Вскоре их поглотило болото, испещренное сетью проток. Если какая-то из них и была главным руслом, Сэм этого не мог определить. Между островками со скрюченными чахлыми деревцами, увитыми плющом, и кочками, поросшими колючим кустарником, извивались десятки рукавов. Хотя до заката было еще далеко, всякое напоминание о солнечном дне скоро исчезло.

Лазарь медленно вел лодку по этому мокрому лабиринту, неуверенно сворачивая в протоки. Двигатель чихал на малых оборотах, пугая Сэма каждый раз, когда пропускал такт или задерживался перед новым вдохом.

— Вы дорогу знаете? — не удержавшись, спросил он.

— Как свои пять пальцев, мистер, — ответил старик, быстро промокший насквозь от пота.

На голову Лазарь водрузил выцветшую голубую кепку, на которой, вероятно, когда-то была эмблема бейсбольной команды, давным-давно стершаяся.

— Я думал, нам предстоит плыть по реке. А это настоящее болото.

— О, впереди она станет попрямее, сами увидите. Лучше расслабьтесь, сэр. В болоте от спешки добра не жди. Если поторопишься, можешь считать себя покойником, это точно. Но все обойдется. Скорее всего, змея вас не ужалит и аллигатор руку не откусит. Правда, наперед загадывать нельзя.

Его старое, сморщенное лицо озарилось весельем, и Сэм понял, что это была шутка. Похоже, сумасшедший старик был не прочь сострить.

— Будем надеяться, эти проходимцы чокто сейчас ходят трезвые, — продолжал старик Лазарь, перекрывая шум мотора. — Когда они напиваются, их одолевает голод и они закусывают белыми. Меня не тронут, я жесткий и жилистый, словно старая курица, которая всю жизнь питалась одними жучками и червячками. Но вот вы, мистер, — думаю, этим краснокожим дикарям вы очень понравитесь.

— Во всем Миссисипи не хватит соли, чтобы смягчить мой вкус, — возразил Сэм. — Прожевать-то меня прожуют, но вот проглотить не смогут. Поперхнутся.

Его мучил не только горячий, спертый воздух, которым было трудно дышать. Несмотря на то что до заката было еще далеко, под низко нависшим плотным пологом сплошной растительности царил зловещий полумрак. Листья и ветви переплетались, обвивали друг друга, изобретая новые формы. Одни странные виды растений произрастали на других: настоящее буйство разнообразной жизни, бесчувственной, непознаваемой.

Непроницаемый зеленый занавес приводил к образованию парникового эффекта; здесь было жарко даже по меркам жаркого Миссисипи, и Сэм в своем костюме мгновенно вспотел. Долой пиджак, рукава засучить выше локтей. Но шляпу Сэм оставил, так как ее поля ловили пот, выступающий на лбу, и не давали ему заливать глаза. И разумеется, галстук по-прежнему туго стягивал ворот рубашки. В некоторых вопросах на уступки нельзя было идти даже из-за джунглей.

Сэм устроился на корме лодки, кое-как усевшись на мотки канатов спиной к борту. Ни о каком удобстве не могло быть и речи. На дне лодки плескался слой обильно приправленной бензином воды толщиной в два-три пальца, испускающей тошнотворные испарения. У Сэма перед глазами все двоилось, а может быть, дело было в невыносимой головной боли.

— Не вешайте нос, — постарался приободрить его старый Лазарь. — У нас есть еще часов пять до того, как стемнеет по-настоящему. Тогда мы встанем в одной знакомой бухточке. Вы сможете поспать на сухой земле, Лазарь будет спать в лодке.

— Нет, спасибо, я тоже посплю в лодке, — возразил Сэм.

Он представил себе, что остался один в этом проклятом месте. Одиночество, неминуемая смерть. Только не это.

Время от времени старик прикладывался к бутылке с какой-то жидкостью. Раза два он предложил выпить и Сэму, но тот учтиво отказывался, пока наконец его не одолело любопытство.

