Нилов и Краев
Сидел на снегу и встряхивал головой, в которой стоял беспрестанный звон, как лошадь с мухой в ухе. Перед глазами все плыло и качалось, виделось смутно, нечетко, как через воду.
Но продолжалось это недолго. Постепенно окружающее начало приобретать очертания. И очень скоро он увидел: сначала свои сведенные вместе ноги в мокром испачканном перекрученном, как выжатое белье, камуфляже, вытянутые в струну; изодранные берцы — один с полуоторванной подошвой и бахромой из обрывков черных суровых ниток; темно-зеленый шерстяной носок, из дырки на котором выглядывал кончик грязного, залитого кровью большого пальца с оборванным ногтем. А, потащив взгляд снизу вверх, чуть дальше: ржавый в темных разводах бок лежащей на снегу мертвой тигрицы и рядом с ним… оторванную отгрызенную руку с острым желтоватым обломком кости и спутанными розовато-белыми сухожилиями, похожими на заправленные кетчупом спагетти.
«Бля, — прошептал он, выплюнув сгусток липкой слюны, вытер подбородок и поднялся. Подошел к тигрице и, увидев окровавленный затылок Краева с лежащей на нем громадной, широкой, как лопата, когтистой лапой, прохрипел: — Да охренеть, не жить!» Пригнулся, вцепился двумя руками во вздыбленную на загривке тигрицы густую длинную шерсть и, напрягая мышцы, скрипя зубами, потащил зверюгу на себя. Кое-как осилил — оттянул в сторону. Перевернул Илью на спину и матюгнулся.
Краев был еще жив. Воздух со свистом вырывался из его широко раскрытого рта. Вся одежда спереди была разодрана в клочья, распущена на лоскуты, открывая взору бледную, исполосованную звериными когтями грудь с клочком вьющихся седых волос посередине, едва заметно приподнимающуюся при каждом вздохе, разорванный, словно вскрытый скальпелем живот с вывалившимися наружу парящими внутренностями.
«Бля, — повторил Нилов и, брякнувшись на колени, нагнулся над Краевым: — Слышь?.. Слышь меня, командир? Ты меня слышишь?» Губы Ильи дрогнули, медленно сомкнулись:
— Ты, — уронил он чуть слышно.
— Что? Что? Я тебя слышу? — еще ниже, к самому уху Ильи пригнулся Нилов.
— Камни отдай… камни.
— Какие камни? Кому отдать? — проглотив застрявший в горле терпкий комок, спросил Нилов.
— Сане… я ем-му должен.
— Где камни? Какие камни?!
— Там… воротнике… буш… лата, — просипел Краев, выгнулся, сделал какое-то судорожное глотательное движение, словно задыхаясь от удушья, и его расширенные зрачки замерли, и нижняя челюсть поползла вниз, отвалилась, обнажив ребристое багровое небо с темными прожилками, окровавленные зубы и покрытый белым налетом оседающий в глотку язык.
— Я не понял? Я ничего не понял?! Какой воротник? Какие ка… — растерянно забормотал Нилов, но, заглянув в неподвижные, остекленевшие глаза командира, осекся на полуслове, осознав, что больше не получит никакого ответа. Поднял голову и, увидев в десятке метров от себя оскаленную морду тигренка, угрожающе выгнувшего спину и припавшего на передние лапы, пошарил взглядом, нашел лежащий на снегу винторез и, ухватив его за ремень, подтянул к себе.
Тигренок вскинулся после выстрела, взметнув облако снежной пыли. Рванулся в одну сторону, в другую и, издав какой-то жалкий полурык-полувизг, ломанул в чащу.
«Зацепил я его, — растирая снегом вспотевшее лицо, беззлобно, с каким-то тупым безразличием подумал Нилов. — Точняк зацепил. Да и пусть подохнет… тоже».
