Глава 45
Сэм вернулся домой усталый и опустошенный. Настроение у него было хуже некуда. Забрав почту, он налил себе бурбона и удалился в свой мрачный кабинет. По всему дому звучали голоса детей. Когда-то эти звуки наполняли сердце Сэма радостью, однако в этот вечер они лишь усилили головную боль и усугубили депрессию.
Несколько часов Сэм провел на телефоне, пытаясь связаться с бывшими студентами медицинского факультета Гарвардского университета, выпуск 1928 года. Все те, кого ему удалось разыскать, к настоящему времени добились успеха в жизни. Имеющие обширную частную практику или занимающие высокие должности в престижных научных заведениях, они, разумеется, оказывались заняты слишком важными делами и не могли подойти к телефону, но когда они все же снисходили до того, чтобы ответить, их голоса звучали настолько высокомерно и надменно, что Сэму приходилось применять все свое красноречие, чтобы добиться от них хоть чего-нибудь. И всякий раз, когда он наконец куда-то попадал, выяснялось, что это тупик.
Кто-то, но далеко не все, помнил Дэвида Стоуна; среди этих немногих еще более узкая подгруппа выражала готовность поделиться тем, что им было известно о своем бывшем однокурснике, но даже этим людям, как выяснилось, было известно о Дэвиде Стоуне только то, с чего начинал Сэм: блестящий исследователь, бескорыстный помощник обездоленных, усердный работяга, человек в высшей степени обаятельный. Женился на красивой женщине из состоятельной семьи. Детей супруги Стоуны так и не завели, поскольку знаменитый доктор постоянно находился на передовом крае медицины, творил добро по всему миру. Во время войны вел какую-то важную работу для армии. Его безвременная кончина явилась настоящей трагедией. Казалось, все врачи, словно подчиняясь какому-то неписаному кодексу чести, упрямо говорили об одном из своих только хорошее.
Тот Дэвид Стоун, которого открыл для себя Сэм, — человек, имеющий тайны, одержимый стремлением очистить мир, человек, чьи самые интимные письма жене казались фальшивыми и неискренними, человек с расшатанной психикой, состояние которой можно было считать пограничным случаем клинического сумасшествия, — этот человек существовал только для Сэма, и не было никаких указаний на то, что о нем известно еще кому бы то ни было.
Поэтому на плечах Сэма неприятной тяжестью лежала мысль о том, что он напрасно теряет время и деньги, которые придется заплатить мистеру Дейвису Тругуду за длительные междугородные телефонные разговоры. А Сэму придется выставить счет своему клиенту, ибо сам он оказался очень стеснен в средствах, ведь теперь у него не было никаких других, даже самых пустяковых дел: люди из комитета по антиамериканской деятельности хотя и потерпели поражение и вынуждены были ретироваться, тем не менее успели запятнать репутацию Сэма в глазах жителей округа.
Все это время Сэму приходилось продолжать выполнение своих общественных обязанностей, постоянно появляться на людях, хотя сердце его больше не лежало к этому. Он присутствовал на заседаниях городского совета и на собраниях Демократической партии (между первыми и вторыми не было никакого принципиального отличия, и Сэм всегда гадал, почему, черт побери, нельзя совместить одно с другим), пел в церковном хоре и оставался секретарем школьного родительского комитета, появлялся в негритянских церквях, потому что не хотел потерять голоса чернокожих избирателей, и продолжал освещать в местной газете многочисленные неблагопристойные деяния бессовестного Фебьюса Букинса, своего злополучного преемника.
И разумеется, его ни на минуту не покидала тревога.
Постоянное беспокойство стало естественным состоянием Сэма. Он дал Эрлу свое благословение, хотя и с оговоркой, и вроде бы сделал это искренне. Однако какая-то его частица осталась неубежденной, и эта самая частица, отравляя ему жизнь, вела непрестанную кампанию по подрыву всего того, что дарило Сэму радость.
Так делать нельзя.
Так делать нельзя. Нельзя во главе отряда вооруженных людей напасть на государственное учреждение, осуществляющее свою деятельность в рамках закона, и насильственным путем его уничтожить. Это подпадет под действие статей, определяющих убийство, мятеж, возможно, даже государственную измену. И неважно, какими омерзительными и продажными являются противники; совершив такое, ты станешь одним из них, а став одним из них, ты потеряешь душу.