Ухх! Это оказалось какое-то адское французское пойло, абсент или как там оно еще называется, обжигающее, словно пламя, и терпкое, как соль. Огненная жидкость проложила себе дорогу до самого желудка, и Сэм содрогнулся.

— Ха! Кусается, да? — воскликнул Лазарь.

Постепенно начало темнеть, и в конце концов продолжать движение стало невозможно. Лазарь отыскал небольшую бухточку, окруженную высокой травой и раскидистыми деревьями неизвестных видов, и направил лодку туда.

— Сейчас я сооружу что-нибудь перекусить.

Только сейчас Сэм почувствовал, как же он проголодался. Золотушный старик нырнул в кособокий люк, ведущий в закрытое навесом помещение на носу лодки, и загремел там мисками и котелками. Несколько минут спустя он появился оттуда с большими ломтями белого хлеба, куском сливочного масла, находящегося в некой переходной стадии между твердым телом и жидкостью, покоробившейся долькой сыра, на которой еще оставалась маслянистая вощеная корка, и ножом с вилкой.

— Благородного господина такая простая еда устроит, а?

— Мне приходилось есть кое-что и похуже, — ответил Сэм, вспоминая скудные сухие пайки в заснеженных Арденнах.

Морозы тогда стояли такие, что он боялся умереть от холода, а немцы, по слухам, были со всех сторон, и Сэму хотелось только одного: вернуться в милый сердцу родной Арканзас и снова служить закону. Вместо этого он затащил свои шесть 105-миллиметровых гаубиц на вершину невысокого холма, окопал их и стал ждать появления целей. Немецкая танковая часть, медленно проползавшая по серому снегу в сером тумане в миле от холма, сделала ему такое одолжение. Сэм со своими людьми в течение трех минут поливал танки прицельным, сосредоточенным огнем, оставив лишь дымящиеся остовы...

Сэм лег спать прямо в одежде, чувствуя убаюкивающее покачивание лодки на мелкой ряби и сырость в башмаках там, где воде удалось-таки просочиться сквозь кожу. Но вскоре его сморил крепкий, здоровый сон, ибо температура наконец опустилась и остывший воздух избавился от запахов гниения, наполнявших его в течение дня.

Сэм проснулся как раз к ритуалу утреннего кофе. Лазарь встал рано, сошел на берег и развел небольшой костер. Увидев, что Сэм открыл глаза, Лазарь вскипятил в котелке воду и снял его с огня. Зачерпнув старой алюминиевой ложкой кофе из мешочка, старик высыпал его в воду. Затем он достал банку из-под сахарной пудры, подцепил крышку, зачерпнул обжаренного и толченого корня цикория и стал рассыпать порошок по поверхности воды до тех пор, пока ему не показалось достаточно. Наконец, размешав черную взвесь, Лазарь дал осадку отстояться. От аромата кофе и костра в желудке у Сэма призывно забурчало.

Прошлепав по воде до лодки, старик протянул Сэму оловянную кружку своего напитка; горячий, терпкий и крепкий кофе показался Сэму необыкновенно вкусным. Да, недаром считается, что французы умеют готовить кофе.

Попытавшись сфокусировать взгляд, Сэм обнаружил, что туман, затянувший болото, вполне реален, а не порожден его сознанием. Щупальца ватной влаги лежали на воде, извивались между деревьями, лизали листья.

— Долго еще осталось?

— Совсем скоро мы выйдем в большую реку. Пойдем прямо по ней до тех пор, пока она не разделится, и свернем в ту часть, которая называется Яксахатчи. Она широкая, так что идти станет проще. Только не свалитесь за борт. Там глубоко, и течение местами очень сильное. Засасывает человека в глубину и выплевывает его назад уже без души, с посиневшим носом, скрюченными пальцами и выпавшими где-то по дороге вставными зубами.

