34

Александр шел, громко стуча подошвами подкованных ботинок по драгоценным паркетам дворца, не имея никакого желания оглядываться по сторонам на собранные здесь сокровища мировой культуры: картины величайших мастеров, прекрасные статуи, великолепные гобелены… На ладонях еще не успела высохнуть Володькина кровь, и кровь эта взывала к отмщению.

Сзади, несколько отстав, дробно грохотали соратники, с частью из которых он штурмовал и оборонял Арсенал, кого-то помнил по прошлому лету, а некоторых видел сегодня впервые. Только вот Бекбулатова среди них не было. Как же сказать Александру о нем?.. Как подобрать слова?.. Попадись же проклятый «рыжий»…

Еще несколько часов назад всемогущая властительница державы предстала перед покрытым пылью и кровью офицером всего лишь женщиной, усталой и испуганной, сломленной и раздавленной, но готовой до последнего биения сердца, словно наседка перед ястребом, защищать свое гнездо, своих ненаглядных птенцов.

– Возьмите все. Убейте меня, надругайтесь, но пощадите, ради Бога, моих детей.

Александр, совершенно не понимая смысла отчаянных слов едва стоящей на ногах женщины, сейчас всего лишь простой женщины и матери, готовой отдать все на свете ради жизни дорогих ее сердцу чад, окровавленным истуканом возвышался над хрупким созданием. В голове его бурей проносились воспоминания: окруженная августейшими детьми смеющаяся императрица на дипломатическом приеме, ставшем первым в его солдатской жизни, она же на званом «монаршем» ужине в узком кругу, данном в его, Александра, великого князя Саксен-Хильдбургхаузенского, честь, исхудавшая от переживаний за лежащего в коме супруга полужена-полувдова…

– Позвольте… – выдавил он с трудом, в смятении поднимая руку к лицу, не узнаваемому под слоем пыли, пороховой гари, крови и прочей военной грязи.

Женщина же истолковала его жест по-своему.

– Все это ваше. – Дрожащие руки суетливо, портя филигранные застежки, сорвали с шеи драгоценное бриллиантовое колье, слепо нашаривали серьги. – Только пощадите хотя бы детей…

Дверь распахнулась, и из полутемной комнаты вдруг, в неземном, как показалось всем, сиянии, возникло чудесное видение, настоящий ангел: прелестная цесаревна Сонечка, подросшая и еще более похорошевшая за прошедший год.

Замерев на пороге всего на мгновение, она радостно взвизгнула и стремглав кинулась к Бежецкому, ловко увернувшись от рук матери, пытавшейся заслонить ее своим телом от страшного «бунтовщика».

– Дяденька ротмистр! – Милый голосок, уже отлично выговаривающий коварную, никак не поддающуюся ранее букву, звенел от восторга. – Дяденька Бежецкий! Вы пришли спасти нас от страшных разбойников?..

Не обращая внимания на растерянность своего старого знакомца, на мать, находящуюся на грани обморока, девочка с разбегу прыгнула на руки перемазанного военного, узнанного ею сразу, с первого взгляда.

– Посмотри, мама, князь пришел, чтобы спасти нас!..

Осторожно сжимая в объятиях хрупкое детское тельце, Бежецкий взглянул в просиявшие вдруг узнаванием и надеждой глаза императрицы и промолвил непослушными губами:

– Я явился, чтобы засвидетельствовать свою верность вам, ваше величество, и данной мной присяге…

Откуда-то из-за портьеры, прямо под ноги идущему, кинулся серой мышкой какой-то невзрачный человечек, протягивающий на ладонях нечто сверкающее, и тут же рухнул на колени перед победителем, проехав метра два по полированным плашкам паркета.

Останавливая жестом залязгавших за его спиной затворами соратников, Бежецкий сделал шаг по направлению к странному человеку, смутно напоминавшему кого-то знакомого. Вот и вицмундир на нем…

– Извольте вот… К стопам вашим припадаю… – лихорадочно бормотал субъект, все стараясь всунуть в руки Александра свою сияющую ношу. – В чаянии справедливого и милостивого суда, аки архангела Гавриила с мечом огненным мню…

– Князь Карпинский? Аристарх Леонидович! – узнал наконец в дрожащем слизняке бывшего заносчивого вельможу Александр. – Не вы ли, князь, предлагали мне давеча сдаться на милость победителя?

– Страхом обуян был и помрачением разума, – твердо заявил низверженный столичный голова. – Паки диавольскою властью…

– Говорите понятным всем языком, князь, – брезгливо отстранился Бежецкий. – Вы что, в духовной семинарии обучались?

– Отдал дань в отроческие годы, – не стал отпираться Карпинский и снова попытался впихнуть свое «что-то» в ладонь собеседника. – Вот… Возьмите… Не откажите милосердно…

Александр наконец разглядел, что за штуковину сует ему челкинский лизоблюд.

– Да вы никак орденом Андрея Первозванного меня решили наградить, господин генерал-губернатор?! Не много ли о себе возомнили? – и обернулся к своей свите. – Возьмите-ка его…

Еще минута, и бывший генерал-губернатор забился, брызжа слюной, в стальных руках решительных и вооруженных людей, покрытых пылью и пороховой копотью.

– Это ошибка!.. Я невиновен!.. Я только подчинялся насилию!..

Бежецкий уже забыл про него, двигаясь дальше, но обернулся на пороге, услышав:

– Отпустите меня! Я знаю, где узурпатор!..

– Не врете?

– Христом богом клянусь! – Князь задергался в руках держащих его людей еще сильнее, пытаясь перекреститься. – Матерью своей клянусь, детьми и внуками! Здоровьем и благополучием их во веки веков!..

Александр кивнул:

– Отпустите его.

Внезапно отпущенный на свободу Карпинский рухнул на четвереньки и так, по-собачьи, подбежал к Бежецкому, только что не виляя хвостом. Он готов был облобызать грязные ботинки победителя, но тот брезгливо отстранился:

– Ведите же нас, князь… Только, ради бога, встаньте на ноги. Неудобно как-то…

Когда последние солнечные лучи на исходе этого заполошного и сумбурного дня, найдя щелку в плотно затворенных шторах, окрасили в ярко-красный цвет стену скромно обставленной комнаты, где в окружении многочисленных приборов и медицинских приспособлений, опутанный проводами и трубками, словно щупальцами спрута, пробужденного к жизни стараниями жрецов Асклепия, лежал самодержец, бледный и спокойный, будто мраморный памятник самому себе, вдруг тревожно замигали лампочки, запели трели сигналов, заверещали перья самописцев, начавших тут же покрывать бумажные ленты своими невразумительными кривыми…

Медики, окружившие постель своего высочайшего пациента, так долго не подававшего признаки жизни, с трепетом увидели, как впервые за много дней дрогнули и приоткрылись глубоко запавшие глаза, пока еще пустые и бессмысленные, словно у новорожденного младенца…