Разобрав почту, Сэм среди обычных счетов, рекламных листовок и проспектов наткнулся на нечто неожиданное. Это было частное письмо от некоего Гарольда Э. Перкинса, проживающего в Вашингтоне, округ Колумбия.
Сэм порылся в памяти. Эти поиски не позволили обнаружить никаких ссылок на вышеозначенного Гарольда Э. Перкинса, и Сэм списал отрицательный результат либо на то, что в погоне за Дэвидом Стоуном он растерял весь свой рассудок, либо на то, что Гарольд Э. Перкинс был просто совершенно незнакомым человеком, решившим выклянчить у него немного денег.
Вскрыв конверт, Сэм обнаружил небольшую карточку, написанную от руки.
"Дорогой мистер Винсент!
Не думаю, что вы помните меня, но я являюсь, точнее, являлся до недавнего времени одним из сотрудников аппарата конгрессмена Этериджа. Именно мне старший помощник мистера Этериджа Мел Брашер поручил разыскать для вас информацию относительно доктора Дэвида Стоуна. Тогда я установил, что в архивах медицинской службы вооруженных сил на майора Стоуна нет никаких данных.
Впоследствии я оставил аппарат конгрессмена Этериджа и в настоящее время работаю секретарем в департаменте атомной энергетики, совмещая работу с учебой на вечернем отделении юридического факультета университета Джорджа Вашингтона.
Обращаюсь я к вам потому, что хочу сообщить об одной незначительной мелочи, с которой столкнулся в своей работе. Мне показалось, вам будет интересно узнать об этом. Я изучал материалы о поставке компонентов ядерного топлива из плутониевой лаборатории в Лос-Аламосе в некое учреждение в Форт-Дитрихе, штат Мэриленд. У меня нет никакой информации о Форт-Дитрихе, и я не могу представить себе, какое отношение имеет это учреждение к ядерным экспериментам, но я обратил внимание на то, что копии всех документов были направлены одному военному врачу в Фиванскую исправительную колонию, в Фивы, штат Миссисипи. Фамилию врача я не запомнил, однако определенно речь шла не о докторе Стоуне. Вообще эта подробность отложилась у меня в памяти исключительно потому, что мне в глаза бросилось необычное название Фивы. Чем больше я об этом думал, тем сильнее укреплялся в убеждении, что вас необходимо поставить в известность. Если ничего не имеете против, в ответ я тоже хочу попросить вас об одной услуге. По-моему, у мистера Брашера сложилось обо мне ошибочное мнение на основании определенных событий, произошедших в мужском туалете, после которых меня задержала полиция Капитолия. У меня даже не было возможности объяснить мистеру Брашеру это маленькое недоразумение. Мне бы хотелось попросить вас при случае замолвить за меня словечко, упомянув о той помощи, которую я вам оказал. Заранее благодарю.
С уважением, Гарольд Э. Перкинс".
Сэм попытался осмыслить новую информацию. Опять этот Форт-Дитрих! Во имя всего святого, какая такая работа ведется в этом безвестном учреждении, затерявшемся в глуши Мэриленда, что требуются поставки компонентов ядерного топлива из Лос-Аламоса? И что уже просто не лезет ни в какие ворота, почему об этом нужно ставить в известность какого-то рядового врача из забытой богом Фиванской исправительной колонии для цветных, штат Миссисипи?
— Папа!
Это была Каролина, семилетняя дочка Сэма, очаровательный ребенок, унаследовавший от матери светлые волосы и веснушки, а от отца ум и рассудительность, и притом отличающийся искрометным чувством юмора, которым не обладал ни один из родителей.
— Малыш, папа занят, — чересчур поспешно и резко ответил Сэм.
— Но этот дядя сказал, что ты должен расписаться, — не отставала девочка.
— Что?
— Подарок. Кто-то прислал тебе подарок.
— О господи, — вздохнул Сэм. — Ну кому, черт побери, пришло в голову присылать мне подарки?
— Посылка из Нового Орлеана. Из универсального магазина Скотта.
— Гм, — произнес Сэм.
Он встал и нехотя последовал за дочерью через гостиную, наполненную детьми, как своими, так и соседскими. Сотрудник службы доставки терпеливо ждал в дверях, держа в руках сверток и папку с квитанцией.
— Я к вашим услугам, сэр.
— Мистер Сэмюэль Винсент?
— Да.