— Сэр, у меня все зубы свои, вставных нет.

— Как бы там ни было, если свалитесь в реку, она заберет те, что есть. Сами увидите, какая она черная стерва, наша река. С ней шутить нельзя, она этого не любит.

— Я полностью вам доверяю, — сказал Сэм.

Устроившись на корме, он пережил несколько неприятных мгновений, когда старик не смог с первого раза завести мотор. Затем двигатель наконец фыркнул, закашлял, затрясся и потащил лодку прочь от берега.

Вскоре они проплыли в утреннем полумраке мимо затянутого предрассветной дымкой обезлюдевшего поселка. Полусгнившие дома заросли мхом.

— Что тут произошло?

— О, здешние жители пережили набеги индейцев, чуму и наводнение, но затем собаки, одичавшие собаки напали на детей. Загрызли насмерть троих, кажется, маленьких девочек. Набросились на них целой сворой и быстро прикончили. И тогда люди наконец не выдержали и ушли отсюда. Болото — очень плохое и жестокое место.

Сэм отвел взгляд, пытаясь отмахнуться от жутких видений. Девочки, собаки, крики, запах крови. Он тряхнул головой.

— Ха! Здесь вам не место для увеселительных прогулок, сэр. Это совсем не то, к чему вы привыкли, совсем не то. Даже близко не похоже.

Наконец болото начало ослаблять свою хватку. Чахлые, искривленные деревья, сплетенные лианы и папоротники, оставшиеся со времен динозавров, уступили место соснам с длинной хвоей, высокой траве и другой зеленой растительности, спускающейся к голым берегам. Река стала шире, глубже. Черная вода потекла быстрее.

Затем река разделилась на два рукава, один из которых повернул на восток, а другой — на запад. Ни тот ни другой не показались Сэму многообещающими: быстрые темные потоки, поверхность воды уже не гладкая, словно масло или стекло, а беспокойная, выдающая наличие в черных глубинах скрытых сильных течений, которые жаждут утащить человека навстречу смерти.

— Держитесь крепче, мистер, речка у нас норовистая, — крикнул старик, направляя старую, видавшую виды лодку в правый рукав и удерживая ее строго посредине.

Они стали медленно подниматься вверх, борясь с упорным течением, которое словно старалось заставить их повернуть обратно и попробовать счастья где-нибудь в другом месте. Сосновые заросли отрезали реку от всех признаков окружающей жизни, за исключением самих сосен, облитых темной, тягучей смолой. Это были скипидарные деревья, выпускавшие из себя свои жизненные соки. Погода оставалась отвратительной даже после того, как поднявшееся солнце спалило остатки тумана. Хотя сосны и напоминали Сэму северные равнины Висконсина или Миннесоты, это были другие сосны. Они как будто образовывали стены бесконечно длинного извивающегося коридора — пустоты, какой она является сумасшедшему; сверху немилосердно пекло солнце, а ветерок даже не смел шелохнуть своим дуновением застывший воздух.

Сэм взглянул на часы, чувствуя на коже щекочущее покусывание пота. Он даже подумал было о том, чтобы чуть ослабить галстук, — но нет, он воевал в Арденнах, не снимая галстука, так что этот поступок станет последним, который он совершит перед тем, как принять смерть.

Времени было уже одиннадцать часов утра.

— Далеко еще?

— Терпение, мистер. Нельзя торопить реку. Течение против нас, река не хочет, чтобы мы поднимались вверх. Радуйтесь, что под вами есть доски, которые защищают вашу задницу от того, что внизу.

Так и продолжалось это бесконечное путешествие, пока наконец совершенно непрошеными, словно во сне, на дальнем берегу не появились Фивы.

У Сэма мелькнула мысль: «Неужели я попал в Африку?»

