Николая. Сравни!

Он сбегал к тайнику и для верности сунул в руки Александрову еще одну золотую монету, тоже десять рублей, тоже Николая II, но уже несколько потертую – 1911 года выпуска.

– Сравни, сравни! Видишь – бороды нет, да и не похож совсем.

– Да видел я все это…– слабо сопротивлялся Николай, и без лупы уже видевший «двенадцать различий».

– Смотри еще, на реверсе, видишь – дата?

– И дату я разглядел. Моя еще свежее – девяносто четвертого…

– И орел еще… Смотри – на крыльях-то, не восемь, а двенадцать гербов!..

Александров с трудом отпихнул от себя Жорку, сжимавшего антикварную лупу, и, встряхнув его за плечи, заорал:

– Что это за монеты?!!

Конькевич враз как-то сник, будто детский шарик, из которого разом выпустили воздух:

– Не знаю я, понимаешь…

– Фальшивка, что ли?

– Нет, настоящее золото. Девятисотой пробы, я проверял, есть у меня кое-какие методики… Гурт тот же, хорошего машинного оформления, стиль штемпелей… Да и смысла нет никакого другой портрет чеканить, понимаешь?

– А я вот читал где-то, не помню где, что в какой-то африканской стране фальшивомонетчик один шизанутый деньги печатал со своей физиономией. Может…

– Нет, тут явно не то. Смотри, какая проработка, исполнение. От подлинника не отличишь, да и в обращении они обе были. Вот забоины, царапины, потертости, «bag marks», ну… насечки такие, крохотные, от других монет в банковском мешке… Это реальные монеты, ходовые, не для коллекционеров. И еще…

Дверь в кухню немного приоткрылась, и в образовавшуюся щелку просунулась симпатичная девичья мордашка:

– Жорик, ты с кем тут ссоришься?.. Ой! Кто это?..

– Знакомься, Коля, это Валентина. Валя, это Николай. А теперь исчезни, мы сейчас.

Надув губки, симпатичная Валентина исчезла. Жорка снова вернулся к столу:

– Смотри, на крыльях орла двенадцать гербов! Если это подделка или имитация, можно было бы ожидать, что гербов будет меньше, ведь это такая мелочь, меньше миллиметра каждый. Тем более восемь-то гербов из двенадцати в точности соответствуют оригиналу, то есть монете одиннадцатого года, лишь некоторые на других местах расположены, а четыре – совсем другие.

Наклонившись над протянутой лупой, Николай ясно разглядел миниатюрные гербовые щитки на крыльях орла, на которые сперва совсем не обратил внимания. Сравнив с десятирублевой монетой 1911 года, он отметил, что появились щитки с орлами, одним двуглавым и двумя одноглавыми – темным и светлым, а главное – один с полумесяцем и крохотной звездочкой.

– А дата?

– Дата как раз не доказательство. Многие страны чеканят старые монеты с новыми датами для тех обывателей, кто боится инфляции и хранит свои средства в драгоценных металлах. В Турции, например. Или возьмем Австрию – там все еще чеканят имперские монеты с портретом Франца-Иосифа и новыми датами. Да и у нас еще недавно чеканили золотой червонец с шадровским сеятелем образца тысяча девятьсот двадцать третьего года. Правда, и на нем дата была новая…

– Значит, ты хочешь сказать, что кто-то где-то чеканит монету в подражание николаевскому червонцу, но с новой датой и своим портретом…

– Не ври! Это ты говоришь про портрет. Я такого, помнится, не говорил. Фиг его знает, чей это портрет с именем и титулом твоего тезки. Меня лично больше орел беспокоит. Кстати, Коля, эта монета называется империал, а не червонец. Стыд тебе и срам! Для человека, хоть немного искушенного в нумизматике, это должно быть аксиомой…

Вдруг Александров вспомнил нечто важное:

– Слушай, а у тебя она откуда взялась?

Жорка снова съежился, как проколотый шарик:

– Ефим Абрамович дал… покойный… определить…– еле слышно пролепетал он.

– Пасечник? Когда это?

– За неделю до смерти… Ну, до того, как его…

Дверь снова приоткрылась. Но личико просунуться не успело.

– Исчезни! – гаркнул уже капитан.

В коридоре пискнули, шарахнулись, что-то загрохотало.

– Велосипед уронила, дура, – обреченно вздохнул Конькевич.