— Сэр, у меня для вас заказная посылка. Она отправлена из лучшего универсального магазина Нового Орлеана. Похоже, кто-то придерживается о вас очень высокого мнения.
— Едва ли, — заметил Сэм и быстро расписался в квитанции.
На улице стоял коричневый грузовик службы доставки, один из целого парка подобных, которые работали быстрее и надежнее федеральной почты.
— Отлично, сэр, — сказал посыльный. — Вот, получите и радуйтесь.
— Благодарю вас.
Дети пришли в восторг. Для них любая посылка, как правило ассоциировавшаяся с Рождеством или днями рождения, автоматически становилась праздником. В этом пакете им доставили счастье.
Сэм принес посылку на стол в обеденном зале. Что бы ни находилось внутри, это не звенело, не громыхало и не булькало. Ничего похожего на мягкую податливость бумаги или ткани. Что-то тяжелое, вроде пресс-папье или стопки старых книг, хотя пакет не был для этого достаточно вместительным.
Внимательно осмотрев посылку, Сэм не нашел ничего необычного. Профессионально выполненная упаковка, адрес и фамилия получателя, аккуратно напечатанные на листке белой бумаги, в качестве отправителя — универсальный магазин, один из самых дорогих и престижных в Новом Орлеане.
Вскрыв упаковку, он обнаружил под плотной оберточной бумагой яркую цветную.
— Это и правда подарок! — воскликнула Каролина. — О, папочка, открывай же скорей!
— Милая, я уверен, что это просто знак внимания со стороны одного из деловых партнеров. Не радуйся напрасно. Здесь наверняка не новая кукла.
— Кукла! Кукла! Кукла! — завопила трехлетняя Терри, младшая в семье.
Малышка обожала подарки. Она любила кукол и мягкие игрушки. Еще совсем маленькая девочка, Терри была любимицей Сэма.
— Готов поспорить, это бейсбольная перчатка, — заявил Билли, высказывая свои собственные пожелания.
В шесть лет он уже хотел стать обладателем бейсбольной перчатки, подобно двоим его старшим братьям.
— Билли, наверняка это оловянная кружка от ассоциации прокуроров штата или еще что-нибудь в таком же духе, — мрачно пробурчал Сэм.
Разорвав обертку, он развязал многочисленные ленточки и открыл взору белую картонную коробку, перетянутую последней золотой лентой. Внутри коробки могло лежать что угодно, начиная от стопки книг и охотничьих стаканчиков до телескопа или бинокля в футляре.
— Это конфеты, — заключила Каролина, признанная сладкоежка. Такой подарок обрадовал бы ее больше всего. — Шоколадные конфеты с клубничной начинкой.
— Может быть, и конфеты. Сейчас увидим, — сказал Сэм и потянул за ленточку.
— А я уверена, что это мармелад.
— Нет, это кукла. Я знаю, это кукла!
— Вот увидите, там пластмассовый самолет. Папа, ну скорее же! Папа, ну скорее же!
— Папа, пожалуйста, открывай скорее!
Но папа и не думал торопиться. Наполовину стащив ленточку с коробки, он застыл. Застыл неподвижно, и у него с лица исчезли все краски. Оно превратилось в безжизненную маску, а сам Сэм замер в неуклюжей позе. Он туго натянул ленточку, словно собираясь ее разорвать, но при этом держал ее крепко, как если бы к ней была привязана лодка, которую грозило унести от берега. Другой рукой Сэм прижимал коробку к столу. Он ощущал под лентой необычное давление, давление, которого не должно было быть. Однако не это стало источником внезапно охватившего Сэма отчаяния. Всему виной был запах, вытекающий из посылки, едва уловимый, однако достаточный для того, чтобы воскресить для Сэма целый мир, и это привело его в ужас.
— Каролина, — медленно промолвил он, — я хочу, чтобы ты...
— Папа, открывай же скорее, мне не терпится...
— Каролина!
Его голос поразил детей.
— Каролина, милая, уведи отсюда всех детей. Выведи их на улицу, подальше от дома. Ну же, дорогая, поспеши!
— Папа, я...
— Дорогая, делай, как сказал папа, и пусть сюда никто не приходит, ты все поняла? Если придет мама, не пускай ее сюда. Попроси миссис Джексон вызвать пожарных и полицию. Пожалуйста, пожалуйста, малышка, поторопись!