Ибо его взору открылся поселок настолько убогий, настолько запущенный и жалкий, что он просто не имел права на существование в стране, которую Сэм знал как Америку. Даже самые бедные негритянские трущобы Арканзаса не производили такого жуткого впечатления. Фивы представляли собой сборище неряшливых лачуг, крытых раскалившимся на жарком солнце рубероидом, приземистых, вросших в землю складов, облепивших пристань, и немощеных улиц, настолько грязных, что они, наверное, не смогли бы выдержать даже телеги, не говоря уже про автомобиль. На отшибе, чуть выше по течению, стояли развалины того, что раньше, судя по всему, было лесопилкой: почти все стены обвалились, не осталось ничего, кроме сгнившего остова и застывшего водяного колеса.

Сэму показалось, что он совершил путешествие во времени и вернулся в прошлое.

— Смотреть тут нечего. Понятия не имею, зачем вы заставили меня тащиться сюда. Merde. Вы меня поняли? Merde, или, по-английски, дерьмо. Сплошное дерьмо. Ничего, кроме дерьма. Город дерьма. Кто может жить в таком месте?

Пока старик подводил лодку к пристани, Сэм, оглядываясь по сторонам, размышлял о том, что жители оставили город, так же как тот поселок, где одичавшие собаки загрызли маленьких девочек. Однако в то же время он ощущал на себе чьи-то настороженные взгляды.

Сэм предполагал, что лодки приплывают сюда крайне редко и каждая является событием. Следовательно, сейчас на него должны смотреть все обитатели города. И действительно, он чувствовал на себе их взгляды, но опять-таки не видел никаких признаков жизни. Лазарь подошел к берегу, направил лодку на пристань и заглушил мотор.

— Идите вперед, — приказал старик, и Сэм послушно подчинился.

Там, на качающемся носу, он отыскал моток веревки. Как только лодка скользнула бортом вдоль пристани, Сэм соскочил на берег, за веревку притянул лодку к причалу и крепко привязал ее к покосившейся свае, торчащей из воды. Обернувшись, он увидел, что старик таким же способом закрепляет корму.

Сэм подошел к нему.

— Не знаю, сколько это у меня займет. Ждите меня здесь. Держитесь подальше от баров, борделей и прочих рассадников соблазна, какие тут только имеются. У меня есть в городе одно дело; если оно затянется, я обязательно дам вам знать. Ни в коем случае не уплывайте отсюда без меня. Вы все поняли?

— О да, я буду ждать здесь вечно. Не буду ничего делать до тех пор, пока адвокат с севера не получит свои деньги.

— Передайте мне мой портфель.

Отыскав портфель, единственный девственно чистый предмет на борту лодки, Лазарь протянул его Сэму. Сэм расправил плечи, затянул галстук, одернул пиджак, разглаживая складки, убедился, что шляпа сидит на голове прямо, и отправился выполнять порученное задание.

Неужели этот городок населен одними детьми? Маленькие оборванные негритята следовали за Сэмом, держась позади лачуг. Он их не видел, но слышал топот босых ног по грязи. Несколько раз, увидев краем глаза какое-то движение, Сэм резко оборачивался, но негритята поспешно отступали назад. А когда он развернулся и пошел на них, они тотчас же разбежались в разные стороны.

В остальном город казался совершенно безжизненным. Никакой торговли, никакого движения по улицам. Витрины редких магазинов были заколочены. В основном Фивы состояли из лачуг, на взгляд Сэма таких же брошенных, как и склады вдоль пристани. Тем не менее у него снова возникло ощущение, что его разглядывают, пристально изучают. От этого у него по спине пробежал неприятный холодок.

Поднявшись на крутой берег, Сэм наконец наткнулся на взрослую женщину. У нее были большие глаза и морщинистое лицо. Она была завернута в пестрое одеяние, сшитое из разноцветных лоскутков; волосы были туго перетянуты платком, а во рту не осталось ни одного зуба. Сэм понял, что перед ним «матушка», видная фигура в негритянском сообществе. Хотя женщина не производила впечатления сумасшедшей, на Сэма она посмотрела лишь с угрюмой, тупой ненавистью.

