Семеныч

Заныло, занедужило сердце, так и занялось огнем все внутри, как только перебрались через ручей по мосткам из дубовых плах и открылась взору знакомая узкая лощина. Так же, как и помнилось, высились на ней огромными исполинами мощные неохватные вековые кедры, да только не виделось уже под ними приземистых ладных срубов из мореного листвяка, и лишь обгорелые печные трубы, словно скорбные обелиски, чернея на белоснежной мертвой целине, напоминали о том, что когда-то здесь жили люди. Любили, страдали, думали о чем-то своем, тешили себя какими-то светлыми потаенными надеждами.

Страшное дело было глядеть на эту безрадостную унылую картину, и Семеныч, невольно зажмурившись, вздохнул протяжно, задержал морозный воздух в слабой груди и, коротко ойкнув, выдохнул через боль.

— Так куда нам дальше? — притормозив, бросил через плечо Назаров.

— Да куда… куда? — растерялся старик. — А давай-ка прямиком покудова. Вон под ту, под толстую кедру, что посередке. Там у них навроде банька была, если я не запамятовал. Нас с Андрюхой в ней когда-то на постой определяли.

— Нет, Иван Семеныч, туда не пойдет, — приглядевшись, возразил Назаров. — Нам же надо срочно костер разжечь. Боря, наверно, за дорогу совсем иззяб. А там я ничего, кроме жиденьких кустов, не вижу. Давай-ка лучше вон туда — левее, поближе к лесу?

— К лесу, так к лесу, — послушно согласился с ним Крайнов и опять завздыхал горестно: — Теперь, поди, все одно. Теперь, поди, без разницы.

— Однако, там речка какая-то! — радостно воскликнул Айкин, когда стали приближаться к лесной опушке.

— Да вроде похоже, — отозвался Назаров. — Это очень хорошо. Можно будет чаю скипятить. Борю попоить, если очнется.

— Чаек хорошо, — согласился Айкин. — Но мы тогда и рыбки ему наловим. Ухой его покормим. Должна быть там рыбка какая.

Выбрали подходящее место на болотистом речном берегу, в кривой, густо заросшей тальником излучине: так, чтобы с той стороны, откуда пришли, от лудёвы, совсем не просматривалось. Опустили носилки с раненым на высокие кочки.

— Мих… халыч, — неожиданно, открыв глаза, тихо прошептал Кудряшов.

Назаров тут же подскочил к нему, пригнулся:

— Ну вот! Пришел в себя, слава богу!

— Я, — попытался что-то еще сказать Кудряшов, но кашлянул, сглотнул застрявший в горле комок и снова затих.

— Ты лежи, лежи пока, Боря! Лежи и ничего не говори, — осторожно положив ладонь ему на грудь, сказал Назаров. — Тебе сейчас вообще говорить нельзя. Лежи и молчи, а то опять кровотечение откроется. А мы сейчас быстренько костер разведем. Согреешься. Потом мы тебя перевяжем. Ладно?

Кудряшов понимающе качнул головой и снова, обессиленно откинувшись затылком на лежанку, прикрыл глаза.

Разожгли костер. Подвесили к нему котелок с набранной из проруби водой. Айкин остался на льду с намерением «набить острожкой рыбки», а Крайнов с Назаровым пододвинули к огню поближе носилки с раненым и сделали ему перевязку.

— Вроде бы затянулась немного, — отойдя от Кудряшова, сказал Назаров и присел рядом с Семенычем на валежину. — Только вот плохо, конечно, что бинта у нас совсем немного осталось. На один разок и то — с натяжкой.

— Ничего, — успокоил его Семеныч. — Что-нибудь скумекаем. Да мою нательную рубаху на бинты разлоскутим, коли нужда возникнет. На меня ж их две напялено — одна на другую. Поверху, должно быть, чистая еще. — И, помолчав немного, пожевав губами, сказал, насупив брови: — Эх, надо бы Андрюшке подсобить, да… вот беда — боюсь, осердится. Не велел же.

— Не знаю, Иван Семеныч, надо или нет в такой ситуации, — задумчиво проговорил Назаров. — А может, только помешаем? Как я понял, у Андрея к этому его дружку закадычному свой личный счет имеется. А потому и хочется ему, как видно, самому с ним разобраться. Или там уж такой крутой вражина, что в одиночку с ним не справиться?