— Мадам, прошу прощения, я ищу администрацию округа, мэрию, канцелярию шерифа — любую власть. Вы не могли бы мне помочь?

Женщина ответила на языке, который показался Сэму совершенной тарабарщиной. Неужели эта негритянка до сих пор говорит на своем африканском наречии? Неужели ее так и не американизировали?

— Мадам, извините, я ничего не понял. Вы не могли бы говорить чуть медленнее?

После долгих усилий Сэму наконец удалось разобрать в завываниях негритянки два-три английских слова, но к этому времени она, потеряв терпение от его тупости, решительным движением отстранила его и, туже затянув платок, двинулась дальше, полная достоинства.

Но затем она остановилась, обернулась и указала в переулок.

Свой жест она сопроводила какими-то звуками, которые Сэм расшифровал как «иди туда».

Он свернул в переулок, утопая в грязи. Тут и там при его приближении захлопывалась дверь, закрывалось окно, люди, которых он не успевал увидеть, поспешно уходили прочь. Сэм чувствовал себя прокаженным — нет, самой Смертью, с косой, в плаще с капюшоном, скрывающим лицо без носа и глаз, от которой разбегается все живое.

Наконец он дошел до того, что ему было нужно, — точнее, до того, что от этого осталось.

Здесь вовсю потрудился огонь. Остались стоять лишь покрытые копотью каменные стены, но деревянные балки обуглились и рухнули. На заросшем сорняками пустыре, который когда-то был центральной площадью, валялся битый кирпич. Ни одного оконного стекла не уцелело в сгоревшем здании, где когда-то размещался окружной суд. Выстроенное в горделивом южном стиле — с залами заседаний, кабинетами, тюрьмой и конюшнями, — оно было подчистую разграблено, и на него уже начали предъявлять свои права мох и другая растительность.

Значит, вот почему не существовало никакой «власти» округа Фивы, вот почему никто не отвечал на письма. Здание сгорело, а вместе с ним, похоже, окончательно и непоправимо надломилось то стремление к лучшему, которое строит цивилизацию из ничего.

Сэм задумался. И что делать дальше?

Неужели все кончено? После того как административное здание сгорело, все, кто мог, покинули город, и здесь остались только самые убогие и беспомощные. Вероятно, последние обитатели Фив находят средства к существованию за счет тюрьмы, расположенной примерно в миле выше по течению.

Сэм двинулся дальше, не целенаправленно, а скорее надеясь на то, что его озарит вдохновляющая идея. Пройдя немного, он увидел низкий, покосившийся сарай. Дверь была распахнута настежь, а над трубой вилась струйка дыма, тонкая и белая.

Прихлопнув муху, внезапно прожужжавшую возле лица, Сэм заглянул внутрь сарая и увидел нечто похожее на бар — точнее, грубую пародию на бар. В заведении почти никого не было, за исключением старика за стойкой и старика перед стойкой. На полках за спиной бармена вместо бутылок со всевозможными напитками стояли лишь разномастные грязные стаканы. Тускло освещенный зал украшали запыленные эмблемы сортов пива двадцатых годов, на стенах извивались давно погасшие неоновые трубки, в очертаниях которых с большим трудом можно было угадать названия торговых марок, давным-давно почивших в бозе.

— Послушайте, — обратился к старикам Сэм, — мне нужна помощь. Вы не сможете объяснить, куда мне идти?

— Здесь ходить некуда, сэр, — сказал бармен.

— Ну, это предоставьте решать мне самому. Вы можете направить меня к зданию, куда перебралась городская администрация? Должны же здесь быть какие-то власти. Регистрационная палата, налоговая инспекция. Полицейский участок, канцелярия шерифа. Этот город ведь является центром округа, разве не так?