— Да лучше, не лучше… Рази ж тут поймешь, с ходу-то, как оно наилучше?.. От же оказия, язви ее в душу!.. А касаемо дружка его этого заблудного Славкина, так он же бандюга еще тот. Видал я уже однажды, как он орудует. Опасный злыдень. Ему же человека убить — что раз плюнуть. Пальнет в лоб и не почешется.

— Тогда, наверно, пойду я все же его подстрахую, — подумал вслух Назаров. — Близко подходить не буду, чтоб ему не мешать…

— А иди, иди, Лексеюшка, — обрадовался старик. — Иди подмогни. Пострахуй его на всякий-який. Иди, родной, и мне спокойнее будет. Иди, а я тут сам за Борей посмотрю. Мы тут вдвоем с Акимушкой управимся.

— Хорошо, — сказал Назаров. Поднялся, нахлобучил шапку. Посмотрел на приставленный к кочке автомат, но, подумав пару секунд, произнес твердо: — Нет. Лучше я свой «СКС» возьму. Рука к нему привычная, ведь сам пристреливал. — Взял в руки карабин, передернув затвор, дослал патрон в патронник и, поставив оружие на предохранитель, положил его на плечо, как давно вошло в привычку на короткой загонной охоте: — Так я пойду, Иван Семеныч?

— Иди, милок, иди. За нас не беспокойся.

— Там все припасы в рюкзаках. Найдешь, что нужно. И котелки тоже.

— Хорошо.

— Ну вы, на всякий случай, тут посматривайте. А вдруг этот убивец ваш умудрится как-то обойти лудёву? Или вдруг он не один на вас охотится…

— Поглядим, поглядим, не сомневайся. Иди с богом, — сказал Крайнов и, глядя в широкую спину Назарова, перекрестил ее и прошептал: — Спаси и сохрани их, Господи!.. И отведи от греха… Да пребудет воля Твоя… и ныне и присно и во веки веков, аминь.

— А куда он пошел? — подбежал к старику Айкин. — К Андрею пошел, да? И я с ним, — выпалил и тут же потянулся к автомату.

— Не трожь, Акимушка, — предупредил его поползновения Крайнов. — Никуда мы с тобой отсюда не пойдем. Нам приказано здесь дожидаться. — И, пощупав взглядом разом погрустневшее, расстроенное лицо Айкина, прибавил, уводя разговор в сторону: — Ты ж собрался навроде уху варить?

— А, уху? Уху, да! — моментально перестроившись, с загоревшимся взглядом загомонил Айкин. — Уху счас сварим, дедка!

— Так ты небось изловил чего? — спросил Семеныч, а в уме усмехнулся: «Ну прям, как дитё то малое. Помани какой финтифлюшкой — и тут же слезки высохли».

— Словил, словил, — ответил ульча и тяжко вздохнул, скорчив огорченную рожицу: — Только рыбки, дедка, никакой нет. Одна щука.

— Тьфу на тебя! — едва не подавился смешком Крайнов. — Уморил, так уморил. Поди, щука-то — не рыба?

— А-а… собака она, уф-уф. У нас такая сказка есть. У нас, у нани, — начал было объяснять Айкин, но передумал: — Тебе долго сейчас рассказывать. Потом, когда уху сварим.

— Ну так неси скорей сюда свою псинку, чистить будем.

— Зачем чистить? Так вкуснее.

— Ну уж нет, — отрезал Семеныч. — Не знаю, как у вас там принято, а мы уху с кишками отродясь не ели.

Через минуту Айкин снова стоял у костра. В руках у него трепыхались две небольших щучки-травянки. Бросив их на снег, он взял протянутый Семенычем нож и под неусыпным надзором последнего, опустившись на корточки, взялся за чистку.

— Так ты, милок, хорошо скреби, — недовольно вымолвил старик, видя, что ульча не слишком усердствует — провел всего пару раз лезвием по бокам и начал пороть брюшину. — Вона вся чешуя на хребтине осталась.

— Чешуя, — попытался перечить Айкин, но, перехватив сердитый взгляд старика, вздохнул и принялся с показательным «усердием» скрести рыбину ножом. Почистил, отделил голову вместе с кишками и, оторвав пальцами от них печенку, забросил ее в рот и начал смачно, звучно пережевывать.

— Кидай все! — не выдержал Семеныч, вырвал недочищенную щуку из рук Айкина. — Кидай и отходи, нехристь! — И, заметив, что Айкин потянулся за второй щучкой, гаркнул на него в полный голос: — Уйди от меня, говорю! Уйди от греха подальше!