— Был когда-то. Теперь здесь ничего не осталось. Ничем не можем вам помочь. Так что возвращайтесь скорее к своей лодке. Здесь вам нечего делать.

— Ну хоть помощники шерифа здесь обязательно должны быть.

— Если они захотят, то сами вас найдут, — включился в разговор второй старик. — Так что лучше молитесь, чтобы они не захотели вас найти.

— Да, кажется, дальше уже некуда, — промолвил Сэм.

— Все сгорело около четырех лет назад, мистер. Все уехали.

— Я видел. И что, в городе больше ничего не осталось?

— Только колония.

— Ах да, Фиванская колония. Полагаю, мне придется отправиться туда.

— Сам туда никто не отправляется, сэр, туда отвозят. В цепях. И только так. Вам незачем туда ходить. Лучше занимайтесь своим делом.

— В таком случае позвольте спросить вас вот о чем.

Сэм рассказал старикам о Линкольне Тилсоне, удалившемся на покой негре, разобраться в чьей судьбе он и приехал в Фивы. Однако по мере того, как Сэм говорил, у него крепло чувство, что его собеседники начинают все больше и больше беспокоиться. Они морщились, словно от незначительной, но назойливой боли, и испуганно озирались вокруг, будто убеждаясь, что никто не подслушивает.

— Нам ничего об этом не известно, — наконец пробормотал один из них.

— Совсем ничего, черт побери, — подтвердил другой.

— Значит, эта фамилия вам ничего не говорит?

— Нет, сэр.

— Ну хорошо. Жаль, что не могу отблагодарить вас за помощь, но вы мне ничем не помогли. У вас здесь что, не принято относиться к белым с уважением?

— Сэр, мы кое-как сводим концы с концами.

— Да уж вижу.

Выйдя из сарая, Сэм направился обратно к лодке. Он уже понял, что ему придется навестить тюрьму, где, несомненно, хранятся уцелевшие архивы — если они вообще где-нибудь хранятся. Казалось, он вернулся в прошлое столетие. Непостижимо, как Линкольн Тилсон, человек, добившийся определенного успеха в жизни, а уж по здешним меркам и вовсе разбогатевший, мог просто бесследно сгинуть с лица земли, не оставив после себя никаких следов на бумаге — ни полицейского отчета, ни свидетельства о смерти, ни свидетелей, ничего. В середине двадцатого столетия в Соединенных Штатах Америки такого не может быть.

Сэм придерживался четко определенных взглядов на жизнь. Превыше всего он ставил порядок, ибо порядок лежал в основе бытия. Без элементарного порядка нет ничего; цивилизованное общество не может существовать без строгой системы законов и документов, налогов и расписаний. А то, что Сэм увидел здесь, было непорядком. Он чувствовал себя так, словно прямо у него на глазах насмехаются над основополагающими законами мироздания.

Завернув за угол, Сэм начал спускаться вниз к реке. Только тут он наконец увидел пристань, до которой оставалось еще несколько сотен ярдов, и вдруг понял, что Лазарь со своей лодкой исчез.

Черт бы его побрал!

Ну разумеется, все путешествие с самого начала было сплошным фиаско. Как только он мог поверить этому старому болвану Лазарю? С таким же успехом можно было довериться притаившейся в траве змее.

Сэм все равно спустился вниз, теша себя надеждой, что, быть может, Лазарь по какой-то причине вывел лодку на середину реки. Но нет, и лодка и старик бесследно исчезли. Вокруг ни малейшего движения: за спиной вымерший город, утопающий в грязи, впереди пустынная река, а кругом на сотни квадратных миль ничего, кроме диких, безлюдных болот.

Сэм был не из тех, кто легко поддается панике. Перед лицом трудностей он просто становился более угрюмым и упрямым. Сэм развернулся, преисполненный решимости найти первого встречного взрослого и потребовать у него объяснений. Но к своему удивлению, он увидел, что рядом с ним стоит старая негритянка, словно дожидаясь его. Как ей удалось подойти так близко совершенно неслышно? Быть может, тут не обошлось без магии?

«Давай-ка без глупых суеверий», — строго одернул себя Сэм. Мумбо-юмбо тут ни при чем; это забытый богом Юг, река, похожая на сточную канаву, люди, полностью деградировавшие вследствие отсутствия всяческих контактов с окружающим миром. Ему ничто не угрожает. Негры не нападают на белых, так что бояться нечего.

— Мадам, у меня в кармане новенькая хрустящая десятидолларовая бумажка. Будет ли ее достаточно за крышу над головой на одну ночь и простой ужин? Если, конечно, в этом городе нет гостиницы, а я подозреваю, что здесь на тысячу квадратных миль вокруг нет ни одной гостиницы.

Он протянул негритянке купюру; та жадно схватила ее.

Сэм пошел за старухой.

Дом пожилой негритянки ничем не отличался от остальных, только находился чуть глубже в лесу. Это была еще одна убогая лачуга, низкая, грязная, полуразвалившаяся, крытая рубероидом. В загоне за домом хрюкали и копошились свиньи, на крыльце, а точнее, на паре досок под покосившимся навесом валялась шелудивая собака.

Увидев Сэма, собака зарычала.

Негритянка пнула ее ногой.

— Проклятая псина!

Заскулив, собака убежала прочь. Судя по всему, эта собака не принадлежала негритянке; старуха просто позволяла животному делить с ней кров, а иногда в порыве великодушия вознаграждала за общество костью или миской похлебки.

— Проходите назад. Будете спать вместе с курами.

— Большое спасибо, — поблагодарил негритянку Сэм, пытаясь задобрить ее улыбкой.

Занятие это оказалось бесполезным, поскольку старуха не испытывала к нему никакого сочувствия и думала лишь о том, как с минимальными усилиями отработать полученную десятку.

Пройдя в заднюю часть лачуги, Сэм обнаружил там птичник, отгороженный от остального дворика низкой проволочной сеткой. При виде его к нему устремились, переваливаясь с ноги на ногу, несколько тощих куриц.

— Дом, милый дом, — насмешливо пробормотал Сэм, обращаясь исключительно к собственному чувству юмора.

Все номера гостиницы были заняты, и администратор — оранжевый петух — поднял было шум, но Сэм, чувствуя себя существом на более высокой ступени развития, строго топнул ногой и громко закулдыкал, как делал это на День благодарения, играя со своими детьми. Признав поражение, петух пронзительно закричал и суетливо удалился, шумно хлопая крыльями.

Выбрав себе лучший номер, то есть угол, где солома показалась ему более сухой и чистой, Сэм уселся на землю.

Быстро сгущались сумерки.

Сэм решил, пока еще не стемнело окончательно, составить для своего клиента подробное описание событий прошедшего дня. Он достал из портфеля вечное перо и заправил его чернилами из маленького пузырька. Раскрыв любимую желтую тетрадь, Сэм принялся за работу и вскоре полностью потерял контакт с окружающей действительностью.

Он не услышал, как вошла негритянка.

— Вот, — наконец заговорила она. — Я принесла поесть.

— Что? Ах да, конечно.

Негритянка принесла оловянную миску — свой лучший фарфор — с дымящимися белыми бобами, политыми каким-то соусом, и ломтем домашнего хлеба. В другой руке у нее была кружка горячего кофе и столовые принадлежности, оказавшиеся чистыми и даже блестящими.

— Благодарю вас, мадам, — сказал Сэм. — Вижу, у вас дома хозяйство налажено по высшему классу.

— Это не мой дом, — возразила негритянка. — Был когда-то моим домом. Но больше он мне не принадлежит.

— Это не ваш дом?

— Он принадлежит конторе.

— Какой конторе?

— Конторе колонии. Другой у нас нет. Конторе принадлежит все.