— Злой ты, дедка, однако, — тихонько пробурчал Аким себе под нос. — Больной совсем, старый, а злой какой-то. — Но все же неторопливо разогнулся, поднялся на ноги и, бросив украдкой горящий вожделением взгляд на лежащую на снегу рыбу, отступил на шаг и, засунув в рот измазанные в крови пальцы, стал их жадно облизывать и обсасывать.

— Иди лучше, другой котелок подвесь, сыроед слюнявый, — резко отвернув голову, чтобы не глядеть на такое непотребство, проворчал старик и сплюнул в сердцах: — Да какую кашу в рюкзаках у мужиков погляди. Из одной же рыбы ухи не наваришь.

Покормив раненого ухою с ложки: «Да что он там съел-то? Всего ничего», Семеныч, покачав головой, обтер тряпочкой его губы, потрогал лоб и, запечалившись, подумал: «Видать-то сильно ему неможется, болезному. Только бы до света дотянул. А там, бог даст, и Елизара отыщем да к той старушке-травнице его доставим. Только б дотянул до света». «Ты лежи, милок, лежи, — сказал, легонько погладив, потрепав Кудряшова по плечу. — Поспи чуток. Подремли».

Попотчевав раненого, и сам с Айкином на пару похлебал горячей ушицы. С опаской заглянул в придвинутый к малиновым углям котелок и успокоился: «Да тут еще и мужикам нашим должно быть вдосталь. А там еще, на худой конец, и козлятина вчерашняя сгодится. Только когда ж они теперь возвернутся?.. Поди, не скоро… А вдруг еще и без пальбы у них там обойдется? Вот бы хорошо-то было. Пока ж навроде не слыхать, чтоб палили».

Объев, обсосав до самой малой косточки на правах добытчика обе щучьи головы, Айкин шумно отрыгнул, почмокал губами, погладил себя по округлившемуся животу и, демонстративно не встречаясь взглядом с Семенычем, отошел от костра. Смахнул топориком две толстых, в руку, тальничины, вырубил из них метровые палки и начал с нарочито невозмутимой физиономией что-то вырезать на их концах.

«Видать, не на шутку насурьмился, — подумалось Крайнову. — Вона, как губешки-то поджал. И то верно. Ведь ни за что ни про что я, выходит, его изобидел. И накричал на него зряшно. Ну разве ж виноват он, что у него такая срамная привычка? Как с малолетства приучили, так и живет человек. Не мне его переиначивать. В чужой монастырь со своим уставом не лезут», — подумал Семеныч и, чтобы как-то загладить свою нечаянную грубость, спросил с показным интересом:

— А что ж ты там мастрячишь-то?

— …

— Небось для охоты какую штуку?

— Нет… дедка… Не для охоты, — все еще старательно корча из себя буку, через силу вымучил Айкин, но, перехватив открытый с благодушной лукавинкой взгляд старика, сдулся, как спущенный шарик, сдался без боя: — Это сэвэны, Семеныч. У каждого нани они есть. У каждого свои.

— Так ты нанаец?

— Отец у меня нанаец был. А мамушка — ульча. И я ульча. Потому что ульчей мало. Совсем мало нас осталось. Сильно меньше, чем нанаев… А так плохо совсем, когда совсем мало. Нельзя, чтобы народ кончался. Всем тогда плохо будет.

— Правильно кумекаешь, Акимушка. Твоя правда. Худо, когда какой народ вконец иссякнет, пропадет совсем. Нельзя так. Вовсе не по-божески. Малый не малый, а все одно нужен, коль так спокон века Создателем задумано… А что ж за сэвэны-то такие?

— Ну, духи такие наши. Защищают которые.

— А-а, это что-то вроде ангелов?

— Не знаю, дедка, я про ангелов, — смутился ульча. — Сэвэны это.

— И на што они тебе, сэвэны эти?

— Хочу с ними вместе самых главных духов попросить, чтоб помогли они нам. И Пудю, и Тэму, и Дуэтэ Эдени.

— Навроде помолиться хочешь? Так, нет?

— Да, да, — обрадованно встрепенулся Айкин. — Точно — помолиться! Задобрить их надо немножко. Покормить немножко. Тогда они добрые будут. Тогда нам помогут.

— А-а, ну теперь понятно все с тобой. Теперь мне ясно. Покорми тогда, попотчуй божков своих, коли надо, — сказал Семеныч, а сам подумал: «Ну что с него, нехристя, возьмешь-то? Да пускай себе маленько пошаманит, а я погляжу. Вреда от того немного, а нам сейчас, прости, Господи, ничья подмога лишнею не будет».