— О, должно быть, вы ошибаетесь. Если эта ваша контора находится в ведении администрации штата, она не имеет права заключать залоговые сделки с недвижимостью, получать прибыль и лишать права выкупа собственности — по крайней мере, без судебного разбирательства с участием представителей всех сторон. Закон запрещает подобную деятельность.

— У нас здесь контора — это закон. Вот и все. Вы ешьте бобы. А завтра уходите заниматься своими делами. Из-за вас я могу попасть в беду. У нас чужих не любят. Вы никому не скажете о том, что я вам говорила?

— Разумеется, нет.

Высказавшись, негритянка умолкла. Сэм доскреб остатки бобов. Забрав миску, негритянка ушла, не сказав ни слова. Сэм проследил взглядом, как она возвращается в лачугу, сгорбленная и измученная, сломленная горем.

«Господи, я жду не дождусь, когда наконец смогу покинуть это жуткое место».

Сэм составил четкий план действий. Завтра утром он как сможет приведет себя в порядок, после чего сразу же отправится в контору — в администрацию тюрьмы, где, судя по всему, сосредоточена вся здешняя власть. Сэм был полон решимости обязательно докопаться до самой сути.

Сняв ботинки, шляпу и наконец развязав галстук, Сэм свернул пиджак в некое подобие подушки и лег спать. Сон не заставил себя ждать. Солома, хотя и колючая, была сухой и теплой. Соседи по общежитию тихо кудахтали на насесте, и даже петух наконец свыкся с незваным гостем, убедившись, что тот не покушается на честь наседок.

Измученный до предела, Сэм заснул крепким сном. Сны, которые ему снились, были приземленными до крайности, начисто лишенными свободного от всякой логики сюрреализма, заполняющего сознание большинства спящих. В снах Сэма мир оставался таким же упорядоченным, как и в действительности; в нем царили те же самые законы — от закона всемирного тяготения до законов наследования; рассудок торжествовал над чувствами, и все неизменно заканчивалось торжеством системы. Временами Сэм жалел о том, что даже на подсознательном уровне остается чересчур скучным, однако устранить этот недостаток было не в его силах.

Когда его разбудили, Сэму ничего не снилось. Он словно провалился в черную пустоту, и ударивший в глаза свет причинил ему физическую боль. Сэм быстро сел, видя вокруг смутные силуэты, чувствуя запах лошадей, сознавая, что вокруг царит суматоха.

Его пригвоздили к месту лучи трех фонариков.

— Скажите на милость, черт побери, что здесь... — начал было Сэм, но прежде, чем он успел договорить, кто-то ударил его по плечу деревянной дубинкой.

Боль была невыносимая, и Сэм согнулся пополам, непроизвольно вскинув руку к онемевшему плечу.

— Господи! — воскликнул он.

— Ребята, хватайте его!

— Проклятие, не дайте ему ускользнуть!

— Лютер, если он будет сопротивляться, врежь ему еще!

— Что, мистер, хотите еще раз попробовать моей дубинки? Клянусь богом, в следующий раз я проломлю вам череп!

Сэма повалили на землю, перевернули на живот, заломили руки за спину и надели наручники.

— Готово. Тащите его на улицу!

Сэма потащили из лачуги. Он разглядел, что имеет дело с тремя помощниками шерифа, крепкими ребятами, привыкшими применять грубую силу, общаясь с другими людьми. Свет фонариков слепил Сэма, но больше всего его выводили из себя наручники. Он был просто взбешен. Еще никогда в жизни на него не надевали наручники!

— Черт побери, что вы делаете? Я практикующий адвокат, служитель закона, и, во имя всего святого, вы не имеете права...

Второй удар обжег ему руку, и Сэм, пошатнувшись от боли, повалился на землю.

— Теперь он надолго умолкнет, — удовлетворенно заметил всадник, который, судя по всему, был здесь главным. — Грузите его в скотовозку, и трогаемся в путь.